Сага о Годрланде - Наталья Викторовна Бутырская

Благородный фагр грустно улыбнулся и отвел взгляд. Видать, такая мысль у него мелькала тоже.

— Я давно восхищаюсь северным народом. Вот сколько тебе лет, юный хёвдинг?

— Семнадцать зим.

— И ты уже хёвдинг! Хельт! Ты побывал во множестве сражений и видел много народов. Ты сам добываешь себе славу и золото! И все норды, которых я встречал, были такими: бесстрашными, неуемными, жадными!

Я уже привык, что Сатурн не сразу переходил к делу. Вначале, особенно если предстоящая беседа ему была неприятна, он говорил о чем-то другом, осыпал славословиями, но всегда его речь подводила к самому важному.

— Мой же Феликс слаб, труслив, изнежен. Днями и ночами он веселится со своими дружками-прихвостнями, тратит на еду, вино и женщин сотни илиосов в месяц. Он не хочет ничего знать о том, как зарабатывать золото. Ему скучны разговоры о делах, виноградарстве и торговле. Ему всего двадцать лет, но он уже выглядит хуже меня. Я хочу, чтобы ты заставил его пожить в своей шкуре. Чтобы он стер руки до мозолей, чтобы узнал вкус голода и жажды, чтобы оценил каждую каплю воды, чтобы увидел тварь не на арене, а прямо перед собой. Хочу, чтобы ты сделал из него воина!

Снова мне навязывают богатых и знатных сынков. Видать, Скирир уготовил мне особую судьбу. Или это сказывается проклятье Роальда? Его-то я сумел переубедить, лишь вонзив свинокол ему подмышку. Потом Магнус. Потом сынок бриттландского бонда, который убил пойманную нами тварь. Скирикр, чтоб его черви сжевали. Снова Магнус. Теперь вот годрландский ярл сует мне своего никчемного сына, поди, и няньку к нему приставит, эдакого фагрского Стига Мокрые Штаны.

— Почему я? Неужто у тебя нет своих воинов? Была же дружина? И почему ты не отправлял его с другими хирдами? Ты же прежде нанимал нордов, сам же говорил!

— Большинство моих воинов помнит Феликса еще мелким шкодливым мальчишкой. Они не могут быть строгими. Другие же думают, что Феликс рано или поздно унаследует мое состояние, и боятся оскорбить его. К тому же в Гульборге это бесполезно, он всегда находит возможность улизнуть. Я договаривался с другими хирдами, но Феликс умудрялся вызнать об этом и пропадал из города задолго до отплытия. Сейчас я уверен, что он не знает о моих приготовлениях, и завтра я сам приведу его на пристань, сам усажу на твой корабль. А дальше дело за тобой.

Я вздохнул. Скирир жесток! Справедлив, но жесток.

— Сколько у него хоть рун? Как я могу его наказывать? Чем его кормить? Нужно ли поднять ему руны?

— Относись к нему как к своему хирдману. Можешь его бить, только не калечь. Можешь морить голодом. Сейчас он на пятой руне, но боевых навыков толком нет, да и те, что были, он уже давно позабыл. С тварями из списка ему никак не справится, но если попадется какая-то мелкая тварь, то меня порадует, если он перешагнет за второй порог. Впрочем, если и не перешагнет, ничего страшного. Твои хирдманы достаточно сильны, чтобы справиться с его капризами. Так что не стоит давать ему силу, если он не будет знать, что с ней делать.

Домой я возвращался с тяжелым сердцем и с тяжелой мошной. Теперь я могу не сомневаться в Сатурне Пистосе, он не обманет нас ни с оплатой, ни с припасами, ни с тварями. Нежданный подвох заключался в капризном сынке-переростке.

Я пересказал всё ульверам, но парни лишь отмахнулись.

— Подумаешь! Чего страшного в жевателе угля? — весело сказал Эгиль. — Лишь бы не убился и не утоп ненароком, а так пусть плывет с нами.

Только Тулле сочувственно похлопал меня по плечу, хотя он-то с нами и не шел, оставался с Альриком.

— Ладно, — ударил я кулаком по столу. — Завтра отплываем. Потому сегодня все идут к песчанкам, чтобы меньше думать о бабах и больше о тварях!

И показал золотые монеты.

На обычную песчанку за ночь уходило примерно два фенгари, значит, на всех ульверов достаточно и пары илиосов. Я прихватил пять на всякий случай. Хорошо, что достало ума не брать больше, потому как мы потратили всё подчистую. Едва в песчаном доме увидели золото, как предложили нам девочек получше и побольше, угостили вином подороже…

Когда же я обессилел полностью, мое тело растерли маслом и промяли, как тесто в кадушке. Потом новые девицы сплясали передо мной в тонких покрывалах, и я вновь ожил… По правде сказать, я сделал хитрее и пробудил дар, а уж с ним да с Трудюром каждый ульвер становился неутомимым.

Домой мы вернулись под утро, вымотанные, уставшие, зато довольные. И я заметил, что мой дар уже бьет не так сильно, как прежде. Зря я сразу не сходил к песчанкам, хорошо хоть теперь догадался.

* * *

Мы сидели на «Соколе» и ждали. То и дело кто-то зычно зазевывался, и за ним зевали все остальные. Бесило всё: и яркое солнце, бьющее прямо в глаза, и резкие крики чаек, и несмолкающий гомон пристани, и пронзительные вопли ишаков и гортанный рев верблюдов.

Сначала мы проверяли припасы: кое-что переставили, кое-что закрепили иначе, зная особенности своего корабля. Обустроили уголок для Ерсуса-проводника, чтоб его не смыло случайно за борт, подобрали весло полегче для сынка Пистоса. Я собирался усадить его прямо перед собой, на корме, чтоб приглядывать и заодно подбадривать дружескими оплеухами.

Рыбаки, уплывшие в море на утренней зорьке, уже возвращались с третьим или четвертым уловом, а мы всё ждали. То ли Сатурн передумал давать нам проводника, толмача и сына, то ли сынок как-то прознал о задумке отца и дал деру, то ли у фагров принято отплывать не с утра пораньше, а после полудня или вовсе к вечеру. Я уж собирался отправить к Пистосу Рысь, как тот наконец появился. Позади него ковылял Ерсус, рядом семенил Милий, одетый уже не в бабское платье, а в короткую тунику и короткие же штаны по колено. А перед Сатурном два воина тащили под белы руки какого-то мужчину. Скорее всего, мужчину, хотя если забыть о договоренностях, его можно было принять за бабу, при том не самую уродливую. Среди песчанок были и пострашнее.

Проводника на руках внес на корабль Видарссон. Милий заскочил сам, ничуть не смущаясь ни своей малой руны, ни низкого статуса. Потом сам Пистос зашвырнул сына, Сварт придержал страдальца, чтоб не удрал. И хотя сынок Сатурна чего-тот верещал, вырывался, вопил