Зимовье зверей - Константин Арбенин

1999

На третьем римском (2002)

Ветер (Купчино)

Я разменивал радость, как по-заученному,Ничего не откладывая в долгий прок,Пока ветер, до дыр продувающий Купчино,Не нагнал меня на выходе из метро.

Налетел, подхватил и вдруг как-то рассеянноОбнял, ослабив тугие круги,И печали мои отфутболил к северу,Где земли безвыходны и наги.

И сказал этот ветер мне, ошарашенному:«Послушай, мне кажется, нам по пути.Я в провожатые не напрашиваюсь,Но надёжнее друга тебе не найти.»

«Смотри, как я манипулирую тучами,Тасую жетоны дворцов и пивных.» —Так пел он и тихо меня окручивалПитоньими кольцами продувных.

Я узнал этот ветер, он был мне знаком —Синий пот и зарубка на южном резце.Он давно хотел стать моим проводником —Оборвать мои цепи, обозначить мне цель.

«Мне известно всё до последней дроби, —Говорил он и лезвием лез под пальто. —Я знаю, что кто-то тебя торопит,И я даже могу догадаться, кто.

Мне видны два крыла на дне твоей сумки.Но, послушай, пора уже плавать без ласт!Оставь эти детские предрассудки, —Крылья ведь, в сущности, тот же балласт!»

Он толкнул меня в спину, расплющил взасос,Вдел печальную розу в петлицу ветров,Резко поднял под купол и плавно понёсПодвесными тоннелями анти-метро.

Так он нёс меня, нёс и пьянел от важности,Раздувая меха, раздавая долги,А внизу удивлялись: как же взять я отважилсяВстречный ветер в попутные проводники!

Звёзды ловко звенели своими подковами,Купоросили космос, сметали икру,Но чем надёжнее ветер меня упаковывал,Тем бессмысленней небо валилось из рук.

Сердце ныло по нотам, покуда закатТерпеливо стекал с небоскрёбовых плеч.И казалось, что, если лететь наугад,Траектория жизни закругляется в смерч.

Научил меня ветер взлетать, когда хочется,Научил опускаться, когда надоест,Промышлять добротой, отрабатывать творчеством,Не жалея, срываться с насиженных мест.

Но у самых ворот, где небес оправаЖжёт живыми пунктирами мёртвых петель,Я сказал ему: «Стоп. И в ногах есть правда.Опускай меня, майна! Не могу без людей.»

Он исчез так же ветрено, как и возник, —Не обиделся, просто сверкнул — и ушёл.Мой стихийный попутчик, полубог-проводник,Притяжением пущенный на произвол…

Вот таким вот икаром, таким вот кучеромЯ вернулся — с нокаутом в полный накал..И бесцельно бродя по залысинам Купчино,Поминаемый ветром, негромко икал.

Мать-зима высыпала из траурных пепельницСерый снег на гомункулы спящих коммун,А в трамвайном кольце близоруко белели ницДва крыла, уже не нужные никому.

2001

Посторонний

Я чувствую себя посторонним,Когда покидаю свой дом.По линиям чьей-то ладони,Под взглядами чьих-то мадонн

Иду и теряю былые чертыВ надменной своей пустоте.И быть с полуслова со мною на «ты»Согласны и эти, и те.

Я чувствую себя Геростратом,Когда покидаю свой храм.Я ночь занимаю с возвратом,Но знаю, что вряд ли отдам.

И каждый мотив мне до боли знаком,Хоть я от рожденья глухой.Стою у заснеженных окон тайкомИ слушаю, кто я такой.

Я чувствую, что где бы я ни был,Мой кто-то стоит за спиной.Какой он — с хвостом или нимбом? —Не знаю, и в этом покой.

И голос мой стал достояньем молвы,Но не стоит завидовать мне.Я знаю, что я посторонний, увы,На этой и той стороне.

1992, 2000

Волоколамское шоссе

Мой стержень будто согнут пополам,Мне тщательно смещают точку сборки.И я качусь с какой-то тыльной пыльной горкиПо шпалам, по сердцам, по зеркалам…

Волоколамское шоссе,Пригнись, я выпустил шасси.Дай Бог и он же упаси —Я не впишусь в твоё эссе.

В конструкторском бюро моих победЧертёжник чёртов допустил ошибку;Я лез на Эверест — попал на Шипку,Спешил на ужин — вторгся на обед.

Обетованным слыл мой дом, покаЯ был паяц невидимого фронта,Теперь меня облюбовала фронда,И вытолкнула выше потолка.

Когда-то красная Москва,Неси меня во весь опор!Кто первый пойман, тот и вор, —Альтернатива такова.

За мартом неизбежен жерминаль,А прежде сентября жди термидора.Мой чёрный ящик увела Пандора —И я не знаю: муза ли, жена ль?

На лице подтёки от разлук,В запястьях пульс отчётливей чечётки.Цепляюсь за слова, держусь за чётки,И бьюсь то лбом, то сердцем о каблук.

