Немного ночи (сборник) - Андрей Юрич

Я немного растерялся на московском перроне. Меня должна была встречать Наташа Кантеева, для которой мне передали посылку. Но кругом были только чужие люди, темно, гремела почему-то песня Газманова из репродукторов. Проводница деловито шныряла вокруг вагона, открывая какие-то дверцы и что-то передвигая за ними. На плече у меня висела большая спортивная сумка с вещами, а в руках – тяжеленная Наташкина посылка. И я стоял так и поворачивался медленно из стороны в сторону, как беременный, с этими сумками. А люди обходили меня и быстро шли вдоль состава. Я тоже куда-то пошел. Но вдруг у меня за спиной взвизгнули. Я повернулся. У меня на шее повисла Наташка. Ей было неудобно висеть, потому что мешали мои сумки, и она быстро слезла с меня. Сказала:

– Привет.

Я тоже сказал «привет» и спросил, почему тут так громко играет Газманов, это так глупо.

– А у нас так приезжих приветствуют, – весело сказала Наташка, – Чтоб им не повадно было.

И мы пошли куда-то, где вскоре из-за крыш вагонов вырос вокзал. Сразу спустились в метро. Меня толкали. Все, кто шел мимо, цеплялись за сумки.

– Ты, конечно, не возьмешь сейчас свою посылку, – сказал я.

– Конечно, нет! – засмеялась Наташка, ты ведь мужчина, – Таскай!

Она вообще была в тот день веселой и удивительно хорошо выглядела.

Наташа Кантеева жила в общежитии литинститута. И туда же предполагалось вписать меня на один день.

Длинные коридоры, двери с явными следами неоднократных взломов, запах стирального порошка и невкусного супа. Общежитие литинститута было обычной общагой. В комнате у Наташки стояли две кровати вдоль стен, телевизор на тумбочке у окна. А за окном, в темном небе светилась далекая Останкинская башня.

Я чувствовал себя очень уставшим, потным и тяжелым. Вся нижняя одежда прилипла к телу. Наташка сразу поняла, что со мной. Сунула мне в руки мыло, полотенце и пляжные тапочки.

Я съездил на лифте в подвал и принял там душ в компании какого-то писателя или поэта – я их не различаю, когда они голые. Он косился на меня самым неприятным образом и явно хотел заговорить. Я демонстративно поворачивался спиной.

Пока я шел по коридору до Наташиной комнаты, я порвал ее тапочки. Они не были рассчитаны на сорок четвертый размер.

– Ты давно ел? – спросила Наташка.

– У меня денег мало, – объяснил я.

– Так ведь у тебя была целая сумка продуктов! – удивилась Наташка.

– Это же не мои продукты, – сказал я.

– Зря, – сказала она, – Надо было есть. Все равно половину студенты сожрут.

– Не любишь их? – спросил я.

– Знаешь, Алексей, – как-то грустно сказала она, – Мне казалось раньше, что литинститут – это огогого! Что тут куча интереснейших людей, литературный цвет нации… А оказалось, что тут люди, которые просто нигде больше не нужны. Умей они делать хоть что-то, они сюда никогда бы не сунулись. А так, от безысходности… Тут в комнате напротив живет мальчик, который пишет романы для Донцовой. За сто страниц ему платят три тысячи рублей… Что у него за жизнь… Надеюсь, на твоем «Дебюте» не будет таких уродов.

– Я тоже надеюсь, – сказал я.

– Я тебе так скажу, – сказала она, – Как увидишь такого, с длинными жиденькими волосами, щуплого, в очочках, с тонким голосом, с бородой, не дай Бог… Все, считай, пропала организация…

– Угу, – сказал я.

У меня была такая тяжесть в голове, что казалось, будто шея вот-вот согнется на сторону. Я пытался продолжать разговор с Наташкой, но уже не попадал своими ответами в ее вопросы.

Наташка постелила мне на полу одеяло, и еще дала одно, чтобы я укрылся сверху. Тут как раз пришла ее соседка по комнате, поэтесса. Ночью я просыпался от подозрительного скребущего звука. Это поэтесса писала стихи на альбомных листах.

Окончательно проснулся в пять часов утра. Долго смотрел в окно на призрачную Останкинскую башню. Она была серой, в сером тумане, и от нее исходило такое же серое тревожащее чувство. Будто мое сердце тонуло в холодной речной воде.

Наташка спала в своей койке, поэтесса – в своей. Они лежали, свернувшись калачиками, и тихо сопели. Как сопит в ушах тишина. Я был абсолютно один.

Чтобы развлечься, я пошел умываться в большую общую кухню, наискосок через коридор. Там был потрескавшийся пол из белого кафеля, облупленные умывальники, бельевые веревки, на которых висели трусики и лифчики, распространяя холодный запах стирального порошка. Я тронул пальцем застежку лифчика, и веревка тихо закачалась.

