Аккорды кукол - Александр Трапезников

Дома у Гали, не обращая на неё внимания, только повернувшись спиной, Гера стал поспешно разоблачаться, швыряя девчоночьи тряпки на пол. Галя вытащила из брошенного на кровать полиэтиленового пакета газетный сверток и с любопытством развернула.

- А это зачем? - спросила она, взвешивая на ладони тяжелый, поблескивающий вороной сталью пистолет.

- Положи на место! - строго сказал Гера.

Она не послушалась, держа "Макаров" обеими руками и направив дуло в его сторону.

- Ну и стреляй! - равнодушно произнес Герасим, вновь поворачиваясь к ней спиной. Между его острыми худыми лопатками синело пятнышко, похожее на нарисованный глаз.

- Что это? Откуда? - Галя коснулась стволом пистолета вытатуированного ока.

- Давняя история! - отмахнулся он. - Как-нибудь расскажу.

- Глупо и смешно. Третий глаз, - сказала она, фыркнув. - А больше ты себя никак не изукрасил?

- Мне что, догола раздеться? - разозлился Гера.

- Раздевайся! - насмешливо она, подначивая его ещё больше. Но она никак не ожидала, что он воспримет её слова всерьез. Наверное, у него действительно было не все в порядке с головой, по крайней мере стыда никакого. Галя не успела моргнуть глазом, как он сбросил плавки и повернулся к ней лицом, уперев кулаки в бока. Она почувствовала, что начинает краснеть, но продолжала смотреть. Взгляд задержался там, где только начинали курчавиться волосы.

- Ну! - с вызовом произнес он. - А теперь ты! Чтобы по-честному.

Непонятно что с ней случилось... Он обладал какой-то магической властью, повелевал её волей. Медленно, но покорно Галя стала расстегивать молнию на юбке, хотя голова её работала ясно. На пол полетела блузка, потом колготки. Затем, сжав губы, она сбросила последнее и переступила с ноги на ногу, стоя теперь перед ним такая же обнаженная, как он сам.

- Ты почти взрослая. И красивая, - произнес Герасим, сощурившись. - А я? - Он словно ощупывал её взглядом.

- Ты тоже, - нерешительно ответила Галя, чувствуя, что ещё немного - и разрыдается. Ее тянуло в новую, неизведанную жизнь... и сковывал страх. А он так и стоял поодаль, не двигаясь. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Странный мальчик.

- Мы сошли с ума, - прошептала она.

И в это время задребезжал спасительный дверной звонок.

5

Карина уже давно хотела прервать разговор. Казалось, они уплывают все дальше и дальше от берега и вернуться обратно не хватит сил. На столике стояли пустые чашки, осенний ветер, врываясь в открытое кафе, трепал соломенные волосы Колычева, а он продолжал говорить - о своей жизни, сценарии, учебе во ВГИКе - практически ни о чем, поскольку все это было неправдой, вернее, каким-то поверхностным слоем, доступным чужому взору. Главное хранилось глубоко внутри. Ей было неинтересно слушать, и она думала: когда же он откроется по-настоящему, сбросит с лица удобную маску то ли разочарованного странника, то ли доморощенного плейбоя, скучающего среди людей.

- Мы обречены погибнуть, - сказал Колычев неожиданно, без всякой связи с предыдущей фразой: манера у него была такая - перескакивать с одного предмета на другой. - Вы конечно читали Апокалипсис? Там все очень толково разъяснено про нас с вами. Россия на земле - последнее пристанище Господа. Но Его позиции здесь теперь очень уязвимы. - Он произнес это так, словно речь шла о котировке акций на бирже. - Скоро и от России останется один пшик. С Ним борются не атеисты, которых уже нет, не заговорщики-массоны и даже не все мировое персонофицированное зло. А ангельский ребенок во главе воинства кукол. Он уже вышел из мрака, обрел силу и готов царствовать. Новый эквивалент мер в двадцать первом веке - не золото или энергоносители, а расчетная стоимость души. Не волнуйтесь, умные головы уже определили цену каждой душе. Кто откажется продавать, будет уничтожен. Вот так, милая. Хотите ещё кофе?

- Вы сами-то верите в то, что несете?

- Приходится. Поглядите на москвичей! - Колычев ткнул пальцем в сторону парочки за соседним столиком. - Выведена абсолютно новая порода, можно клонировать без ущерба для психики. Мне их не жалко, это уже давно не люди, а механические игрушки. Надо только вовремя их заводить, а временами запирать в шкаф, чтобы не мешались. Разве в этих пустых головах могут быть какие-то собственные мысли? У них на плечах телевизор вместо башки. Москва - город призраков.

- Но и вы принадлежите к их племени, - сказала Карина.

