Российский колокол, 2015 № 1 - Альманах Российский колокол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это так, – улыбается государь. – Мне не хочется так думать о всех людях этой национальности, но вот, к примеру, один еврей-ювелир доставляет Александре Федоровне бриллианты… почти в два раза дешевле, чем в петербургских магазинах… и моя жена, как человек практичный, ему, естественно, благоволит… Но мне-то докладывают, что это благородство оплачивается богачами диаспоры… Известны мне и цели всего этого.
– Несмотря ни на что, ваше величество, все граждане страны должны быть равноправны.
– Я согласен, что это должно произойти… но не сейчас.
– Вы твердо так думаете, государь?
Николай Александрович молча продолжает смотреть в окно, будто не слышит. Этот вопрос – предмет больших споров с матушкой и братом. После паузы он поворачивает лицо к художнику и тихо произносит:
– Крестьяне безграмотны и малоразвиты…Когда русский мужик станет образован и будет жить в достатке, как евреи, то они, конечно, получат равные права со всеми жителями России.
Ответ производит на Валентина Александровича впечатление.
В глазах государя художник улавливает глубокое внутреннее переживание и какие-то только ему доступные мысли. Николай Александрович делается молчаливым и через некоторое время тихо, как бы про себя, произносит из Евангелия (от Луки):
– «Ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали…»
Художник с интересом слушает государя, но не забывает о работе. Композиция портрета и характер «натуры» по-прежнему не находят общего.
И он, как и в прошлый раз, предлагает закончить сеанс.
На третьем сеансе Валентин Александрович решается открыться:
– Ваше величество, к сожалению, портрет, который вы заказали, никак не выходит.
– Вы пишете меня, Валентин Александрович, и я с интересом и даже с восхищением наблюдаю за вами. Не сочтите это за лукавство, но все-таки хотелось бы знать – почему вы считаете вашу работу неудачной? Вас же считают первым портретистом в России.
– Поверьте, ваше величество, таким, как я вас вижу – изобразить в этих рамках не могу.
– Что же вам мешает?
– Ваше величество, этот официальный костюм. По крайней мере, вы на этом портрете… не русский император.
– Возможно, вы правы, Валентин Александрович…
– Так иногда случается у художников, ваше величество.
– Что же мы скажем Александре Федоровне? Ведь идея этого костюма и этого портрета принадлежит ей…
– Я этого не знал.
– Вы не будете возражать, если мы пригласим ее на сеанс?
– Извольте, ваше величество, – слегка напряженно произносит художник.
Николай Александрович спокойно поднимает трубку телефона.
– Дорогая, как вы себя чувствуете?.. Не могли бы вы зайти в мой верхний кабинет? Я познакомлю вас с Валентином Александровичем… Спасибо, мы ждем.
Кабинет, где работает художник, находится в верхних этажах дворца, куда из внутренних покоев императрицы надо подниматься по крутой железной лестнице, что весьма непросто. Но интерес к работе над портретом, «как дело идет», Александру Федоровну, несомненно, привлекает. Она в свое время проявляла интерес к живописи и брала уроки рисования у немецкого художника Каульбаха.
Войдя в кабинет, императрица сухо здоровается, обводит взором портрет и неожиданно для Валентина Александровича говорит с небольшим акцентом:
– Надо ярче мундир и лицо строже.
Видно, что художника эти замечания коробят, но он старается оставаться невозмутимым.
Николай Александрович улыбается. Валентин Александрович молча отворачивается от полотна, подчеркивая, что он вовсе не придворный художник.
Понимая, что ее замечание осталось без внимания, императрица прощается и уходит.
Уход императрицы погружает кабинет в молчание. Пытаясь сгладить замешательство и продолжить налаженный контакт, Валентин Александрович произносит:
– Я, конечно, постараюсь закончить этот портрет… даже выдержу просьбы ее величества, но мне он все равно не нравится.
– Вы полагаете?
– Мне бы хотелось сделать второй ваш портрет, немного поменьше по размеру… Именно для вашей жены.
– Интересное предложение.
– Мне кажется, ваше величество, этот второй портрет поможет ей… вас глубже понять.
– Вы так думаете?
– Осмелюсь заметить, что Александра Федоровна, как многие женщины, очень категорична… Она, видимо, не представляет, что художник отдает своей картине душу…
– Я вас прекрасно понимаю, Валентин Александрович.