На то, чтобы почистить зубы и сходить в туалет, ушло минут пять. А потом снова стало одиноко, серо, холодно и скучно.

Я вернулся в комнату, взял с книжной полочки первую попавшуюся книжку. Какой-то букеровский лауреат. То ли Павлов, то ли Павич – не знаю, я их путаю. Он писал про обмороженных несчастных бомжей, про русский народ в холодных и гулких коридорах больниц, про врожденную жестокость и равнодушную слезливость этого народа. И было абсолютно непонятно, при чем тут букеровская премия.

Когда я совсем заскучал, проснулась Наташка. Мы тихо позавтракали домашней тушенкой и ушли бродить по Москве. Не знаю, зачем Наташка потащила меня по этому городу. Он был слякотный, огромный, шумный и некрасивый. Тут постоянно встречалось какое-то несуразное нагромождение стилей, времен, людей. Красная площадь и прочие московские гордости, как выяснилось, хорошо выглядят по телевизору, а в реальности… Ну, площадь и площадь. Ну, походи по ней. Ну, где-то в Кремле президент обедает и чувствует во рту примерно тот же вкус, что и я.

Кажется, я разочаровал Наташку. Она думала, что я, как положено провинциалу, буду ошеломлен Москвой, буду стремиться побывать во всяких таких местах. А я тоскливо брел по улицам чуть сзади нее и тупо разглядывал витрины магазинов.

В общем, потаскались мы по городу несколько часов, а потом Наташка проводила меня до гостиницы «Юность». Там я попрощался с ней. Она удалилась в явном облегчении. Иногда я утомляю людей.

Я зашел в полуподвальный магазинчик и купил бутылку неизвестной минералки. Постоял немного перед гостиницей – большим облезлым зданием. И вошел внутрь.

Заполнил внизу какие-то документы. Получил ключ от номера, с пластмассовой биркой. Поднялся на свой этаж и только всунул ключ в замок, как соседняя дверь открылась и оттуда вышел козлобородый тонконогий молодой человек в футболке и шортах, с мокрыми жиденькими волосами до плеч. Он был ростом мне до подбородка. Поморгав голубыми глазами сквозь линзы очков, спросил петушиным тенорком:

– Извините, вы на «Дебют» приехали?

– Да, – сказал я.

– У вас случайно нет с собой фена?

Я молча продолжал ковыряться ключом в замке. Он понял, что фена у меня нет, и пошел спрашивать фен у дежурной по этажу. Войдя в номер, я сразу посмотрелся в настенное зеркало в прихожей. В зеркале отчетливо отражалась моя свежевыбритая голова.

Я и не думал участвовать ни в каких конкурсах. Она меня уговорила. Я дал ей свою повесть и сказал:

– Пойди, отправь, если тебе так надо.

Она отправила. А потом мне пришло электронное письмо, что я вышел в финал литературной премии. Еще мне прислали электронкой работы других финалистов – сборники стихов, повесть, роман, рассказы и несколько эссе. В номинации крупная проза был я, был Владимир Лорченков из Молдавии и Адриана Самаркандова из Киева. У него была повесть «Хора на выбывание», а у нее – роман с дурацким названием «Гепард и Львенок». Я еще подумал, что это детский роман. Подумал:

– Ну, зачем такой роман на конкурсе?

Повесть Лорченкова мне не понравилась своими интеллектуальными постмодернистскими претензиями. Я терпеть не могу интеллектуалов и постмодернистов. А роман Самаркандовой оказался про любовь четырнадцатилетней девочки и сорокалетнего мужика. Там была курортная романтика и много откровенных сцен.

Я очень быстро нашел в Интернете адрес Самаркандовой. На самом деле ее звали Оля Панасьева. Она была молодой счастливой мамой и много писала на всяких семейных форумах, рассуждала, как надо ездить с маленьким ребенком к морю, как она любит мужа… Я написал ей письмо, что считаю ее роман порнографическим и педофилическим. Она ответила с ехидцей, используя сдержанный деловой стиль и слова вроде «копулятивный акт». Так мы обменивались посланиями. С моей стороны каждый раз было: «Извините, что надоедаю, но вы порнуху голимую пишете». А с ее: «Ну, что вы, мне очень приятно, что вас так тронуло мое творчество».

А потом мы встретились в Москве. Я представлял ее такой глупой стройненькой блондинкой с распутным взглядом, в коротком синеньком платьишке.

В номере я первым делом решил постирать трусы и носки. Хотя за стенкой слышны были молодые голоса и звяканье стаканов. Там явно собирались «дебютанты». В мою дверь постучали. Я открыл.

В коридоре стоял высокий парень с лицом в очках, и две девушки лесбийского вида, одна очень страшная, а другая весьма ничего, но какая-то потасканная.

– Извините, вы на «Дебют»? – спросил меня парень, – Как ваша фамилия?