По шумама и горама (1942) (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

В этих условиях Дангич пошел на переговоры с командующим немецкими войсками в Сербии генералом Паулем Бадером. Соглашения достигнуть не удалось из-за протестов НГХ и руководства Рейха, но четники получили оружие и боеприпасы.

Хорватский коммунист Степан «Стева» Филипович жил и работал в Крагуеваце, с началом восстания формировал партизанские отряды под Валево. Был комиссаром отряда и командиром Томнашско-Колубарской роты. Взят в плен четниками в декабре 1941 года, передан немцам. После двухмесячных пыток был приговорен к смерти, назначенной на 22 мая.

Казнь задокументирована — семнадцатилетняя Слободанка Васич, фотограф валевского ателье, сделала около десяти снимков, из которых один, где Стева стоит со вскинутыми руками и петлей на шее, стал одним из самых известных символов сопротивления. Слова Филиповича записал преподаватель Валевской гимназии Миливой Мандич, в том числе ставший легендарным лозунг «Смерть фашизму, свободу народу!»

Не ожидавшие такого напора от приговоренного немцы приказали повесить Филиповича раньше назначенного времени. Его тело захоронено в неизвестном месте. В ходе борьбы с фашизмом погибли и два брата Стевы — Шимун и Никола.

Итальянцам и немцам не удалось захватить «непотопляемый авианосец» Мальту, отчего транзит грузов для сил Оси в Африке из итальянских портов был не слишком надежен и пришлось осваивать более долгий, но менее проблемный маршрут через Грецию. При этом заметная часть грузов шла через Югославию, где в конце 1942 года английские эмиссары добились от Михайловича проведения «рельсовой войны».

Диверсия аналогичная по масштабу описанной в книге, в реальности произошла 30 июля 1943 года на белорусской станции Осиповичи, когда подпольщик Федор Крылович установил на цистерны две магнитые мины. В результате были уничтожены четыре эшелона с горючим, боеприпасами и техникой, несколько вагонов с продовольствием, паровозов, разрушены здания и сооружения станции, погибло около 50 солдат. Воспользовавшись паникой, к партизанам бежали заключенные лагеря военнопленных.

Основные отличия в мире «Юнака»:

— успешно взята Рогатица;

— сформированы четыре Пролетарские бригады;

— успешно развивается движение в Боснии, Черногории и Санджаке;

— накал столкновений между партизанами и четниками несколько ниже;

— ввиду успехов партизан немцы вынуждены держать в Югославии более крупный наряд сил и средств;

— из-за диверсии в Белграде, приписанной четникам, затруднено снабжение армии «Африка» и ослаблены контакты четников с немцами;

— из-за отсутствия на Восточном фронте 342-й дивизии Вермахта войска Жукова продвинулись под Ржевом до Карманово.

Глава 9

Спускаясь к великой реке

Зуб даю, Урош, Сайкин дядька, контрабанду таскает. Посудина ухоженная, приметная — любовно выкрашенная в синий, вдоль борта белая полосочка. И все встречные представители власти, что на берегу, что на воде, желали счастливого пути. Понятно, что они всех судовладельцев обязаны знать по роду службы, но ведь не каждому под козырек берут и кланяются — наверняка Урош им отстегивает.

Умный человек с налаженными за несколько десятков лет связями всегда найдет, как копеечку заработать. Тем более тут страны небольшие, сто километров по Дунаю в одну сторону — Венгрия, в другую — Румыния, а Хорватия нынче вообще на том берегу Савы. Удобно.

Когда вдали замаячили башни крепости, мы перебрались на правый борт и с удивлением взирали на город — уйма разбитых домов, снесенные крыши через одну… Такого в прошлом году не помнил, неужели немцы Смедерево в хлам разбомбили?

Увидев наше изумление, Урош коротко объяснил:

— Снаряды взорвались, в июне еще.

— Что за снаряды? — выпал из оцепенения Марко.

— Швабы натащили что от королевской армии осталось. Снаряды, бензин, патроны. Пленные грузили да складывали.

