Геносказка - Константин Соловьев

— Уж точно живое! Я имел в виду — из чего оно состоит? Чьи это органы, человеческие или нет? Может, животные какие-то?

— Тоже не знаю. Некоторые похожи на человеческие, а другие — нет. А некоторые вообще очень странные.

— Это уж я заметил, — проворчал Гензель. — Треугольных легких у человека точно не бывает.

— Не в этом дело. У мулов бывают и треугольные, и даже по шесть штук легких. Ткани очень похожи на человеческие… Хотя органы, братец, сильно увеличены и стоят в странном порядке. Это как… Ну как будто кто-то хотел собрать человека из разных его частей, точно в детском конструкторе, но сложил их не в том порядке.

Конструктор?.. Да, пожалуй, в этом что-то было. Жуткий конструктор, собранный слепым или безумным существом. Гензель попытался представить возможности такого существа и ощутил едва ли не религиозную дрожь сродни той, что охватывала его обыкновенно в храме Человечества.

Именно так. Кто-то попытался собрать из частей великана, но не прочитал инструкции. Кости он соединял бездумно, ткани сращивал наугад, внутренние органы наращивал в случайном порядке. Но человека не получилось. Получился огромный ком живой материи. И кто-то разочарованно махнул на него рукой и ушел, оставив плод своего неудачного труда брошенным в лесной чаще.

Но был еще один важный вопрос, ответ на который, пожалуй, могла дать только Гретель.

— Оно способно думать? Оно чувствует боль?

— Не знаю. — Она вновь покачала головой. — Тут нужны инструменты. Много инструментов. Анализы, пробы. И даже с ними… Не знаю, братец.

Гензель теребил без всякого смысла нож, не решаясь открыть его. Он был порядком смущен, хоть и не хотел демонстрировать этого перед сестрой. С одной стороны, перед ними возвышалась настоящая мясная гора. Без всяких анализов и проб Гензель готов был поручиться за то, что розовое мясо, выпирающее со всех сторон, влажное, пронизанное сосудами и лоснящееся — это действительно самое настоящее мясо. Он видел такое — в витринах мясных лавок шлараффенландских окторонов. Квартеронов, конечно, в такие лавки даже на порог не пускали, но ловкий мальчишка всегда найдет способ подсмотреть или даже понюхать. Без сомнения, это было самое настоящее мясо: съедобное, богатое белками и микроэлементами, сочное. Здесь его было настолько много, что поневоле кружилась голова — половина города могла набить себе живот.

С другой стороны… Гензель нерешительно переступил с ноги на ногу. Это было живое мясо. Не парное, а живое, в полном смысле этого слова. Живая ткань, напитанная циркулирующей кровью. Как вонзить в такую нож? Это ведь будет сродни ампутации плоти у живого человека.

«Это не человек, — напомнил себе Гензель, но решимости от этого больше не стало. — Представь, что это лабораторный образец, выращенный в пробирке. Ничего не чувствует, ничего не понимает. Как катышки Гретель…»

Нож в руке с готовностью щелкнул, открываясь.

— Сейчас добуду тебе образцов, — пообещал Гензель, делая первый, самый нерешительный шаг. — Поджарим их и съедим эти образцы. А потом и думать будем.

— Мясо выглядит чистым, — сказала Гретель. — Надо попробовать…

Несмотря на то что мясная туша выглядела ничуть не грозно, Гензель долго примеривался, как бы полоснуть по ней ножом. Она была столь велика, что вблизи он чувствовал естественную робость, почти страх. А вдруг у этой мясной горы есть цепь тонких и быстро реагирующих нервных окончаний?.. Ощутив боль от укола, она может проснуться и продемонстрировать, есть ли у нее разум.

Но голод оказался штукой посильнее страха, он уверенно загнал все страхи вглубь, и рука с ножом перестала дрожать.

Гензель вздохнул поглубже — и провел острым лезвием по мясной складке с жировыми вкраплениями, что свисала ближе всего. Ломоть мяса отделился неожиданно легко, из чистого разреза вылилось немного крови, отчего его ноздри сами собой затрепетали. Запах крови, ужасно тревожный, знакомый и мощный, заставил его оцепенеть. Акулье чутье, как называл его отец, еще один дар порченого фенотипа.

Гензель готов был проворно отскочить в сторону, стоит лишь мясной туше шевельнуться или издать какой-нибудь звук.

Но ничего не произошло.

Никто не взвыл от боли, не дернулся, не закричал. Мясная туша продолжала безразлично рокотать, загадочные процессы, текущие в ее недрах, не прервались ни на секунду.

— Просто колбаса, — с невыразимым облегчением сказал Гензель. — Эта штука — просто огромная колбаса! Ох и пир же мы с тобой закатим!..

Повозившись, он отсек давно затупившимся о плоть Железного леса ножом несколько увесистых мясных кусков. От одного только прикосновения к ним рот наполнялся тягучей сладкой слюной.

Сперва резать было жутковато: в конце концов, он отрезал мясо у живого существа, пусть даже и бесчувственного. Но он быстро приноровился. От свежего мяса шел такой невообразимый аромат, что только присутствие Гретель удержало его от того, чтобы сожрать мясо сырым. По рукам текла кровь, теплая, пахнущая так упоительно, что акула внутри Гензеля лишь плотоядно скалилась.

У него хватило терпения найти подходящую древесину, лишенную шипов и колючек, сломать несколько веток поменьше и развести небольшой костерок. Насаженные на импровизированные вертелы сочные мясные куски зашипели, роняя в огонь капли жира.

После четырех голодных дней у них наконец-то была еда. Глядя на то, как мясо подсыхает и покрывается румяной поджаристой корочкой, Гензель думал лишь о том, как бы не свалиться в обморок. Они не смогли дождаться, когда мясо приготовится, съели его полусырым.

Они рвали нежнейшие волокна зубами, захлебываясь мясным соком, тихо стонали, рыгали и хватали все новые куски. Гензель чувствовал себя диким зверем, терзающим добычу. Даже Гретель, евшая обычно медленно и с недетским достоинством, преобразилась. Ее бледные щеки и губы заалели от запекшейся крови, глаза сверкали.

«Мы точно дикие вулверы, — подумал Гензель, ощущая приятную тянущую боль в животе, которая сигнализировала о том, что желудок больше не пуст. — Жрем, жрем и жрем… Ох Человечество, до чего вкусно!»

Им не хватило одной порции. Чувствуя себя опьяневшим от еды и немного пошатываясь, Гензель отсек еще несколько больших ломтей. Их они тоже съели, без прежней животной жадности, но с такой поспешностью, которую отец едва ли одобрил бы во время трапезы. Только после третьего раза они утолили терзавший их голод и смогли дождаться, когда мясо как следует поджарится. В этот раз они уже старались не спешить, но воспоминания о проведенных в Железном лесу днях и о голоде будили дремлющие рефлексы — и зубы вновь жадно впивались в мясо.