Говорить ли президенту? - Джеффри Арчер

Записав каждое из пятнадцати имен на отдельном листке бумаги, он углубился в чтение «Протоколов заседаний конгресса» с 24 февраля по 3 марта. Под каждым именем отметил присутствие или отсутствие сенатора на заседаниях. Ценой невероятных усилий ему удалось составить рабочее расписание каждого. Оставалось много «белых пятен». Ясно, что сенаторы проводят на работе лишь часть своего времени.

Сзади подошла молодая библиотекарша. Марк посмотрел на часы: половина восьмого. Библиотека закрывается. Пора забыть о сенаторах и повидать Элизабет. Он позвонил ей домой.

— Привет, красавица! По-моему, пора подкрепиться. Я с утра ничего не ел. Сжальтесь над моим пошатнувшимся здоровьем, доктор, поешьте со мной.

— Чем ты предлагаешь мне заняться? Не слышу. Я только что вымыла голову. Наверное, мыло в уши забилось.

— Я сказал, поешь со мной. Пока ограничимся ужином. Потом придумаем что-нибудь еще.

— Потом я могу и не согласиться, — проворковала Элизабет. — Ну как ваш пульс, больной?

— Спасибо, доктор, слава богу, не частит, но если я не отвлекусь от своих теперешних мыслей, того и гляди покроюсь прыщами.

— Чем вам помочь, может быть, налить в телефон холодной воды?

— Не надо, давай лучше поужинаем. Через полчаса я за тобой заеду и увезу, даже если ты не досушишь волосы.

В Джорджтауне они нашли маленький ресторанчик «У мистера Смита». Летом, когда столики накрывали в саду, Марк бывал здесь довольно часто. Посетителей было много, в основном молодежь. Отличное место, здесь можно сидеть и болтать часами.

— Господи, — вздохнула Элизабет, — вот и снова я — студентка. Я-то думала, мы уже вышли из этого возраста.

— Рад, что тебе здесь нравится, — улыбнулся Марк.

— Везде одно и то же. Стилизация — некрашеные деревянные полы, массивные дубовые столы, растения. Сонаты Баха для флейты. В следующий раз пойдем в Макдональдс.

Марк не нашелся, что ответить, хорошо еще, что принесли меню.

— Представь себе, четыре года проучилась в Йеле и до сих пор не знаю, что такое рататуй,[14] — сказала Элизабет.

— Я знаю, что это, но не знал, как оно произносится.

Оба заказали курицу, печеную картошку и салат.

— Гляди, Марк, вон там — этот жуткий сенатор Торнтон с девицей, которая годится ему в дочери.

— Может, это его дочь.

— Приличный человек не приведет сюда дочь. — Она улыбнулась.

— Он ведь дружит с твоим отцом?

— Да, а ты откуда знаешь? — спросила Элизабет.

— Это всем известно. — Марк уже жалел, что спросил.

— Вообще-то они скорее деловые партнеры, чем друзья. Он зарабатывает на военной промышленности. Не слишком привлекательное занятие.

— Но твой отец — совладелец компании по производству оружия.

— Папа? Да, я тоже его не одобряю, но он говорит, что во всем виноват его дед, основавший фирму. Когда я была школьницей, мы с ним из-за этого частенько ссорились. Я советовала ему продать свой пай и вложить деньги во что-нибудь полезное для общества.

— Вам у нас нравится? — спросил, наклонившись над столиком, официант.

— Да-да, спасибо, очень, — сказала Элизабет, глядя на него снизу вверх. — Знаешь, Марк, однажды я назвала отца военным преступником.

— Но я считал, что он против войны.

— Как много ты, однако, знаешь о моем отце, — удивилась Элизабет и подозрительно посмотрела на него.

И все же недостаточно, подумал Марк. А что ты можешь о нем рассказать? Если Элизабет и заметила, что он встревожен, виду она не подала и просто продолжала:

— После того, как он проголосовал за межконтинентальные баллистические ракеты MX, я целый месяц отказывалась сидеть с ним за одним столом. Правда, думаю, он этого даже не заметил.

— А мать?

— Она умерла, когда мне было четырнадцать. Наверное, поэтому мы с отцом так близки, — сказала Элизабет. Она опустила глаза и стала разглядывать сложенные на коленях руки. Ей явно хотелось переменить тему. Блестящие темные волосы упали на лоб.

— У тебя очень красивые волосы, — ласково сказал Марк. — Когда я впервые увидел тебя, мне захотелось их потрогать. Мне и сейчас хочется.

— Мне больше нравятся вьющиеся, — улыбнулась Элизабет и, подперев голову руками, лукаво взглянула на Марка. — Когда тебе стукнет сорок и у тебя поседеют виски, ты станешь просто неотразим. Конечно, если не облысеешь. Ты знаешь, что мужчины, которые хороши в постели, лысеют с макушки, умные лысеют с висков, а все волосы выпадают у тех, кто думает, что хорош в постели?

