Пропавшие без вести - Степан Злобин

Еще два ярких фонаря брызнули светом в барак от двери.

За оберфельдфебелем появился Мартенс, за ними — двое солдат с автоматами,

Мартенс вышел вперед и, подставив под свет фонаря бумагу, стал громко читать список:

— «Ломов Юрий». Здесь?

— Нет, — отозвался кто-то из пленных, стоявших в одном белье с поднятыми руками.

— «Кумов Николай»!

— Нет, — ответили два-три голоса разом.

— «Баграмов Емельян»! — прочел Мартенс.

— Я, — отозвался Баграмов.

— Raus, weg! Hande hoch! [Выходи! Живей! Руки вверх!] — крикнул оберфельдфебель, указывая ему пистолетом на дверь. Баграмов как был, в белье, шагнул к двери.

— Оденься! — приказал Мартенс.

Емельян стал разбирать одежду.

— «Барков Василий»! — прочел дальше Мартенс.

— Нет, — откликнулся кто-то.

Оберфельдфебель обвел барак фонарем и заметил человека, который старался укрыться за отворенной дверью.

— Wer? Hande hoch! [Кто? Руки вверх!] — выкрикнул оберфельдфебель, освещая прятавшегося.

Лешка Безногий, стоявший за дверью, послушно поднял руки и уронил костыли, которые с грохотом выпали под ноги оберфельдфебелю. Тот отшатнулся.

— Леша… ты?!. Зачем здесь? — растерянно пролепетал Мартенс.

— В карты с ребятами тут заигрался, — стараясь держаться развязно, сказал Лешка…

— Weg! — гаркнул оберфельдфебель. — Schnell! [Пошел! Живо!] — указал он пистолетом за дверь.

— Подними костыли. Иди за дверь, — испуганно пробормотал Мартенс…

Баграмов, подняв руки, пошел из дверей в темноту ночи, сквозь строй автоматчиков, стоявших от барака до самых ворот блока.

Под направленными в одну точку прожекторами с двух вышек, возле комендатуры уже стояли в ряд несколько человек с поднятыми руками. Их окружали автоматчики.

Среди арестованных Баграмов заметил Юрку, доктора Глебова… Вот привели Баркова. Рядом с ним ставят Любавина. А это кто? Костик… Ольшанский… Писарь Спивак… Ведут Кумова…

Руки затекли. Стоять с поднятыми руками можно, оказывается, не так долго. Вон кто-то там опустил руки.

— Hande hoch! — крикнул немец и ткнул того кулаком в лицо.

Емельян крепче сцепил пальцы рук, налившихся тяжестью…

Арестованных пересчитали и по темной дороге погнали за проволоку, по-прежнему с поднятыми руками.

Около лагерной тюрьмы их остановили. Обыскивали по одному. Баграмов видел, как обыскивают Кумова и одновременно переводчика Костика. Что между ними общего? У Костика растерянное лицо, глаза полны слез, руки трясутся… Когда обыскивали Емельяна, он почувствовал, как стальные браслеты наручников охватили запястья рук, которые наконец опустились и, отдыхая, «гудели». Мартенс подтолкнул его в спину, направляя по темному коридору.

Электрический фонарик на миг ярко осветил перед глазами Баграмова тесную камеру. Затем окованная железом дверь хлопнула за спиною, и в темноте ему было видно только решетчатое окно на синеющем фоне ночного неба. Он ощупью нашел нары и сел.

— Вот и конец! — глухо произнес чей-то усталый, мертвенный голос во тьме одиночки. Баграмов понял, что это сказал он сам.

Окончание 3-й части

Часть четвертая. Последняя схватка

Глава первая

С той минуты, как Лешка был обнаружен в бараке у писарей, Мартенс чувствовал, что у него самого дрожат руки и ноги. Солдатский воротник казался ему веревочной петлей, которая затягивается на его собственной шее.

Он механически передвигался вместе с гауптманом и оберфельдфебелем, во время арестов машинально переводил на русский все, что они приказывали, а сам думал о том, что он совершил ошибку, задержав при себе в этот вечер Любавина. Все мелочи прошедшего дня вставали в его памяти.

Лагерь ТБЦ подчинялся по линии политического надзора Центральному рабочему лагерю, потому туда-то и был с утра вызван гауптман. Ему передали список военнопленных, которых было приказано изолировать и прислать в кандалах в абвер Центрального рабочего лагеря. Гауптман возвратился в бешенстве.

— Ты пытался сам себе вербовать в лагере агентуру? — спросил он Мартенса тотчас по возвращении из Центрального лагеря.

— Господин комендант, положение на фронтах не способствует… — начал было Мартенс.

