Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы - Сесил Скотт Форестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эйзенбейс вошел медленно. Он был явно смущен, но держался с напускной храбростью. Он приготовился защищаться от града гневных обвинений, и прием, который он встретил, оказался для него совершенно неожиданным. Эйзенбейс подошел к столу, за которым сидел Хорнблауэр, и посмотрел на капитана с виноватой дерзостью человека, только что застрелившего своего ближнего.
— Мистер Маккулум, — начал Хорнблауэр (при этом имени толстые губы доктора искривились), — сегодня ночью будет доставлен на борт. Он еще жив.
— Сюда? — переспросил застигнутый врасплох доктор.
— Обращайтесь ко мне «сэр». Да, я приказал доставить его сюда из госпиталя. Вам же я приказываю приготовить все к приему раненого.
У доктора вырвалось какое-то немецкое слово — очевидно, изумленное восклицание.
— Отвечайте мне «есть, сэр»! — рявкнул Хорнблауэр и едва не задрожал от долго сдерживаемых чувств.
Кулаки его непроизвольно сжались, и он едва устоял, чтобы не заколотить ими по столу. Чувства его были так сильны, что, видимо, передались телепатически.
— Есть, сэр, — против воли вымолвил доктор.
— Жизнь мистера Маккулума невероятно ценна, доктор. Гораздо ценнее вашей.
В ответ Эйзенбейс промычал нечто невразумительное.
— Ваша обязанность — сохранить ему жизнь.
Хорнблауэр разжал кулаки и говорил теперь отчетливо, раздельно, после каждой фразы постукивая по столу длинным указательным пальцем:
— Вы должны сделать для него все возможное. Если вам потребуется что-то особенное, сообщите мне, я приложу все усилия, чтобы это достать. Жизнь его надо спасти или, если это невозможно, продлить, насколько удастся. Я посоветовал бы вам оборудовать для него место за шестой каронадой правого борта, где меньше всего будет сказываться качка и можно натянуть тент от дождя. За этим обратитесь к мистеру Джонсу. Корабельных свиней можно переместить на бак.
Хорнблауэр замолчал и посмотрел на доктора, вынуждая его ответить «есть, сэр». Искомые слова слетели с губ доктора, словно пробка из бутылки, и Хорнблауэр продолжил:
— Мы отплываем завтра на заре. Мистер Маккулум должен жить, пока мы не доберемся до места назначения, чтобы исполнить то, ради чего был выписан из Индии. Вам ясно?
— Да, сэр, — ответил доктор, хотя, судя по изумленному лицу, не вполне уяснил приказ.
— Для вас лучше, чтобы он оставался жить, — продолжал Хорнблауэр. — Для вас лучше. Если он умрет, я буду судить вас за убийство по английским законам. Не смотрите на меня так. Я говорю правду. Закон ничего не знает о дуэлях. Я могу повесить вас, доктор.
Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог сказать онемевший язык.
— Но просто повесить вас было бы мало, доктор, — сказал Хорнблауэр. — Я могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками, — видели дважды на прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.
— Нет! — воскликнул Эйзенбейс. — Вы не можете…
— Обращайтесь ко мне «сэр» и не противоречьте. Вы слышали мое обещание? Я его исполню. Я могу это сделать и сделаю.
Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не показывая, о чем думает на самом деле. Если в Адмиралтействе узнают, что он приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем, в Адмиралтействе могут и не услышать о том, что случилось на далеком Леванте. Есть и другое сомнение: если Маккулум умрет, его уже не воскресишь, и Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это не важно.
— Теперь вам все ясно, доктор?
— Да, сэр.
— Тогда я приказываю вам начать приготовления.
К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было вновь заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс обрел наконец дар речи:
— Вы не забыли, сэр?
— Что я, по-вашему, забыл? — спросил Хорнблауэр.
Он тянул время вместо того, чтобы наотрез отказаться выслушивать любые возражения, — явный знак, что настойчивость Эйзенбейса немного выбила его из колеи.
— Мистер Маккулум и я… мы враги, — сказал Эйзенбейс.
Хорнблауэр и впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное — не признаваться в своей оплошности.
— Ну и что с того? — спросил он холодно, надеясь, что смущение его незаметно.
— Я в него стрелял, — сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. — Что он скажет, если я буду его лечить?
— Кто кого вызвал? — спросил Хорнблауэр, оттягивая время.
— Он меня, — ответил Эйзенбейс. — Он сказал… он сказал, что я не барон, а я сказал, что он не джентльмен. «Я убью вас за это», — сказал он. И мы стали стреляться.
Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить Маккулума.
— Вы убеждены, что вы барон? — спросил Хорнблауэр.
Им двигало как любопытство, так и желание выгадать время, чтобы привести в порядок свои мысли.
Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс над головой.
— Я знаю, что это так, сэр. Его княжеская светлость лично подписал мое дворянское свидетельство.
— Когда он это сделал?
— Как только… как только мы остались наедине. Лишь двое — я и его княжеская светлость — пересекли границу, когда французские солдаты вступили в Зейц-Бюнау. Остальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтобы его княжеской светлости прислуживал простой буржуа. Только дворянин может укладывать его в постель и подавать ему пищу. Ему нужен был гофмейстер для исполнения церемониала и статс-секретарь для ведения иностранных дел, посему его княжеская светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил титулом барона и поручил мне важные государственные посты.
— По вашему совету?
— У него не осталось других советчиков.
Все это было очень любопытно и весьма близко к тому, что Хорнблауэр предполагал, но не имело отношения к делу. Как к этому делу подступиться, Хорнблауэр уже решил.
— На дуэли, — спросил он, — вы обменялись выстрелами?
— Его пуля прошла над моим ухом, — ответил Эйзенбейс.
— Значит, честь удовлетворена с обеих сторон, — сказал Хорнблауэр как бы самому себе.
Теоретически так оно и было. Обмен выстрелами, тем более пролитие крови завершает дело чести. Принципалы могут встречаться в обществе, как если бы между ними ничего не произошло. Но встречаться как доктор и пациент… Когда возникнет это неудобство, надо будет с ним разбираться.
— Вы совершенно правы, доктор,