- Я - нет. Я из другого варева. Хотя... плевать, это не имеет значения. Не хотите поехать ко мне? Познакомлю вас со своей бабушкой, замечательная старушка. Между прочим, прототип Селены, в молодости. Или вы боитесь? - Сценарист смотрел на Карину насмешливо, с вызовом.

- Поехали, - согласилась она, хотя собиралась сказать другое. - Только ненадолго, в три я должна быть дома.

Колычев жил неподалеку от студии. Минут через двадцать Карина уже стояла посреди захламленной комнаты, недоуменно озираясь, пока Алексей возился на кухне с кофейником. Вся квартира напоминала склад старинных вещей - реликтовая мебель, граммофон, доисторические зонтики, статуэтки, вазы, пожелтевшие фотографии на стенах. В одном углу стояла промятая тахта со скомканным одеялом, в другом - огромный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами. Там же примостилась и пишущая машинка времен царя Гороха. На открытом окне колыхались белые занавески, щедро пропуская солнечный свет. Карина подошла к столу, наклонилась к вставленной в каретку странице. И от неожиданности вздрогнула. Там было напечатано: "В моей нелепой смерти прошу никого не винить. Алексей Колычев".

- Прочитали? - Он стоял за её спиной с подносом. Неуязвимый, словно живущий не сейчас, а когда-то давным-давно.

- Зачем вы играете с судьбой? - спросила Карина.

- На самом деле все очень разумно. Мало ли что может произойти в любую минуту? Это для меня как завещание, когда я выхожу из дома. Считаете, глупо?

- Я считаю, что у вас нет никакой бабушки. Вы просто так и не повзрослевший мальчишка.

Колычев улыбнулся. Опустив поднос, он подошел к фотографии на стене. Мужчина со стертым от времени лицом, женщина, несколько девочек в дореволюционных платьях.

- Одна из них моя бабка, тут, правда, не разберешь - какая. Она говорила, но я не уверен в её памяти. Старушка умерла пятнадцать лет назад. Какая вам разница, общаться с живой или мертвой? Шучу, не уходите.

Карина направилась к двери, но чуть задержалась.

- А это - Бергер. - Колычев ткнул пальцем в мужчину на фотографии. Вы, наверное, плохо читали мой сценарий. Он мой прадед. Видите ли, Бергер отравил всю семью, но младшей дочери в тот день не было дома. Гостила у тетушки. Это её и спасло. Вот только не знаю: на её счастье или нет? Род-то продолжился...

- А вы об этом жалеете? - спросила Карина, подходя вглядываясь в какие-то обреченные лица на фотографии.

- Иногда, - серьезно ответил Алексей. Затем неожиданно сильно притянул её к себе, прошептав: - Не уходи, ты нужна мне...

6

"...Убивец бежал из особняка в сильно приподнятых чувствах, не разбирая дороги, а очухался только на мосту. И я с ним. То бишь, как бил он фигуркой мальчика с лютней и луком князя по башке непутевой, так и припустил с ней, окровавленной. Потом лишь сообразил, что с орудием убийства стоит, облокотясь на перила, да в полынью смотрит. "Бедный Курт, лежать тебе на дне реки до лучших времен!" - сообразил я. А чем эти-то времена плохи? Самое раздолье: всюду помрачение умов, всюду злость, подлость, предательство, всюду кровь проступает, того и гляди потоками хлынет. Смешно человек сделан - цирк горит, а он над клоунами хохочет; его топят, а ему щекотно; у него душу крадут, а он торгуется... Ну, бросил тот дурак меня в прорубь, как старца царского, а я в лед вмерз, так до весны и пролежал, пока меня ребятишки, что на санках катались, не нашли.

В смуте, которая шла, сменилось несколько хозяев: мальчишка кухаркин, чуть не оторвавший лук с лютней; его отец-хам, толкнувший меня заезжему купцу за мешок овса; трактирщик, в чьем заведении тот пьяный купчик меня и оставил, поскольку спускать уже было больше нечего. Обчистили через две недели, на радость революции, и самого трактирщика - толпа продовольственные склады громила, и ему досталось, под шумок. Какой-то контуженный дезертир, вцепившись в меня скрюченными пальцами, уволок в свою конуру под чердаком. Все его имущество состояло из солдатской шинели, винтаря с примкнутым штыком и портретика голой распутной девки. Зачем я ему понадобился - один черт знает! Он ставил нас рядышком и скалил желтые зубы.

- Ну шо, раздуем мировой пожар? - бормотал дезертир, целясь из ружья то в фотографию, то в меня. - Бах-бух, кончены! Ужо дождетесь... - и грозил при том пальцем.

Уходил солдат со двора рано, а возвращался заполночь. В окне мелькали бродячие звериные стаи с красными бантами, сухо потрескивали выстрелы, девка рядом закатывалась от восторга.

- Дура сифиличная, тебе-то что до всего этого?