Только я подумал, что жахнуло уж очень неслабо, почти год прошел, а вон сколько невосстановленного, как Урош продолжил:

— Почти весь дони град разрушило, пятьсот домов полностью, еще тысячу частями. Про крыши и окна и разговору нет, все снесло и повыбивало.

— А люди?

— Разное говорят, одни что тысячу убило, другие что три.

— Сколько-сколько?

— Непознато, базарный день был, поди, сосчитай. Да еще раненых сотнями. Вон там, напротив крепости, у станции, воронка метров в пятьдесят и глубиной как дом в три этажа.

— А взорвалось-то отчего?

— Да бог зна. Одни говорят, что шваб окурок бросил, другие что енглез бомбу с авиона. Да только не было днем авионов.

Пристали дальше, у парома, сошли на берег. Но Урош вместо того, чтобы помахать нам ручкой, сделал куда больше — избавил от необходимости добывать билеты самим. И от толкотни у кассы под неприветливыми взглядами жандармов и стражников. И от гаданий, сработают новые документы или нет. Речники ведь как путейцы — особая каста, все друг друга знают и на всяких там сухопутных посматривают свысока. Стукнулся дядька в неприметную дверку, перекурил со знакомыми и определил нас на курсирующий от Стара-Паланки до Шабаца пароход «Королева Дуная».

И пошлепали мы обратно, в Белград, путая следы и разглядывая, в зависимости от того, где проходил фарватер, далекие и близкие берега — Дунай-то здесь широченный, до километра.

Многое можно увидеть, многое передумать, пока пароход выгребает против течения. Уплывали за корму средневековые стены и башни на стрелке Дуная и Езавы, Марко печально провожал взглядом так и не оправившийся после взрыва город. И ведь не диверсия, некому еще было их устраивать — СССР до 22 июня никаких акций не предпринимал, восстание в Сербии началось тоже после этой даты, англичанам без опоры на местное подполье, партизан или четников, такое не под силу.

— Вот ты жалел, — шепнул я братцу, — что мы станцию взорвали, что заложников расстреляли. Вот, смотри.

— Так здесь никого не расстреливали!

— Зато сколько народу погибло! Это война, хочешь ты или не хочешь, люди гибнут.

— А что делать?

— Фашистов бить. Чем быстрее побьем, тем больше людей уцелеет.

А под ногами палуба подрагивала от стучащей внизу паровой машины, посудина наша поскрипывала и малость на дунайской волне качалась. Кругом же буйная балканская весна, яблони цветут, леса в зелень одеваются, укрывают партизан своими кронами — жизнь тоже за нас! Люди в полях работают, пашут или сеют, с середины реки не видно, что там на сербском или банатском берегу. Банат он вроде бы Сербия, но вроде бы и нет — особое управление, все в руках фольксдойчей, в том числе и Бела Црква и что в ней дальше с кадетским корпусом будет, неизвестно. А еще в Банате набирают горнопехотную дивизию «Принц Евгений», для уничтожения партизан и вскоре она стяжает славу убийц и мародеров.

В Белграде сходить на берег не стали — к чему нам лишняя проверка? Смотрели, как с баржи по соседству выгружают на пристань пушечки, иначе не назвать. Маленькие, верхушка щита человеку по пояс, колеса даже не пневмошины, а ободные. Хрен знает, что за изделие, Бранко бы сюда, артиллериста нашего, он бы назвал. А я только предположил, что противотанковые, уж больно стволы длинные и на конце дырчатая фиговина вроде большого микрофона. Пламегаситель или дульный тормоз, не знаю.

Вокруг возились не то офицеры, не то унтера, проверяли наличие, зарядные ящики, передки и всю положенную комплектность. Старший в книжечку записывал, трое подчиненных во все щели влезали, а докеры знай себе подавали пушечки с баржи на причал.

Вот одну и подали, почти на голову старшему, тот как взревел:

— Куда, раскудрить твою поперек в дышло!

Грузчик было ответил, да трое подчиненных в тон начальнику про маму, про то, чем докеры сделаны, чем все сейчас накроется и в какое место эту пушку им вставят.

И слова все такие родные, до боли знакомые, русский командный, он же семикорневой язык. Только никакой ностальгии я испытать не успел, меня прямо подкинуло — русские! Офицеры!