Важнее, чем политика - Александр Архангельский

Петр Вайль . Есть, конечно. Противоречие между личным взглядом и попыткой взгляда общественного. Знаете, в русском языке словари предписывающие, а в английском – фиксирующие. Огромная разница. Если в течение 20 лет слово или оборот закрепляется в языке, оно включается в словарь. И это не вопрос вкуса, это вопрос статистики. Поэтому нравится мне эта энергетика или не нравится – закон есть закон, словарь есть словарь, не мое собачье дело, опять-таки. Но я лично так, как мне не нравится, говорить не буду. Я, повторяю, «на самом деле» и «как бы» уже перестал использовать, хотя они ни в чем не повинны. Просто чтобы не становиться в общий строй. Так что противоречие есть и оно нормальное, бытовое.

Голос из зала. Андрей Илларионов, бывший советник Путина, ныне оппозиционный экономист. Петр Львович, свобода – замечательна. Но если говорить о публичной речи, об использовании в ней различных языковых средств, то существуют ли, с вашей точки зрения, запретные средства, в частности, табуированные, нецензурные, блатные, или же нет? Я подчеркиваю, не для частной, бытовой, а для публичной речи?

Петр Вайль . Я-то думаю, что табуированные слова, в частности, русский мат, это грандиозное явление русского языка, которое нужно холить и лелеять. Но именно потому, что его нужно холить и лелеять, ни в коем случае нельзя давать ему вырваться в полный обиход. Как это произошло в английском. Там так называемые матерные слова при взрыве контркультуры в начале 1960 годов сделались обиходными и исчезли. Хотя английский мат, поверьте, ничуть не беднее русского, а может, даже и богаче, просто потому что английский язык старше. Все-таки надо помнить, что когда у них был Шекспир, у нас был Иван Грозный. Но они просто пропали. И это большая беда для языка. У Довлатова есть виртуозное употребление, виртуозное абсолютно, когда у него фотограф говорит: «Я самого Жискара, б…, Д’Эстена снимал». Представляете, вставить словцо между именем и фамилией французского президента, а? Вот это мастерство! Так что мат нужно беречь. И, конечно же, этот пласт языка богатейший, грандиозный. Всего-то четыре слова, а сколько производных. Это ж ценить нужно, любить, но в расход не пускать.

Андрей Илларионов (продолжая реплику). А их ценить и любить следует только в речи писателей, или в речи политических деятелей тоже?

Петр Вайль . Речь политических деятелей должна подчиняться самым простым вещам, которым учили мама, первая учительница и великая литература: говори спасибо, извините и здравствуйте. Матом не ругайся. Политический деятель, который выходит за эти рамки – не политический деятель, а халтурщик. А писатель – совсем другое дело. Тут единственный ограничитель – мера его таланта.

Андрей Илларионов (не удовлетворяясь краткостью ответа). Какие еще ограничения для речи политических деятелей существуют?

Петр Вайль (еще короче). Все. Больше никаких нет. Голос из зала. Валерия Касамара, замдекана факультета политологии Вышки. Господин Вайль, я получила такое удовольствие от вашей речи, потому что вы очень часто произносили мои любимые слова. Например, от слова «кирдык» испытала истинное наслаждение. И хочу сказать, что вы сыграли злую шутку с залом, потому что я сижу и подзуживаю студентов, чтобы они задали вопрос. На что они мне говорят: «Мы, когда формулируем вопрос, подсчитываем сколько раз мы скажем слово „как бы“ и передумываем его задавать».

Петр Вайль. «На самом деле».

Валерия Касамара. «На самом деле», «вот», «типа того»; поэтому злая шутка сыграна. Но вопрос в следующем: вы сказали, что сформировать вкус к хорошему русскому языку можно только в семье или на уровне личностного общения. На нашем факультете есть дисциплина «Введение в политологию», для первокурсников. И в рамках этого курса на семинарских занятиях мы читаем роман Набокова «Дар». Когда мы им задаем прочитать Набокова, я сразу предупреждаю: «Ребята, я понимаю, что все, что я сейчас скажу, вы поделите напополам и мне не поверите. Но прошу вас, не экспериментируйте, не надейтесь, что вы быстро прочтете все по диагонали, от начала до конца; читать вы будете долго, закладывайте время. Попытайтесь все отложить. У вас не получится это делать параллельно с чем-то: например, читать и переписываться в блогах. Это вкушение, прививка к хорошему языку. Идеально, если вы прочете весь роман. Но если не получится, там есть замечательная глава, посвященная Чернышевскому, которая нас больше всего интересует. Дочитайте хотя бы до нее и постарайтесь не сломаться; она в середине романа». Большинство не верят. Начинают скользить глазами. Тормозят. И ломаются. Так вот, вопрос в следующем. Как вы считаете, возможно ли в юношеском возрасте привить любовь к этому полноценному русскому языку, потому что он тяжел, он филигранен, он ювелирен, он прекрасен? Спасибо.

