К игровому театру. Лирический трактат - Михаил Буткевич

Я не пробовала никогда, но в принципе почему бы и нет.

О, это прекрасно, Галочка. Мне можно вас так называть?

Почему бы и нет — называйте.

Вы, наверное, согласитесь помочь нам и чисто практически?

Что вы имеете в виду?

У вас дома есть магнитофон?

Есть.

— Хороший?

Думаю, что да.

И вы и ваша жена умеете с ним управляться? Включать? Выключать?

Умеем, конечно.

Когда вы усядетесь на свои места... Кстати, где вы сидите?

В первом ряду.

Это прекрасно. Когда вы усядетесь, я принесу вам хороший магнитофон. Там записана фонограмма спектакля. Если я подмигау вам или подам знак, включайте и пусть звучит, пока не наступит пауза. Тогда сразу же выключайте. До следующего раза. Я опять дам знак и вы опять сделаете то же самое. Вы поняли.

Понял.

Он понял. Он у меня умный. Но лучше, если это буду делать я. Мужчины невнимательны. А я не пропущу вашего сигнала. Я сделаю все как надо. А он пусть смотрит спектакль.

Мы будем очень обязаны вам.

Ну что вы, — это ничего не стоит.

Пойдемте, я вас посажу на ваши места."

Примерно такой же диалог будут устраивать и оба мужчины. Но "приставать" они будут к женщинам. И зимой они будут тоже в пальто внакидку и тоже без головных уборов, — это вас будет отличать от всех остальных. А если будет осень и дождь, вы будете под зонтиками, и в этом тоже обнаружится свой шарм.

"— Кап...кап...кап... Идите ко мне под зонтик.

Кап-кап-кап. Спасибо. Я постою так. Я еще не сильно промокла.

Кап... Тогда возьмите зонт, а я побегу под навес...

Кап... Кап... Кап... Кап... Вот ваш зонтик, благодарю вас. И дождик прошел и подруга не пришла. Продала билет какому-то динозавру. Иду одна.

Не расстраивайтесь. Я вам компенсирую отсутствие подруги. По мере возможности, конечно.

Чем?

Вы мне разрешите во время спектакля пригласить вас на тур вальса и потом обнять и поцеловать вас в губы?

Кап-кап-кап-кап. Раскрывайте скорее зонтик и я к вам залезу. Три раза будете целовать? Взасос? Как мадам Липутину?

Вы читали роман?

А то как же!

И согласны?

Ну а почему, нет, если надо?

Надо, очень надо.

Родина меня не забудет?

Не в этом дело. Нас, артистов, всего трое, а в "Бесах" тьма-тьмущая народу. Часть из них сыграем сами, а других, так, в полноги, помогут нам представить зрители...

А вы настоящий артист?

Конечно. Народный артист республики.

Клёво, клёво! Ну подруга, ну, идиётка, какую возможность пропустила. Буду рассказывать, сдохнет от зависти. Она красивая, сильно получше меня. Вот она бы вам подошла тип-топ.

Вы тоже ничего.

Бросьте.

Давайте я провожу вас в зал, а то мне еще надо найти солидного отставника и договориться с ним, чтобы разрешил протащить себя за нос по залу несколько метров. И еще старичка, который согласится быть укушенным мною за ухо.

На это никто не согласится. Подумают, извращенец какой-то.

А вдруг?

Ну и работка у вас — не позавидуешь. Я-то думала: не бей лежачего, а тут такие трудности. Ну, я пошла. Сама, сама.

Спасибо большое.

Желаю вам заловить своих ископаемых. Кап-кап-кап".

Так рождается целая философия погоды — философия времен года. Жизнь человека подвластна переменам. Все изменяется и все повторяется, и мы зависим от этих регулярных изменений и повторов. От первого инея на зеленой траве. От одуряющего запаха цветущей черемухи. От ошеломительных черно-серых туч, скручивающихся и раскручивающихся на выгоревшем от зноя бледно-голубом небе лета, от красного кленового листа, экзистенциальной аллегорией залетевшего в предсмертные разговоры самоубийцы Кириллова из его детства.

Времена года — это поэзия, воплощенная в текущем времени и символизованной природе. Лирика бытия. Человек, проживший вне этой лирики, может быть, и сможет разбираться в своей жизни, даже выстроить ее, но он никогда не узнает, что такое течение бытия.

Романы Достоевского пронизаны лирикой бытия. Она немногочисленна, но она освещает его произведения изнутри, превращает поступки в отпечатки чувств, а слова и понятия — в образцы.

Все думают, что пафос "Бесов" в политических намеках ("роман-памфлет — формулирует Гроссман), а он в размышлениях о главном — об экзистенциональной материи простой и невозможной жизни: мы счастливы, что живем, но не успеваем осознать свое счастье и упускаем, упускаем, упускаем его ежедневное чудо существования. А Достоевский в этом романе криком кричит: жизнь — счастье (мячик, которым играет Кириллов с дитятей, восторг последней ночи Шатова и Мари, последнее свидание Варвары Петровны Ставроганой и ее нахлебника-идеалиста Степана Трофимовича Верховенского), счастье само по себе, а не те мелкие "бесовские" заботы "общественной деятельности" Верховенского-младшего.

