Голос бездны - Ветер Андрей

– Я люблю Ксению! – воскликнул скульптор. – Разве это так трудно понять?

– Очень легко, ибо я тоже люблю её. – Когтев кивнул головой, и седая прядь скользнула на глаза. – Но теперь поздно рассуждать об этом.

– Что вам надо? Оставьте нас!

Один из бугаев коротким ударом сшиб скульптора с ног, и тот рухнул на покрытый гипсовыми крошками пол. Второй подступил к телу сзади, быстро перекинул что-то невидимо тонкое через шею упавшего, и Павел затрепыхался. Его руки вскинулись к горлу, он захрипел, сипло хрюкнул, мышцы живота напряглись, рельефно проявившись в косых лучах лампы, задрожали. И вдруг что-то изменилось в фигуре Павла Шеко, что-то исчезло внутри дрыгавшегося тела, что-то самое главное, подвижное, наполнявшее его мышцы. Павел застыл, сделался похожим на камень и в следующее мгновение обмяк, потёк расслабленными руками на грязный паркет, вывернул длинные ноги коленями наружу. Бугай отпустил голову скульптора, и она тяжело стукнулась о пол.

Ксения похолодела. Съёжилась. Свернулась комочком, пытаясь спрятаться внутри себя самой. Ей безумно захотелось превратиться в точку, исчезнуть из мастерской Павла. В глазах потемнело, в уши ударил стрелой оглушительный свист. Стало холодно, точно всю её обернули мокрой ледяной тряпкой. Усилием воли она заставила себя взглянуть на мёртвого Павла и с минуту не спускала взгляда с его белого лица.

Затем послышался голос мужа. Когтев медленно расхаживал вокруг неё, поскрипывая паркетными досками, что-то говорил. Она видела подошвы его начищенных башмаков. Голос его звучал змеиным шипением. Возможно, он говорил уже долгое время, но Ксения вздрогнула и пришла в себя только теперь.

– Это справедливо! Жаль, что этот молокосос кончился так быстро… Тебя я тоже казню, сердце вырву из твоей груди… Ты имела всё, но так и не научилась сдерживать свой зуд между ног. Даже деньги не охладили тебя. Ну не падла ли ты?

– Деньги не охлаждают, – тяжело шевельнула она языком, – они только распоясывают. Ты тому пример, Миша.

– Молчи, паскуда! Не тебе судить о деньгах. Они достаются страшной работой, страшной! Чтобы получать столько денег, сколько я получаю, надобно перестать быть человеком, надо душу заложить дьяволу. А это страшная плата. Я надеялся, что ты возродишь мою душу… Эх, Ксения, девочка моя сладкая… Я давал тебе всё. Чего тебе не хватало? И на аркане я тебя замуж не тащил, сама пошла, и уговор знала. А коли не нравилось от меня кормиться, сказала бы мне в глаза. Когтев умеет принимать правду, умеет ценить честность. Я бы тебя отпустил, неволить не стал бы, мокрощёлку дешёвую.

– Ты бы не отпустил, – тускло произнесла она.

– Хватит, – отрезал Когтев. – Ты полагала, что я не догадываюсь о твоих шашнях на стороне? Да трахайся ты сколь угодно, главное помни о своём месте возле меня. Не позорь меня на людях, уважай имя мужа. И своё имя тоже уважай. Так нет же! Захотелось тебе любви, втрескалась в этого пацана по самые ноздри, развесила свои глупые уши и ну слушать его соловьиные трели. Хоть бы сегодня сдержалась! Сегодня мой день рождения! Что же ты за блядюга! Вот ты с ним и довстречалась, Ксюшенька… Хм… Голубки слюнявые, Ромео и Джульетта… Нет повести печальнее на свете…

– Ты только что убил человека!

– Вы с ним сами сделали выбор. Завтра, нет, не завтра… послезавтра состоятся и твои похороны.

Ксения вздрогнула. Всё её существо было сковано льдом ужаса, но от произнесённых только что слов ей сделалось её хуже.

– Митя, надо организовать все документы. Позвони Химику, Буратино пусть тоже приедет ко мне сегодня часам к десяти. – Когтев остановился перед голой фигурой сжавшейся девушки и немного склонился к ней, хищно щурясь. – А ты пока потрясись в ожидании погребального ложа. Послезавтра я тебя уложу в него. Смею тебя заверить, что это будет не очень долгое, но достаточно тяжкое ожидание. Хочешь знать, что я сделаю с тобой, дорогая? Закопаю живьём, и ты попадёшь в преисподнюю и сполна наглотаешься мёртвой тишины. Знаешь, что такое настоящая тишина? Узнаешь, душенька, узнаешь. Насытишься гробовым молчанием сполна… Надеюсь, что ты, Ксюша, не успеешь умереть от страха до начала торжественной церемонии прощания… А этому, – Когтев страшно посмотрел на мёртвое тело скульптора, сделавшееся похожим в своей неподвижности на одно из его многочисленных гипсовых творений, – этому отрежьте его любовный инструмент и скормите его Войке… Войка, ко мне! Где ты шляешься? Ко мне!