Петр Вайль (скептически). Набоков здесь не самый лучший все-таки образец, потому что его язык, на мой-то вкус, вымученный. Он не настоящий, не естественный. Естественный язык я бы все-таки искал у Чехова и Бунина. А если уж современный язык, то читал бы Венечку Ерофеева. А у Набокова язык лабораторный. Но это мое личное мнение, выбор может быть другим. А так – конечно да. Нужно читать с детьми, с компанией, с друзьями, болтать, стараясь изъясняться так, чтобы тебя мог понять Чехов.

Голос из зала. Софья Петриченко . Прозвучала мысль о том, что в условиях свободы человек свободен в говорении. Не считаете ли вы, что в условиях абсолютной свободы наступает некое разрыхление смыслов и разрыхление социальной ткани общества, когда люди оперируют словами, но не смыслами? Вот на сегодняшний момент, не считаете ли вы, что мы существуем в разрыхленном языковом пространстве?

Петр Вайль. То, что одни люди говорят умно, а другие глупо, это нормально. А то, что свободы не может быть слишком много, в этом я глубоко убежден. Это единственное, что нужно человеку, кроме того, чтобы он был жив и сыт. А сколько этой свободы? Сколько угодно. Много не бывает. Бывает – мало.

Голос из зала. Николай Маркоцкий . Петр Львович, вот вы сейчас упомянули Венечку Ерофеева, большое вам за это спасибо. У него есть как раз такая цитата, что во все времена главное для человека – не дешевить. У меня как раз такой вопрос. Почему, по вашему мнению, наше общество легко, с готовностью продешевило и сдало свободу?

Петр Вайль . Мы уже говорили об этой самой матрице, в которую легче улечься. Так спокойнее, так привычнее, так нормальнее. Любому человеку удобнее идти по проложенной уже колее, чем прокладывать ее самому. Хотя прокладывать там особенно нечего, потому что пресловутый «особый путь» – чушь собачья; уже проложены колоссальные магистрали мировой цивилизации. А Россия, что бы она там о себе ни воображала – это все-таки страна западной культуры. И единственный ее путь – вместе с западноевропейской и американской цивилизацией. Другого нет и быть не может. И считать, что можно протоптать себе по обочине что-то свое, когда уже все проложено, накатано и заасфальтировано, просто нелепо. Но каждый раз, когда я думаю о том, что «все не так, как надо», тут же себя одергиваю. Делов-то, ребята: 15 лет. Ничтожный срок. Даже в жизни человека 15 лет – немного. А уж в истории народа, цивилизации, общества вообще чепуха. Все еще не так повернется. Никакого трагизма нет здесь.

Голос из зала. Вновь Андрей Илларионов . Петр Львович, мне показалось, что вы противоречите себе же, когда говорите о существовании и неизменности русской культурной матрицы и тут же отказываете в возможности продвигаться так называемым своим путем. Если есть своя собственная культурная матрица – тогда, естественно, свой путь. Если путь общий, как у всего человечества, тогда культурной матрицы не существует.

Петр Вайль. Есть противоречие. Ну и что? Вот у меня есть хороший знакомый, который совершил кругосветное путешествие ( Вайль поднимает глаза, ищет взглядом присутствующего в зале Григория Чхартишвили, он же Борис Акунин, заговорщически ему подмигивает ), и говорит: слушай, какое колоссальное количество людей живут хуже нас. Это утешает, конечно, однако я ставлю вопрос по-другому: какое колоссальное количество людей живет лучше нас! И как так может получиться: в литературе у нас Толстой и Достоевский рядом с Шекспиром, что правильно и справедливо. В музыке Шостакович и Чайковский рядом с Бетховеном и Бахом. А как заходит речь о социальной жизни, так Бангладеш. Так кто же мы тогда? Либо цивилизация шекспировско-бетховенская, либо бангладешская. Давайте уж как-нибудь выберем. Вот в чем дело. Поэтому давайте откажемся от бессмыслицы особого пути . И будем ориентироваться на уровень Шостаковича, а не на специфику Бангладеш.