Хождение по трупам - Оранская Анна

— Вы что, рехнулись? — произношу наконец. — В чем дело? Вы что себе позволяете?

Но он меня не слушает. Подводит обратно к постели, чуть подталкивая, и я падаю — и наблюдаю за тем, как он за пару минут отыскивает мои запасы кокаина и удаляется с ними в туалет и возвращается с пустыми руками. Выходит и снова появляется с бутылками в руках — и они булькают печально и униженно, выливаясь в канализацию. Я сижу онемев и только смотрю, как он дефилирует туда-обратно — деловито и не глядя на меня, — и наконец протягивает мне руку и ведет за собой. Мы спускаемся вниз и оказываемся на кухне. И он протягивает мне уже обрезанную сигару, дает прикурить и ставит передо мной огромную чашку кофе — судя по запаху, крепчайшего, без молока.

— Выпейте, и поговорим.

Не знаю почему, но я замолкаю и не спеша пью кофе, покуривая, не глядя на него, сидящего с сигарой напротив. И физически чувствую, как трезвею — как уходит с каждым глотком уцелевшие после ледяного душа остатки алкоголя. И, допив все, смотрю ему в лицо, и слов почему-то не находится.

— Не ели, видимо, давно — ни одной грязной тарелки не видно. Значит, сейчас горячий завтрак, потом еще кофе, потом разговор.

И начинает рыскать в холодильнике, в который я не заглядывала бог знает сколько — вправду не помнила, когда ела в последний раз, хотя как-то делала сэндвичи с тунцом и открывала оливки, маслины и чипсы. И он отыскивает там что-то и орудует, как заправский повар — не ресторанный, но работающий в каком-нибудь “Макдональдсе”, где все надо делать очень быстро и каждое движение должно быть отточенным и занимать минимум времени. Как на конвейерной сборке машин, где каждый за считанные секунды выполняет свою конкретную операцию, пристраивается к ползущему по конвейеру механизму, ввинчивает свою пару гаек, выскакивает и бежит обратно, навстречу следующему остову, медленно превращающемуся в автомобиль.

Я не удивляюсь, когда через каких-нибудь десять минут он ставит передо мной огромную тарелку, в которой красуется яичница с беконом и консервированными помидорами и пара тостов, протягивает стакан апельсинового сока и удаляется к кофеварке.

Аппетит, разумеется, на нуле — с похмелья вообще есть не хочется, а когда не ела давно — тем более. Первый кусок застревает в горле, производя впечатление чего-то инородного, очень точно и прекрасно сделанного муляжа, и кажется, что если я его проглочу, то организм его отторгнет, вывернув себя и меня наизнанку. Но я почему-то верю ему, Мэттьюзу, — может, потому, что больше некому верить, и, может, именно поэтому не протестую уже давно против его возмутительных действий? И апельсиновый сок смачивает пищевод, и первый кусок плавно соскальзывает вниз, а за ним второй, и третий, и последующие — которые кончаются достаточно быстро, потому что тарелка пустеет.

А он ставит передо мной очередную чашку кофе — я даже не знала, что у меня в доме есть такая гигантская чашка, сама-то пью из маленьких, из которых и положено пить такой крепкий напиток, это американский водянистый кофе следует пить из средних, — а откуда эта? Может, Юджин из нее пил? Кажется, он после тренировок уничтожал огромное количество сока, хотя вроде не брезгал и питьем из горлышка. Странно — вот так, совсем того не ожидая, увидеть что-то оставшееся от Корейца. Корейца нет, а чашка осталась — и может, имеет смысл грохнуть ее сейчас об пол, чтобы она ушла вместе с ним? Не намеренно грохнуть — не то Мэттьюз подумает, что я свихнулась, — а как бы выронить: помню читала, что в древности многие народы вместе с умершим сжигали его вещи и порой даже его лошадь. Кстати, порой и жену заодно… Может, Ленчик и хочет меня уничтожить, следуя этой традиции, — сначала избавился от Корейца, а теперь, чтобы не нарушить обычаев, хочет отправить за ним и меня? Что ж, я готова — только вместе с Ленчиком.

— Итак, Олли… — встревает Мэттьюз в мои мысли. Видно решил, что пора, что я готова — что ж, мысли все равно были дурацкие. — Итак, я решил принять ваше предложение.

