В смертельном круге - Сэм Льювеллин

Мы говорили о Кубке Марбеллы. Они все не слишком интересовались гонками, но были очень чувствительны к размерам призов. И пили, не отхлебывая, большими глотками, смешивая шампанское с бренди в бокалах размером с ванночку для купания птиц.

Опьянев, начали говорить о собственности. Так и казалось, что здесь продают друг другу участки земли. Низенький кареглазый датчанин взялся объяснить мне кое-что.

— То, что вы можете здесь приобрести, — это фантастика. Это самое фантастическое место на земле. Красота. Бриз. Море.

— Да, — подтвердил коричневый англичанин, — море просто фантастика. Каждый, кто приезжает сюда, хочет снова вернуться в это изумительное место, в Хозе-Баньос. Плюс к тому они строят автостраду. Стоимость земли подскочит на миллион фунтов.

Теперь все начали приглашать меня выпить с ними. Я кивал и улыбался, но старался не пить столько, сколько они. Хонитон, этот барон собственности, был здесь в центре внимания.

Прием шел своим чередом. Появились бифштексы. Начали подавать красное вино, и снова пошло в ход шампанское. Кто-то сел за пианино и начались танцы с громким топаньем, как принято в Юго-восточном Лондоне. Мужчина с мягкой оливковой кожей, длинными черными волосами и бриллиантовым кольцом на мизинце стал рядом с пианистом и пьяным слащавым голосом запел песню «Туман твоих глаз».

— Это Джек Шварц, — сказала хорошенькая блондинка, стоящая рядом со мной. — Он часто поет в клубе. У него приятный голос.

— В каком клубе?

— "Ред Хауз", — ответила она.

— А... — неопределенно протянул я.

— Он никогда не слышал о клубе, разве это не удивительно?

Она засмеялась жеманным смехом, похожим на звяканье бутылок.

— Это клуб Деке, — добавила она. — Он привез Джека из Англии.

— А... — снова протянул я.

— Он был знаменит в начале семидесятых, я имею в виду Джека. А клуб просто фантастический.

— Надо как-нибудь зайти туда.

— Конечно, — сказала она. — У старины Джека чудесный голос. Особенно когда он поет старые песни.

Она замолчала, глядя на меня туманно-хищным взором. Я следил за Хелен, которая сидела, подперев подбородок длинными загорелыми руками и с обожанием глядя на Шварца. Есть вещи, которые я не могу переваривать, и одна из них — это люди, которые поют, как этот Шварц. Я вышел из зала, где стояло пианино, под трезвым и деланно безразличным взглядом Джима Громилы.

За лестничной площадкой позади зала было нечто вроде галереи, где висели картины в рамах, купленных в универсальных магазинах. Да и большая часть самих картин казалась приобретенной там же, кроме одной, на которой была изображена старая женщина. Это явно был портрет, написанный с фотографии.

Но даже искажения, допущенные художником, не могли скрыть значительность этого лица, грубого и уродливого, глядящего в этот мир, где женщина, конечно, занималась не пустяками. Это было лицо призового бойца, лицо самого Деке в женском варианте.

Я было собрался вернуться в зал. И тут услышал голоса на лестничной площадке. Один из них принадлежал Деке Келльнеру. Другой — Поулу. Я замер, затаив дыхание.

— Но ведь был шторм! Я ничего не мог поделать. Честно. Я сделал все, что мог...

— Но это ничего не дало, — возразил Деке. Голос у него был спокойный и рассудительный. — Поул, вы доставили мне много дополнительных трудностей. Это очень неприятно.

Он возвысил голос и позвал:

— Джим!

Дверь из зала отворилась. Я еле успел отступить за большую бронзовую вазу с засушенным папирусом. В проход ввалился Джим Громила. Его толстые руки разминали массивные плечи.

— Все, что я мог сделать, — начал было Поул, — все...

Я никогда не слышал у него такого испуганного тона.

— Немного поздновато, — сказал Келльнер, и его голос стал походить на грозное мурлыканье. Я представил себе его улыбку на красно-коричневом лице.

— Джим, мистер Уэлш собирается спуститься по этой лестнице.

Поул хотел что-то сказать, но не успел. Раздался странный звук, нечто среднее между ворчанием и стоном. Потом послышалось падение тела и громкий смех, смех Деке Келльнера. Я выскочил на лестничную площадку.

Келльнер стоял на верхнем марше мраморной лестницы, опершись на кованую чугунную балюстраду. Он сразу перестал смеяться, когда я появился из-за угла. Его серые глаза метнулись ко мне, а потом снова на нижнюю площадку лестницы.

Внизу валялся Поул Уэлш. Я видел, как он с трудом поднялся на четвереньки. С его носа греческого бога стекала кровь, образуя на губе красные усы, тоже, как у греческого бога.