Тёмный коридор откликнулся на голос Когтева цоканьем когтей по паркету, и в следующую минуту в мастерскую вбежала, виляя толстым хвостом, лохматая псина непонятной породы.

– Возьми-ка эту колбасятину, дружок, – указал Когтев на кровавый клок плоти, брошенный широкоплечим верзилой под ноги зверю. Собака зарычала, вздёргивая слюнявую щёку и выражая тем самым бурное удовольствие.

– И тебе тоже нравится этот мальчик? – бесцветным голосом произнёс Когтев. – И что вы, суки, нашли в нём такого особенного?

Собака повела красным глазом из-под чёрного клока шерсти и сделала заключительный жадный глоток, громко чавкнув где-то в глубине горла. Ксения лишилась чувств.

Открыв же глаза, она не сразу поняла, что пролежала какое-то время без сознания, но, ощутив на себе платье, поняла, что прошла не пара-тройка секунд. Кто-то успел одеть её. Кто-то убрал задушенного Павла. В мастерской висела устрашающая тишина, только крошки сухой глины и гипса мелко хрустели под ногами и уверенно тикал маятник старинных часов.

– Ладно, уезжаем, – услышала она голос мужа за спиной.

Направившись было к выходу, Когтев приостановился перед метровой высоты мраморным изваянием прямо стоящей женщины. Открытая фигура со сведёнными за спиной руками была явно не завершена в ногах, где камень громоздился острыми комьями, да и вся поверхность скульптуры не была отполирована – Павел Шеко не успел довести работу до конца. И всё же мраморная женщина смотрелась на редкость привлекательно.

– С тебя, похоже, работал, – Когтев быстро глянул на Ксению. – Талантливый был, сволочь, рукастый и с точным глазом. Вот только глаз не на ту бабу положил… Митька, ты эту Венеру прихвати. Поставим Ксении на могилу. И договорись, чтобы соорудили надгробие покрасивее и резную беседочку водрузили. Не хочу, чтобы моя жена покоилась в яме под обычной плитой. Пусть дом имеет. Вечный дом. Со временем я склеп сооружу для тебя, дорогая моя, – он мрачно улыбнулся жене. – Все должны знать, как сильно ты мне нравилась, как я любил тебя. Да, я любил тебя. Жаль, что наш поэт оказался прав: от любви до ненависти всего один шаг…

Кто спит на кладбище

На следующий день Москву облетела новость о внезапной кончине Ксении Когтевой от сердечного приступа. Знавшие её растерянно переглянулись: мол, как же так, молодая совсем, только жить начала – ах, как несправедлива судьба к некоторым из нас. Кое-кто испугался, ощутив опустошающий сердце холодок; не за Ксению, конечно, был страх (что за неё бояться теперь?), за себя испуг, ведь не только с молодой фотомоделью могло такое случиться, нет, не только с ней, а с каждым. Некоторые вздохнули с досадой: жену Когтева они толком не знали и переживать из-за её преждевременной кончины не собирались, но на похороны идти придётся, чтобы отметиться перед Михаилом Михайловичем, и это означало, что надо отложить более приятные дела – ах, как несправедлива судьба к некоторым из нас.

Через день состоялись похороны. К полудню у входа на Ваганьковское кладбище собрались скорбящие друзья, знакомые и незнакомые. Слезливо пели трубы, приглашая людей присоединиться к своему медному завыванию.

Лисицын пришёл на похороны Ксении, ибо там собралась вся «тусовка». Те же «сливки», что и на юбилее Когтева, а также поклонники оставшейся отныне навеки молодой и прекрасной Ксюши Когтевой. Сергей привычно изучал их лица. Молчаливые, строгие, знающие своё место, лживые в своей скорби и честные в своём стремлении засвидетельствовать почтение финансовому барону. Сливки. Пенки. Чёрные платья, чёрные вуали с чёрными нитями кружевных цветов, чёрные раскрытые зонты, чёрные пиджаки, чёрные перчатки, чёрные автомобили всех мастей. Ничто не нарушало траурной декорации. Казалось, что даже губы присутствовавших женщин были выведены чёрной помадой.