Глаз разума - Оливер Сакс

«22 февраля. Я заметила, что торец приоткрытой двери моего кабинета выступает из проема навстречу мне. До этого я могла судить, что приоткрытая дверь выступает из проема, по форме двери, по перспективе и другим монокулярным признакам, но я никогда не воспринимала глубину. Я посмотрела на дверь, прикрыв сначала один, потом второй глаз, чтобы убедиться, что при взгляде обоими глазами дверь действительно выглядит по-другому, и это на самом деле было так.

Когда я во время обеда посмотрела на вилку на фоне тарелки с рисом, то увидела, что вилка парит в воздухе над рисом. Между вилкой и тарелкой было пространство. Такого я никогда прежде не видела. Я принялась внимательно рассматривать виноградину на вилке и смогла определить ее размер.

1 марта. Сегодня на работе, идя по подвалу, я прошла мимо лошадиного скелета. Когда я увидела, что череп вытягивается в мою сторону, я непроизвольно вскрикнула и отскочила в сторону.

4 марта. Делая сегодня пробежку с моей собакой, я заметила, что и кусты стали выглядеть не так, как раньше. Каждый листок располагался в своем маленьком трехмерном пространстве. Листья не просто прикрывали друг друга, как я привыкла видеть. Теперь я видела ПРОСТРАНСТВО между листьями. То же самое касается древесных ветвей, щебня на дороге, кирпичей в стене. Все предметы приобрели четкую текстуру».

Письмо Сью и дальше продолжалось в таком же лирическом ключе: она с упоением описывала совершенно новые для нее переживания, превосходившие все, что она могла вообразить или представить. Она открыла для себя, что нет замены чувственному опыту, что существует непреодолимая пропасть между тем, что Бертран Рассел называл «знанием по описанию» и «знанием по знакомству», и что нет никакой возможности получить второе из первого.

Можно подумать, будто внезапное появление абсолютно нового качества восприятия или ощущения может вызвать растерянность и испуг. Однако Сью адаптировалась к новому для себя восприятию на удивление легко. Сначала она была ошеломлена и дезориентирована, ей приходилось соразмерять новое визуальное ощущение глубины и расстояния с собственными действиями и движениями. Но все же она почувствовала себя очень комфортно со стереоскопическим зрением. Хотя она продолжает остро переживать новизну своих зрительных ощущений, она понимает, что они «естественны», и радуется, что видит мир таким, каков он есть и каким должен быть. Цветы, говорит Сью, теперь ей кажутся «невероятно реальными и объемными», в то время как раньше они представлялись «плоскими» какими-то или «вялыми».

Обретение Сью стереоскопического зрения в пятидесятилетнем возрасте принесло ей, несомненно, также практическую пользу. Ей стало легче водить машину и вдевать нитку в иголку. Когда она на работе смотрит в бинокулярный микроскоп, то видит, как плавают друг над другом инфузории-туфельки. Она видит это непосредственно и объемно, теперь не приходится для этого менять фокус. Ее не покидает чувство восхитительной новизны своих ощущений.

«На семинарах… мое внимание может быть приковано к тому, как выглядит в пространстве пустой стул, а уж целый ряд пустых стульев я могу рассматривать минутами. Мне бы хотелось дни напролет просто ходить и СМОТРЕТЬ. Сегодня я на целый час ускользнула в оранжерею колледжа, чтобы просто полюбоваться на растения и цветы с разных сторон».

В подавляющем большинстве случаев, люди звонят и пишут мне, чтобы рассказать о своих разнообразных несчастьях, утратах и проблемах. Напротив, письмо Сью было не горестным рассказом об утрате, но повествованием о внезапном обретении нового восприятия и о чувстве восторга и ликования от этого. Тем не менее в ее письме звучали нотки недоумения и недоверия: она не знала ни об одном таком случае и была очень озадачена тем, что во всей доступной ей литературе читала о том, что восстановление стереоскопического зрения у взрослых невозможно. Может быть, спрашивала Сью, бинокулярные клетки в ее мозгу просто ждали какого-то сигнала, чтобы заработать? Возможно ли, что пресловутый «критический период» в раннем детстве на самом деле не такой уж и критический, как считается? И что я думаю обо всем этом?

Я раздумывал над письмом Сью несколько дней и обсудил его с несколькими коллегами, включая офтальмолога Боба Вассермана и Ральфа Зигеля, специалиста по физиологии зрения54. Несколько недель спустя, в феврале 2005 года, мы втроем нанесли визит Сью в ее доме в Массачусетсе, привезя с собой офтальмологическое оборудование, стереоскопы и стереограммы.