— Упал с лестницы, — сказал Деке. — Какая жалость! Тон, каким он это произнес, не позволял понять, о чем он сожалеет: то ли о том, что Поул упал с лестницы, то ли о том, что он мало пострадал. Поул поднялся на ноги. Джим Громила убрался вон. Деке сказал мне:

— Вы, наверное, искали мужскую комнату?

Я спустился вниз, взял Поула за руку и помог ему подняться по лестнице. Деке улыбался и покачивал головой, как добрый дядюшка.

— Господь благословит вас, Мартин. Вы добрый человек.

Туалет был отделан коричневой плиткой. Я чувствовал, как дрожит рука Поула, когда вел его туда. Он сполоснул лицо водой, и я дал ему кусок туалетной бумаги, чтобы унять кровь из носа. Одна из кабин открылась, и оттуда вышел мужчина. Он был худощав, с глуповатой улыбкой на лице и маленькими, необыкновенно блестящими глазками. На ходу он засовывал скрученную банкноту в пять тысяч песет в нагрудный карман пиджака из легкой ткани.

— Всем добрый вечер, — раскланялся он.

Я кивнул. От него здорово несло виски. Проходя, он задел меня плечом.

— О, извините, извините! Ничего страшного? — он отряхнул меня своими коричневыми, как у обезьяны, руками.

— Я в порядке, — сказал я.

— О, простите, — повторил он и, посмеиваясь, нырнул в входную дверь.

Нос Поула перестал кровоточить. Я спросил:

— Почему он сбросил тебя с лестницы?

Поул было открыл рот, чтобы ответить, но тут же спохватился и снова закрыл его, сказав:

— О чем ты говоришь, черт возьми?

— Они спустили тебя с лестницы. Келльнер и его телохранитель.

— Я просто поскользнулся. Будь любезен, не ходи за мной больше.

Прижимая кусок туалетной бумаги к лицу, он вышел наружу.

Я следом за ним. Пианино все еще бренчало, и там нестройным хором пели вместе с Джеки что-то ужасное, в чем с трудом можно было узнать песню «Освободи меня». Голоса звучали вразброд, лица раскраснелись от солнца и вина. Женщина-блондинка, которая восхищалась только что его голосом, плакала, и по ее щекам текла тушь. Хелен стояла возле певца, обнимая его за плечи своей обнаженной загорелой рукой.

Я как-то сразу почувствовал себя уставшим, трезвым и подавленным. У меня в бумажнике был номер телефона для вызова такси. Я сунул руку в карман.

Бумажника не оказалось.

Он был при мне, когда я запрыгивал в автомобиль Хелен. Я точно это знал, потому что нащупал его в кармане, когда пытался найти там нож, чтобы защититься от собак. Сначала я подумал, что обронил его, и обошел комнату, глядя всем под ноги. Потом вышел на лестничную площадку. Лестница была пуста. Внизу виднелись следы засохшей крови Поула. Я прошел в туалет.

Одна из кабин была заперта. Оттуда слышалось сопение. Я вымыл руки. Бумажника нигде не было. Черт возьми, подумал я. Может быть, он все-таки в том проклятом саду, где собаки?

Дверь кабины открылась, и оттуда вышел тот же самый мужчина с блестящими глазками. У него в руке была пластиковая карточка, и он постукивал по ней ногтем большого пальца. На лице у него застыла широкая улыбка.

— Привет еще раз! — не удивился он.

Я смотрел на карточку. Это было удостоверение члена Королевской ассоциации парусного спорта. Я выхватил ее у него из рук. На ней стояло мое имя. Я тут же вспомнил, что он вроде бы отряхивал меня, как бы поправляя мою рубашку, и все понял.

— Ну ты, отдавай мой бумажник!

— А при чем здесь я?

Его руки начали подниматься, сначала медленно, потом все быстрее. Я резко отклонил голову назад. Пальцы, которые были нацелены мне в глаза, угодили в лоб. Моя голова ударилась о стену.

Я услышал, как хлопнула дверь, прозвучали шаги по мраморной лестнице, потом с шумом завелся мотор автомобиля, и по гравию зашуршали покрышки.

Промыв ссадину на лбу, я вернулся в зал. Хелен сидела у пианино, а перед ней стоял стакан апельсинового сока. Я пожаловался:

— Кто-то только что залез ко мне в карман.

Я чувствовал себя круглым идиотом. Ко мне еще никогда не залезали в карманы.

Она обернулась ко мне. Ее серо-зеленые глаза были полны слез. Когда она взглянула на меня, слезы исчезли.

— Кто это сделал? — спросила она.

Я описал мужчину с коричневыми обезьяньими руками.

— Это Сквиль, — сказала она. — Так его зовут. Он держит бар в деловой части Марбеллы. Думаю, если вы хорошенько его попросите, он отдаст вам все, что взял, если, конечно, не успеет продать.