— Если я полысею с макушки, надеюсь, ты угадаешь, чего я хочу?

— Я согласна ждать, но все ж не так долго.

По дороге к ее дому он остановился, обнял ее за талию и поцеловал, сперва нерешительно, не уверенный, что она не оттолкнет его.

— Элизабет, у меня колени дрожат, — прошептал он, зарывшись в мягкие, теплые волосы. — Как ты поступишь со своей последней жертвой?

Некоторое время Элизабет молчала.

— Придется купить тебе костыли, — сказала она наконец.

Медленно, взявшись за руки, они шли ночной улицей, не находя слов от счастья. Трое весьма прозаических мужчин шли следом.

В нарядной гостиной, на диване цвета чайной розы, он поцеловал ее снова.

Трое прозаических мужчин, укрывшись в тени, ждали снаружи.

Она сидела в Овальном кабинете, и одну за другой просматривала статьи нового законопроекта, пытаясь обнаружить одну-единственную строчку, которая может обернуться против нее завтра, во время голосования. Внезапно она вздрогнула от неожиданности: перед ней стоял муж с кружкой дымящегося какао в руке.

— Ложись-ка лучше спать. Все равно эта публика не сможет тебе противиться, — сказал он, указывая на Капитолий.

Она улыбнулась.

— Милый Эдуард, какой же ты у меня все-таки умный! Что бы я без тебя делала?

6 марта, воскресенье

Все воскресное утро Марк дорабатывал отчет директору. Первым делом разобрался на столе; беспорядок всегда мешал ему сосредоточиться. Марк собрал все свои записи и разложил их в логической последовательности. Справиться с задачей ему удалось лишь к двум часам, и он даже не заметил, что еще не обедал. Медленно записывал он имена оставшихся пятнадцати сенаторов — шесть под заголовком Комитет внешних сношений, девять — под законопроектом о владении оружием и законодательным комитетом. Потом уставился на список, ожидая вдохновения, но вдохновение не приходило. Один из них — убийца, и на то, чтобы выяснить, кто именно, осталось всего четыре дня. Марк сложил бумаги в портфель и запер его в столе.

Потом прошел на кухню и сделал себе бутерброд. Взглянул на часы. Как с пользой провести остаток дня? Элизабет дежурила в больнице. Он поднял трубку и набрал номер. Она не могла говорить долго: в три часа ее ждали в операционной.

— Ладно, доктор, я буду краток и постараюсь вас не обидеть. Звонить тебе каждый день, чтобы сказать, как ты прелестна и умна и что я от тебя без ума, мне вряд ли удастся, так что слушай внимательно.

— Я слушаю, Марк.

— Так вот, ты самая красивая, самая умная, и я безумно в тебя влюблен… Почему ты молчишь?

— Жду, может, скажешь что-нибудь еще. Ответный комплимент ты услышишь при встрече, это не телефонный разговор.

— Ладно, иди, вырезай сердце очередной жертве, только поскорее, я больше не могу.

— Мы оперируем вросший ноготь, — засмеялась она и повесила трубку.

Марк кругами ходил по комнате, мысли перескакивали от пятнадцати сенаторов к Элизабет и вновь возвращались к сенатору-убийце. Не слишком ли гладко развивается его роман с Элизабет? Может быть, это сенатор ищет его, а не он сенатора? Марк чертыхнулся и налил себе пива. Вспомнился Барри Калверт — по воскресеньям они обычно играли в скуош. Потом Ник Стеймз, Стеймз, который, сам того не зная, занял его место. Как бы поступил Стеймз, если бы остался жив? В памяти вдруг вспыхнула фраза, оброненная Ником на прошлогодней рождественской вечеринке в конторе: «Джордж Стампузис из «Нью-Йорк таймс» (еще один грек, никуда не денешься) после меня — лучший специалист по уголовным преступлениям в этой треклятой стране. О мафии и ЦРУ ему известно больше, чем всем преступникам и сыщикам вместе взятым».

Марк позвонил в справочное бюро Нью-Йорка и, толком не зная зачем, узнал номер Стампузиса.

— Спасибо, — поблагодарил он оператора.

— Всегда к вашим услугам.

Марк набрал номер.

— Попросите, пожалуйста, Джорджа Стампузиса из отдела уголовной хроники.

Его соединили.

— Стампузис, — услышал он голос в трубке. В «Нью-Йорк таймс» слова расходовали скупо.

— Добрый день. Меня зовут Марк Эндрюс. Я звоню из Вашингтона. Мы были дружны с Ником Стеймзом; я служил у него в отделе.

Голос потеплел.

— Да, я слышал об этой страшной аварии — если, конечно, это была авария. Чем могу вам помочь?