– Ведь если не услышишь что-то сверху, картина будет пуста…
– Это вы прекрасно сказали… В творчестве должно быть что-то божественное…
– Помните, ваше величество, я уже говорил, что картину делают чувства, а это всегда что-то новое…
– Да, я согласен… В некоторых картинах настолько яркие чувства, что видится даже… невообразимое… Меня поразил у Третьякова «Демон»… Это, кажется, художник Врубель?
– Да, ваше величество. Мы вместе начинали учиться живописи. Это художник от бога.
– Я слышал, что он и скульптор оригинальный?..
– Оригинален во всем, ваше величество… Крупные мазки, немного небрежно, неясно, а в целом – полная гамма оттенков чувств…
– Да, неповторимая красота…
– У нас, как вы правильно заметили, все больше на слуху западные импрессионисты: Матисс, Моне, Ренуар… А Врубель, пожалуй, посильней.
– Вот видите…
– Только яркие чувства сжигают здоровье этого художника.
– А что, он болен?
– Одолевают нервные приступы… Видимо, частое проявление чувств… тоже непросто.
После непродолжительного молчания Валентин Александрович произносит:
– Я думал, что у нас сегодня последний сеанс, но если вы согласитесь на второй портрет, который я буду использовать в качестве этюда… будем продолжать.
– Я согласен… Вы сказали, что этот меньший портрет будет написан для Александры Федоровны?
– Я буду стараться, чтобы он понравился вашей супруге.
– Надеюсь на вашу проницательность… Хотя немного прямолинейный характер Александры Федоровны вам не пришелся по душе…
– Ваше величество, мне приходилось знать и писать многих женщин… Наши мужские души слишком грубы, чтобы понять эти тонкие, нежные создания, и в то же время они могут быть всякими.
– На самом деле в женщине намного больше любви… и они мудрее по жизни… и достойны большей власти над нами…
– Нам, ваше величество, трудно их понять и что они в большей степени любят в нас.
– Да, это загадка… Они могут возвысить или погубить, причем совершенно не осознавая этого… А что вам кажется, как художнику, на этот счет?
– Мой глаз подсказывает, что они больше всего любят состояние мужского восхищения собственной красотой… И обожают эту власть… А если пойти еще глубже… они обожают власть и в нас в ее любых проявлениях…
– Это интересно… Они мудрее во власти… Ведь недаром Екатерину величают Великою.
– По-моему, ваше величество, Екатерина скорее исключение… Она любила и воспитывала сильных мужчин, которые помогали ей оставаться истинной женщиной в реализации власти. А женское начало, действительно, более стойкое и уверенное в жизни…
Николай Александрович уловил упрек и, видимо, внутренне с ним согласился. Художнику от этих слов остается лишь невинная улыбка.
Именно с этой улыбкой Николай Александрович заканчивает сеанс, снимает шотландский китель и накидывает на себя легкую тужурку Преображенского полка, садится в раздумье с едва заметной грустью за стол и кладет на него руки.
Молниеносно в этом жесте государя Валентин Александрович ловит все то настоящее, что так долго искал. Он быстро берет в руки карандаш и легким росчерком набрасывает на бумагу этот целостный облик с сомкнутыми руками и необыкновенным взглядом царя. Долгий кропотливый поиск не пропал даром: портрет вобрал в себя черты предельной гармонии.
На следующий сеанс Валентин Александрович приходит с новым небольшим полотном и по рисунку маслом быстро пишет небольшой портрет императора в тужурке.
Написанный удивительно легкой и свободной кистью, маленький портрет царю очень нравится. Валентину Александровичу он тоже импонирует. По проявлению чувств он сильный и насыщенный. Несомненно, этот этюд можно считать отдельной работой.
Поскольку царица иногда заходит в мастерскую и пытается давать советы по ходу исполнения «дела», художник получает согласие государя не показывать его Александре Федоровне до поры до времени, как бы готовя сюрприз императрице.
Доброжелательная атмосфера на сеансах продолжается и раскрепощает обоих. Николай Александрович чувствует, что художник уже не так критичен к строгому заказному портрету и с интересом спрашивает:
– А каково все-таки отношение к главному портрету… Вы же поставите свое имя под ним?
– Среди классических портретов хотелось бы быть ближе к Карлу Брюллову.
