Гиностемма - Катерина Крутова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет! — мужчина успевает подхватить крупное, падающее на пол тело. — Зоя, любимая!
Брат прижимает ладони к ране, старается остановить кровь, взывает к родовой силе и понимает то, что открылось мне мгновенье назад — мы беспомощны! Обрубленные сучья, потерявшие связь с материнским древом, выкорчеванные корни, оторванные от родной земли, умирающие цветы, срезанные острыми ножницами — обычные люди, лишенные магических сил. Бейзил все еще пытается удержать ускользающую жизнь в теле возлюбленной, вылечить ее раны, как делал уже не раз. Бестолку! Время растягивается, становится медленным, вязким, как всегда, когда счет идет на доли секунды. Следующий выстрел бросает меня к лестнице — прикрыть спину брата, уничтожить опасность. Теперь я готов к битве. Револьвер один за другим выпускает пули по затаившемуся на втором этаже противнику. Слышу, чувствую попадание в цель — кровь чужака едкой кислотой разъедает лак резной балюстрады, шипит, стекая вниз, заставляет отпрыгнуть в сторону. Что за чудовище объявило на нас охоту? Не до раздумий! Мельком гляжу на Бейзила — он все так же безутешно склонен над неподвижной Зоей, бледные пальцы в ее крови деревенеют. Не может быть! Для обращения не время и не место, даже если она умерла! Борись, идиот!
Враг наверху стреляет вновь, заставляя меня ответить, отвлекая от брата. Несусь, перепрыгивая ступени и опасную вязкую жидкость на них. С центрального пролета получаю отличный обзор — вот он, стоящий на одном колене, бледный, тощий, как смерть в детских книжках, вновь целится не в меня. Сдался ему мелкий, нет, чтоб выбрать достойного соперника! Щелкает барабан револьвера, одна за другой устремляются в легкую мишень мои пули. Враг валится, заливая весь пол своей едкой кислотной кровью, но напоследок успевает сделать последний выстрел. Бейзил внизу вздрагивает от попадания, но не оборачивается и не издает ни звука. Одного мгновения хватает мне удостовериться в смерти противника и для созерцания застывшей мерзкой ухмылки на белом полотне лица. Странное вещество, вытекающее из мертвого тела, капает с балкона вниз, струится по ступеням, заставляет пятиться и осторожно отступать.
Брат стоит на коленях посреди лужи крови — своей, Зоиной и загадочного стрелка. Шерстяные носки и гамаши бордовые от впитанного, ткань на глазах истончается, разъедаемая насквозь. Вот только Бейзил уже не в состоянии реагировать на физическую боль. Его не заботят ни сквозная рана в плече, ни химические ожоги ног — убитая любовь безвольно повисла в плетях одеревеневших рук, морщины искаженного гримасой боли лица покрылись корой, упругие, упрямые и вечно непослушные, как и сам младший брат, вихры слились с единой гладью ствола, идущего от шеи вниз. Шершавая ткань куртки обратилась серебристым мхом, покрывающим причудливую корягу, несколько минут назад бывшую человеком. На моих глазах природа нашей сущности поглощает остатки людского: ноги втягиваются, прорастая кривыми корнями, тело сжимается, расходясь вширь. Посреди натопленной разгромленной комнаты высится пень — погрузившийся в вечный сон малыш Бейзил, мой брат-Базилик.
Гиацинт
«Гиацинт — цветок дождя, скорби, печали и бессмертия», — первое, что сказала Виктория, увидев нашу лесную хижину. Бабы любят поэтичные образы и красоту. Как по мне, весной здесь слишком воняет — воздух такой тяжелый, что и пропеллеры «Альбатроса», наверно, завязли бы. Но супруге нравится, говорит, после шумного Парижа — это глоток чистоты. У меня для этого есть целое небесное море — глотай, пей сколько хочешь, но миссис Ларус крепко стоит ногами на земле и отправляется в полет лишь при острой необходимости. Я давно смирился, что Виктория не птица, а дикий цветок. В конце концов, любовь не в копировании своего отражения, а в чужих глазах, принимающих тебя без остатка, несмотря на разницу взглядов, пристрастий и потребностей. Ей милы гиацинты и хижина посреди синего леса, а значит мой «Альбатрос» пришвартуется у ближайшей причальной мачты, куда доносится аромат кружащих голову цветов».
Из дневника Арчибальда Ларуса, капитана дирижабля «Альбатрос»
Голова раскалывалась. Обжигающие винты вкручивались в виски, раскалывая сознание, с грохотом взрывались фейерверки боли всех цветов и оттенков. Меж яркими пронзительными вспышками пытались втиснуться громоздкие и тяжелые мысли. Полина с трудом открыла глаза — сквозь лиловый сумрак проступали очертания предметов. Единственным источником света в небольшой комнате служило зашторенное окно. Пульсирующая головная боль не давала сосредоточиться. Полина приподнялась на локтях и не сдержала стон — полумрак перед глазами сгустился, вздыбился и накрыл сознание волнами нового приступа мигрени.
— М-мммм, — сжимая зубы, промычала девушка и прижала к вискам пальцы, массируя.
— К вечеру отпустит, — низкий размеренный голос заполнил пространство, тревожным колокольным набатом отзываясь в чугунной голове.
— Кто здесь?! — резко выпрямившись, Полина уставилась в темноту. Глаза постепенно привыкали и вскоре смогли разглядеть массивное кресло в нише у окна и силуэт сидящего в нем человека. Силясь увидеть лицо незнакомца, девушка подалась вперед. Невесомое пуховое одеяло, секунду назад прикрывавшее тело, соскользнуло, клематис на плече вспыхнул тревожными алыми прожилками, а мужчина в кресле одобрительно хмыкнул.
— Ой! — Полина взвизгнула, прикрывая руками обнаженную грудь. — Какого хрена?! — выкрикнула в сторону кресла, судорожно подхватила ускользающее покрывало и натянула его под самый подбородок. — Вы меня раздели?!
Только сейчас она осознала, что очнулась совершенно голой непонятно где, в обществе пугающего ухмыляющегося незнакомца. Память услужливо напомнила такси, пронзительный взгляд серых глаз в зеркале заднего вида и промелькнувшее незадолго до обморока узнавание: «Убийца!»
— Так лучше, — мужской голос прозвучал почти весело, отчего девушке стало сильно не по себе.
— Для кого? — выдавила Полина, подтягивая к груди колени и вжимаясь спиной в спинку кровати.
Ответа не последовало. Вместо этого фигура из кресла неторопливо поднялась и резко распахнула плотные гардины. В комнату хлынул яркий солнечный свет, с непривычки слепящий, заставляющий щуриться и отводить глаза. Но даже сквозь застилающие взгляд слезы Полина узнала стоявшего у окна. В небрежно завязанном на поясе домашнем халате из тяжелого черного шелка в нескольких метрах от нее возвышался человек из видения — тот, кто давным-давно испугал ее тетку, чье лицо смотрело с пожелтевших старых снимков. Похититель из такси.
— Карел Кохани, — сорвалось с побледневших губ.
Мужчина поморщился, отчего на его бледном лице еще сильнее очертились скулы.
— Сотню лет не пользовался этим именем.
«Про сотню лет, полагаю, не метафора», — Полина по крупицам собирала в памяти все, что знала об этом странном человеке, и с каждым мгновение ужас