— Да? — вопрошаю иронично, хотя тут же спохватываюсь. Понимаю, с одной стороны, что ни к чему сейчас мой сарказм, а с другой — хочу ему показать, что могу обойтись и без него — что-то во мне не дает вот так вот раскрыться перед человеком, показать свою растерянность и беспомощность. В конце концов, я после твоей смерти действовала сама — а уж это был такой удар, от которого, как я думала, вообще оправиться невозможно. Однако я и с киллером разобралась, и позже с Крониным, и с Ленчиком решала вопрос, пусть и не до конца, — так что без помощи вполне могу обойтись. — И что же заставило вас изменить решение?

— То, что я сначала увидел вас, а потом посмотрел на этих людей, Олли. Я поехал туда и посмотрел на них — вот и все.

— И что — пожалели меня? Мне не нужна ваша жалость, и я достаточно сильный человек, чтобы справляться со своими проблемами — можете мне поверить…

— Не сомневаюсь. Однако пока вы с ними не справились — хотя даже киллера где-то разыскали. И боюсь, что без меня не справитесь…

— А с вами — справлюсь?

Он, кажется, даже не обижается на мой тон — хотя он достаточно оскорбителен.

— Со мной — может быть. Не уверен стопроцентно — но, может быть.

Смотрю на оставшуюся на дне чашки влажную коричневую глину, и строю из нее кончиком ложки маленькие холмики, и тут же безжалостно разрушаю их.

— А что же вы отказались, когда я вам сразу предложила работу, Рэй? Вы уже тогда меня видели, и тогда уже видели снимки этих людей, и знали, кто они такие. Так почему вы отказались?

— Хотите правду? — спрашивает он неожиданно серьезно.

Я задумываюсь и все никак не могу понять, что же им руководит на самом деле? Понял наконец, что может заработать? Больше никакого стимула у него быть не должно. Без меня ему проще с ними разобраться, чем со мной: они его не знают и не в курсе, что он работает на меня, и он на какое-то время имеет статус человека-невидимки. А рядом со мной он засвечен — потому что Ленчик снова попробует установить за мной слежку, и, если я буду с ним встречаться, то поеду не одна, и Мэттьюза он будет знать в лицо, а значит, тому уже не удастся подобраться к Ленчику близко.

В общем, мне же легче, если речь идет о деньгах, — мне не слишком понравились его слова относительно того, что он передумал, когда увидел сначала меня, а потом Ленчика. Мне не нужны его доброта и жалость — и скажи он сейчас, что не может оставить хрупкую, беззащитную девушку наедине с головорезами, я ему не поверю. И еще больше не поверю, если он скажет, что я ему жутко понравилась. Ни симпатии, ни секс — желание со мной переспать — в таком деле не могут быть стимулом, глупо умирать за симпатию и пару ночей даже с самой привлекательной женщиной. Вот за деньги можно, в это я верю. Это же Америка, в конце концов, страна Желтого Дьявола.

— Только правду и ничего, кроме правды, — отвечаю словами свидетеля на суде и от собственного юмора чуть кривлюсь, черноват он получился.

— Видите ли, Олли, я же понимаю, что вы рассказали мне совсем не все. Я понимаю, что, наверное, у этих людей есть основания вас преследовать, и раз они хотят с вас получить такую сумму, значит, знают, что она у вас есть, или, по крайней мере, они верят в то, что она у вас есть. Я также понимаю, что не знаю вас, что вы можете быть кем угодно — может, вы сами связаны с мафией, может, вы украли у них эти деньги, может, обманули их, мафию ведь тоже обкрадывают и обманывают. И я не верю, что вы боитесь за жизнь своих родителей — иначе бы вы давно отдали бы им требуемое или хотя бы часть, чтобы их умилостивить и заставить отказаться от поспешных жестких шагов. И не по этой причине вы не хотите обращаться ни в ФБР, ни в полицию — иначе, сдай вы ФБР настоящих убийц вашего партнера, вам было бы намного легче жить, — а потому что вы боитесь, что эти люди, которых вы сдадите, сами могут кое-что про вас рассказать.

И я отказался сначала, потому что нет ничего глупее и опаснее, чем влезать в драку между двумя приятелями или компаньонами — они в итоге спохватятся, забудут перед лицом общего врага про свои распри и вдвоем изобьют тебя. У меня был случай, когда я вмешался в перестрелку между двумя молодежными бандами в Даун-Тауне. В результате по мне стреляли и те, и другие. И не зная вас, я не могу сказать, что ваше дело правое — и что вы не расправитесь со мной руками ваших знакомых. Зато я могу сказать, что вы сами боитесь закона и действуете противозаконными средствами — пользуетесь услугами киллера…