"Чем занимаетесь — как бы останавливает людей Величайший Человек — "Опомнитесь! Не разменяйте жизнь на фикции, — она одна ведь у вас!" Величие его учения открывается при транспозиции понятия философии Достоевского. Подставляя в "мистические" (с точки зрения долдонов совкового литературоведения) формулы реальные значения естественной, природной духовности, мы открываем вещи, необходимые нам сегодня, и перед нами раскрывается книга нежной и непритязательной человечности великого писателя. Мы начинаем видеть не жестокость, а доброту, не фанатизм, а терпимость, не публицистичность, а поэтичность его таланта. Подставим в текст нашего автора вместо слова "Бог" слово "совесть", вместо слова "вера" слово "счастье", а вместо слова "религиозность" — выражение "чуткость человеческой души", затем прибавим к словам совесть, счастье и чуткость окраску любого из времен года (осенняя совесть, к примеру, или зимняя чуткость), и тексты обретут для нас дополнительный, близкий и глубокий смысл. Возникнет "другая" стереоскопичность, "другая" стереофоничность, другая жизненность, вечная и сегодняшняя.

Вот и я попытался "окрасить" описание первой серии прелюдии осенью и вечерним дождем, а мог бы выбрать и любую другую "окраску" (это — термин, элемент методики М. А. Чехова; это он сказал о творчестве актера самые важные слова: "Мысль актера — фантазия, а не рассудок"). Вторую серию я выкрашу для вас зимой, и тоже получится ни-че-го.

2. Вы берете даму под руку, дубленка сползает с поднятого плеча и висит на вас, как гусарский ментик. Вы входите в тепло и свет прихожей. Щеки девушки покрыты румянцем, и она начинает смеяться от удовольствия: о, этот волшебный переход рубежа — из холода в домашний протопленный уют! А "незнакомка" подходит к симпатичному молодому мужчине, медленно идущему по улице мимо театра:

Гуляете?

Гуляю.

Вам нечего делать и вы прогуливаетесь?

Ну. Вы хотите прогуляться со мной?

Нет, я хочу пригласить вас к нам, вот в этот подъезд. О чем вы думаете?.. Послушайте, вы действительно свободны сегодня вечером?

Женщина протягивает мужчине руку, мужчина в растерянности, не желая быть невежественным, поднимает навстречу ладонь. Незнакомка пожимает руку... и быстро тянет его в подъезд.

Вы что-то подумали. Нет-нет я просто приглашаю вас провести вечер в этой вот прекрасной компании милых людей, Хотите посмотреть довольно любопытный спектакль?.. Если хотите, я сейчас сбегаю и поставлю дополнительный стул специально для вас, — она убегает и быстро возвращается. Незнакомец все еще стоит на том же месте, где она его оставила.

А что за спектакль?

"Принц Гарри и четыре дамы". Всех четырех буду играть я. А вы не удрали, остались. Значит, согласны.

Это что: Шекспир или Достоевский?

О, вы и это знаете! Это — "Бесы" Достоевского, — она стаскивает с него пальто и шапку и вешает на вешалку. — Не бойтесь, у нас ничего пока еще не пропадало. Когда придут все зрители, мы закрываем вход изнутри.

Я не боюсь...

У нас, правда, нет буфета, но, если захотите, я в антракте проведу вас за кулисы и предложу вам персональную чашку крепкого кофе с приличным цюрихским печеньем, с таким, примерно, как любил Федор Михайлович.

А что должен буду сделать я для вас в благодарность?

Повключать и повыключать магнитофончик. Сумеете?

Распахивалась дверь и впускала очередную пару зрителей. Они отряхивались и отогревались, в проеме двери на несколько секунд вставало импрессионистическое полотно — там шел синий снег модернистов, а на паркетном полу хлопья, упавшие с одежды, быстро превращались в тепле в зимние ромашки — в центре стеклянная бусина капли, а вокруг нее расползаются темно-коричневые лепестки сырости, а он все молчал".

3. Когда все зрители усядутся на свои места, вы войдете в зал, где на сцене (или на концертной эстраде, поднимающейся над уровнем пола хотя бы на полметра) будет уже стоять круглый стол, покрытый шерстяной старинной вязанной скатертью (яркие розы с зелеными листьями на черном фоне — как павловские знаменитые платки) и три стула или кресла. Если вам вдруг захочется окрасить эту скупость обстановки в цвета времен года, вы можете усыпать ее осенними листьями (наберете два мешка красной кленовой листвы в парке ЦЦСА); если повеет на вас весною или летом, уставите сцену веточками вербы в красивых бутылях или охапками сирени, а еще лучше сделать то, что придумала моя ученица Люда Новикова — внести на сцену куски летней природы: большие глубокие миски, полные чистой прозрачной водой, в которой плавает зеленая пряжа травы - в глубине, а сверху — ряска и листья; можно раздвинуть их руками, развести и напиться или умыться, освежить разгоряченную голову.