Сью приветливо приняла нас и, пока мы разговаривали, показала некоторые свои детские фотографии, так как мы хотели попытаться воссоздать анамнез ее зрения в раннем возрасте. Косоглазие было хорошо видно на фотографиях, сделанных до хирургического вмешательства. Мы спросили, была ли Сью когда-нибудь способна видеть предметы в трех измерениях. Подумав, она ответила, что да – очень редко, когда была еще ребенком и лежала в траве, то могла вдруг увидеть, как травинка неожиданно начинает выделяться из общего фона. Она забыла об этом и вспомнила только сейчас, когда мы намеренно ее об этом спросили. Трава должна была находиться очень близко от глаз – на расстоянии нескольких дюймов, и чтобы увидеть ее, необходимо было свести глаза. Значит, можно предположить, что способность к стереоскопическому зрению у Сью была и она могла ею воспользоваться, если глаза ее оказывались в положении, подходящем для стереоскопического зрения.

В своем письме она писала: «Думаю, что всю мою жизнь я страстно желала видеть вещи объемными, даже до того, как узнала, что у меня страдает восприятие глубины пространства». Это странное, горькое признание заставило меня задуматься о том, не сохранила ли Сью смутные, полубессознательные воспоминания того, что некогда она видела предметы объемными, иначе каким образом могла бы она испытывать ностальгию по ощущению, совершенно ей незнакомому? Было очень важно протестировать ее с помощью специальных стереограмм, на которых не было никаких признаков или намеков на глубину – ни перспективы, ни окклюзии55. Я привез с собой одну стереограмму со строчками печатного текста – отдельными словами и короткими фразами, – при рассматривании которой испытуемый может различить семь уровней глубины пространства, но при рассматривании одним глазом или даже двумя глазами при отсутствии стереоскопического зрения будет видеть все строчки расположенными в одной плоскости. Сью посмотрела на эту картинку через стереоскоп и сказала, что текст плоский. Я подсказал ей, что некоторые строчки могут быть расположены на разных уровнях глубины. Сью посмотрела снова и сказала: «О да, теперь я вижу». После этого она смогла различить все семь уровней и расположить их в правильном порядке.

Если бы мы дали Сью достаточно времени, возможно, она могла бы и сама различить все семь уровней, но такие ориентирующие факторы, как, например, знание того, на что обратить внимание, играют решающую роль во многих аспектах восприятия. Особое внимание и старание могут быть полезны для укрепления и развития относительно слабых физиологических способностей. Как оказалось, эти факторы хорошо сработали в случае Сью, особенно в таком непростом тесте. В реальной жизни она испытывает намного меньшие трудности, поскольку знание, контекст и ожидание в не меньшей мере, чем перспектива, окклюзия и параллакс движения, помогают ей адекватно воспринимать окружающую ее трехмерную реальность.

Сью оказалась способной видеть картинку в глубину также на красно-зеленых рисунках, которые я привез с собой. На одном из них был изображен «невозможный» иллюзорный камертон (такой мог нарисовать разве что Морис Эшер) с тремя рожками, как бы выступающими из плоскости рисунка. Сью нашла его «живописным»; самый высокий рожок показался ей выступающим из плоскости аж на три сантиметра. Тем не менее Сью сама признала, что ее стереоскопическое зрение «мелковато» пока что. Потому что Боб и Ральф видели, что самый длинный рожок выступает над плоскостью рисунка не меньше чем на двенадцать сантиметров, а по моей оценке, он был выше еще сантиметров на пять.

Это показалось мне удивительным, так как все мы находились на одинаковом расстоянии от рисунка и я полагал, что должна быть своего рода нейронная тригонометрия – что восприятие глубины данного изображения объективно и зависит от дистанции между двумя контурами. Своим недоумением я поделился с авторитетным специалистом из Калифорнийского технологического института Шинсуке Шимодзо. В своем ответе Шинсуке написал, что когда человек смотрит на стереограмму, процесс восприятия основывается не только на бинокулярном анализе различий, но и на таких монокулярных характеристиках, как размер, окклюзия и параллакс движения. Монокулярные характеристики могут мешать восприятию бинокулярных характеристик, и мозг вынужден тогда как-то примирить противоречивые данные, чтобы получить нечто среднее. Этот окончательный результат будет очень варьироваться, так как существует масса отклонений даже у здоровых людей. Некоторые судят об увиденном по монокулярным признакам, другие – по бинокулярным, большинство же выбирает компромисс. При взгляде на стереограмму камертона бинокулярный человек увидит объем, человек монокулярный увидит плоскость, а все остальные нечто среднее между этими двумя крайностями. Ответ Шимодзо подпитывает упрямую веру членов Нью-Йоркского стереоскопического общества в то, что они живут в визуально более «глубоком» мире, чем большинство людей56.