Я в Шереметьево одинЗавис ветровкой на гвозде,И мне мерещится вездеВысокогорный серпантин.

Играй же, мой невидимый тапёр,Шлифуй штанами свой вертлявый троник,А я один на фоне плоских кинохроникОткрою дверь в воздушный коридор.

Дороги к закату облака, —И вот сквозь кашу птичьих переносицЛетит в пике мой реактивный судьбоносец,А я катапультируюсь в бега.

Дрожите, мёртвые моря!Я выживаю вопреки,Я заплываю за буйки,Я забываю якоря.

Волоколамское шоссе,Я сделал круг — и невредим.Я в Шереметьево один,Я избежал твоих эссе.

1996, 2002

Пишу тебе

Пишу тебе за три родины,Моё долгое путешествие.Годы прожиты, люди пройдены,И опять живу против шерсти я.

Пишу тебе за три посоха,Моё главное приключение.Я иду по дну, будто посуху,А мир опять плывёт по течению.

Пишу тебе перво-напервоО том, что уже потеряно.Пишу о том бело-набелоИ уже не стучу по дереву.

О том, что ещё не начато,И неясно, когда аукнется,Я пишу тебе черно-начерно —Надежду цежу по унциям.

Пишу тебе за три космоса,Моё тайное несогласие.Я на суше черчу без компасаИ сверяю моря по классикам.

Я видел три вечных города,И в каждом из них — по Цезарю,Я писал о том за три голубя —Голубей подстрелили цензоры.

Здесь зелено, да не молодо,Время тянется, как процессия,А я пишу тебе за три голода,За семь холодов по Цельсию.

Пишу тебе за три выстрела,Моё зыбкое перемирие.В кобуре моей что-то вызрело,Только я не пойму, что именно.

Но я вижу галеры с язвами,И в тени иных, будто в нише я.И глаза мои вроде ясные,Но в мозгу царит чернокнижие.

Чудеса чересчур воинственны,И в ходу по воде хождения.Здесь на каждого по три истины,И на всех одно заблуждение.

Пишу тебе неразборчиво —И не кесарем, и не писарем.Пою тебе мелким почерком,Едким месивом, горьким бисером.

Пишу на деревню дедушке —Забавляюсь свободой творчества.За душою моей — безденежьеДа постылое богоборчество.

Я спиной к спине — тот же вроде бы,А лицом к лицу — так вообще не я.Я зову тебя за три родины,Моё страшное возвращение…

Бумага моя кончается.Продолжается расстояние.Я пишу тебе паче чаяньяИз отчаянья — в покаяние.

2002

Из запоя

Не так давно нас было двое,Мы всё делили пополам.Но он не вышел из запоя,Он навсегда остался там.

Судьба ему не потакала,И рок поблажек не давал.Ему семь футов было мало,И вот пришёл девятый вал.

Его влекла стезя героя,Он по утрам дышал огнём.Но он не вышел из запоя,Он навсегда остался в нём.

Не дождалась его чужбина,Не задались его дела,Труба — и та недотрубилаИ за собой недозвала.

А если б, а если б, а если бМы были умней,Мы сочинили бы песнюИ жили бы в ней —Как будто в отдельной квартире,В отдельной стране.Но мы за постой заплатилиПо самой предельной цене.

Он тоже жаждал, но не мщенья.Он быть хотел, но не собой.И от ненужного общеньяБежал в естественный запой.

Он был поэтом — в куче прозыОн слыл мужчиной — в свете дам.(Читатель жаждет рифмы «розы»,Но я её ему не дам!)

Вот если бы боги чуть чащеВкушали в пивных,Мы добывали бы счастьеИз скважин иных.Но мы выпускали синицуВ бесцветную муть,И нам оставалось забытьсяИ в горе своём утонуть.

В нём не смолкало ретивое,Он был всегда навеселе.Но он не пал на поле боя —Полёг на праздничном столе.

Хотя какой там, к чёрту, праздник,Какие, к дьяволу, столы,Когда удача только дразнитИ гнёт краплёные углы!

Вот если б мы выбились в дамки,Шагнули б конём,Мы сочинили бы тангоИ жили бы в нём.Не где-то в астрале,А здесь же, в пределах доски.Но мы впопыхах проигралиСвоей же судьбе в поддавки.

Я слышу пульс на грани сбоя —Впервые в жизни он не пьёт.Он не выходит из запоя,Он нам сигналы подаёт.

Он говорит: «Эй там, на суше!Бросайте вёсла и дела —Спасайте, мол, другие души,Мою оставьте, где была.»

И вот гуляет без конвояЕго счастливая звезда.Он не вернулся из запоя,Он там остался навсегда.

Он не дополз до пьедестала,Хоть был при шпаге и плаще.Теперь, когда его не стало,Загадка: был ли он вообще?

…………………

2002