— Молчать! Пьянствовал в компании этого безногого негодяя?! — грозно прервал гауптман. — Мне уже давно доносили, что ты только пьянствуешь! Есть точные сведения, что в лагере заправляют коммунисты. Если следствие это подтвердит, то обещаю тебе по меньшей мере концлагерь! Кол-хоз-ник! Дерьмо!.. Нынче же ночью арестуем всех этих комиссаров! — воскликнул гауптман, потрясая списком. — Ты будешь их вещать своими руками…

И Мартенс не отпускал от себя Лешку после этого разговора.

С проницательностью, к которой его приучила работа, Лешка сразу заметил, что Мартенс чем-то придавлен. Он стал участливо расспрашивать своего шефа о причинах расстройства, но, против обычая, тот не поделился заботой. Он был отчаянно зол на Безногого и только сказал ему, что ожидает больших неприятностей. Он даже покраснел оттого, что в первый раз за все время был с Лешкой не до конца правдив…

Спустя полчаса Мартенс, однако, не выдержал и проболтался, что получен список имен, который хранится у гауптмана. Мартенс ждал, что Любавин станет расспрашивать и дознаваться об именах. Но Безногий смолчал.

«Ну и черт с ним! — подумал зондерфюрер. — Черт с ним! Если он человек фальшивый, то все равно попадется, когда заберут комиссаров — они его под пытками выдадут. А если он парень правдивый и честный, то что за дело ему до коммунистов!»

Лешка терпеливо высиживал после этого у себя в каморке под наблюдением Мартенса, который его умышленно задержал до последней минуты, не давая возможности кого-либо предупредить.

Для задержки Любавина Мартенс даже придумал такую уловку: по спискам бараков он называл различные, какие попало, фамилии и расспрашивал у Любавина, что он знает об этих людях.

— Да что я знаю! Боятся меня, господин переводчик! Ведь на меня все равно как на немца смотрят! — отвечал ему Лешка.

И вдруг при арестах Лешка сам оказался в бараке, в котором был обнаружен главарь коммунистов!

Значит, Лешка, писарь абвера, имел с большевиками свои дела, вел знакомство, играл в карты, может быть — покрывал комиссаров, а он, Мартенс, оказался балдой, простофилей, которого этот смоленский парень водил за его длинный нос!

В нахлынувшей ненависти Мартенс даже с удовлетворением подумал о том, что своими руками повесит Лешку.

Но ведь Лешку до этого будут допрашивать, может быть даже пытать. Что же он скажет под пыткой о бывшем колхозном конюхе из колхоза «Карл Либкнехт»?

Ведь Мартенс так много и откровенно болтал с ним по дружбе…

«По дружбе?» — спросил себя Мартенс.

И он понял, что в самом деле испытывал к Лешке чувство привязанности. Он подумал, что Лешка не тот человек, чтобы выдать его даже под пытками…

И неожиданно Мартенса осенила мысль, что если Любавин действительно связан с комиссарами, то он, Мартенс, сделал непростительную ошибку, когда скрыл от него, что ожидает арестов в эту же ночь, и задержал его при себе, и не дал возможности предупредить коммунистов. Может быть, они все же успели бы спрятать какие-нибудь улики…

Мартенс удрученно смотрел на выстроенных в одну шеренгу людей с поднятыми руками.

Когда их всех повели наконец в лагерную тюрьму, Мартенс был рад пройтись прохладной ночной дорогой, чтобы проветрить горевшее от волнения лицо.

В тюремной конторе Мартенс сам обыскивал седоусого человека, которого в абвере Центрального рабочего лагеря отметили как главаря. В кармане его гимнастерки Мартенс нащупал какой-то блокнот. Черт его знает, что там написано, в этой книжечке! Мартенс что-то грубо прикрикнул, повернулся, чтобы заслонить от немцев своею спиной этого человека, и незаметно для гауптмана и для самого арестованного, ловко выбросил его записную книжку в мусорную корзинку…

Он хотел сам обыскать и Любавина, но оберфельдфебель его оттолкнул, и зондерфюрер с замиранием сердца наблюдал, как этот нацист тщательно роется в карманах Лешки, как прощупывает даже швы его кителя и пустую штанину, подколотую булавкой. Мартенс страшился даже встретиться взглядом с Лешкой, не то что сказать ему слово. Он только искоса посмотрел на него, и выражение лица Любавина его несколько успокоило: Лешка был совершенно беспечен, как будто даже забавлялся всей этой историей…

Ключ от тюрьмы всегда хранился у Мартенса. Когда всех разместили по камерам, он запер двери тюрьмы. Немцы в тюрьме никогда не оставались, не было часового и возле ее дверей. Охрана тюрьмы в общем порядке, с вышек, считалась вполне достаточной: ведь она стояла за специальной проволочной оградой, особняком внутри лагеря.