Занзибар, или Последняя причина - Альфред Андерш

— Что все это значит? Вы должны сказать мне, что вы намерены со мной делать.

Она испугалась громкого эха, отозвавшегося на ее голос, и услышала, как незнакомец сказал:

— Здесь вы должны разговаривать только шепотом!

Грегор держался на расстоянии от нее.

— Следуйте за мной! — сказал он.

Наконец она увидела его больше похожую на тень фигуру и на ощупь двинулась в направлении, которое он указал, идя впереди.

Грегор подошел к опоре средокрестия, возле которой сидел «Читающий послушник». Здесь было почти светло, можно было различить все окна; словно матовые свинцовые поверхности, они висели над стенами. Юдит смогла различить несколько ступенек, ведущих вверх к кафедре, и села на нижнюю; она вдруг почувствовала, как устала, и прислонила голову к каменному цоколю, на котором сидел и читал послушник. Но, скованная усталостью, где-то внутри продолжала жить ее упрямая женская энергия.

— Вы должны мне ответить! — сказала она.

Теперь у меня есть время, размышляла она, пока я в этой церкви, со мной ничего не может произойти. Эта мысль так же мало удивила ее, как и то, что ее привели сюда, — самое поразительное было одновременно самым естественным: церкви существовали для защиты. И она была еще так молода и потому надеялась, что незнакомец окажется посланцем церкви; возможно, церковь создала теперь что-то вроде миссии для защиты преследуемых, и она подумала: если бы мама знала об этом!

— Вы ведь еврейка? — спросил Грегор.

— Я крещеная, — ответила она. — И мой отец был крещеный. — Она произнесла это испуганно, так, словно хотела предъявить наилучшие рекомендации посланцу церкви, каковым он наверняка был.

— Крещеная, — презрительно сказал Грегор, — это не меняет ровным счетом ничего. Этим совершенно все равно, крестили вас или нет.

— Я знаю, — сказала Юдит. И тут она решила быть смелой. — Мне, кстати, тоже совершенно все равно. Со дня конфирмации я ни разу не была в церкви. Я не знаю, верю ли я во что-нибудь. В Бога, наверно, верю. И вот уже несколько летя знаю, что я еврейка. Раньше я думала, что я немка. Но тогда я была еще ребенком. С тех пор меня сделали еврейкой, — она помолчала, потом добавила: — я хотела вам это сказать, прежде чем вы меня, возможно, спасете, вам незачем делать для меня что-то, если вы этого не хотите.

— Ах вот в чем дело, — сказал Грегор. Он понял, за кого она его принимает. Но у него не было ни малейшего желания что-либо объяснять. Он только сказал, чтобы ее успокоить: — Это не имеет значения.

Он подумал, что должен был сказать: «Вы ошибаетесь, я не христианин, я коммунист». Но это была бы неправда, потому что он уже не коммунист, а дезертир. Но он и не дезертир, а просто человек, который осуществляет небольшие акции, по собственному, внутреннему желанию. И тут он понял, что с этой девушкой он находится в отношениях, перед которыми такие слова, как христианин, коммунист, дезертир, активист просто бледнеют: для нее он был просто молодой человек, который защищает девушку, — классическая роль, как констатировал он не без иронии. Именно поэтому он остановился ночью на улице и стал слушать рассказ о какой-то фотографии, рассматривая развевающиеся на ветру волосы и сплетенный из газового света и черноты, нежно и беспощадно оформленный профиль.

— Почему вы, собственно, решили бежать? — спросил он.

Он говорит «бежать», подумала Юдит. Он уже не говорит «удрать». Она почувствовала к нему что-то вроде доверия, как тогда, когда он остановился на улице, чтобы выслушать ее горестные слова об утрате материнской фотографии. Она рассказала ему историю маминой смерти.

— И это случилось вчера! — сказал он, потрясенный. — Господи!

— А как вы узнали? — спросила Юдит.

— Что узнал? — удивленно переспросил Грегор. — О чем вы?

— Что я еврейка?

— Это заметно, — ответил Грегор.

— В том же смысле, как заметно, что у меня есть деньги?

— Да. Вы выглядите как избалованная девушка из богатой еврейской семьи.

Тем временем они уже так привыкли к темноте, что хоть и неясно, видели друг друга, вернее фигуры, больше похожие на тени, словно нарисованные углем на холсте из серого света. Молодой монах неподвижно сидел между ними.

— Не знаю, можно ли назвать меня избалованной, — сказала Юдит, — собственно, меня всегда держали в строгости.

— Вы хотите сказать, что вас от всего оберегали, — ответил Грегор. Он вновь почувствовал раздражение. — А теперь вы пережили то, что в ваших кругах называют ударом судьбы, не так ли? — спросил он с вызовом.

— Да. И что же? — беспомощно сказала Юдит. — Это действительно так.

— Шикарная вилла и удар судьбы, — сказал Грегор жестоко, с издевкой. — А потом отъезд молодой дамы за границу, прекрасные отели в Стокгольме или Лондоне, цена номера — вопрос второстепенный, и тайно лелеемые воспоминания о смерти, полной стиля и вкуса…

Она не почувствовала себя оскорбленной. Почти неосознанно она ощущала интерес к себе, спрятанный в издевательском тоне его слов.

Я поступил подло, подумал он, подло, хуже некуда. В усталой попытке пригасить насмешливое звучание сказанного он добавил:

— Я только имел в виду, что вы не должны рассматривать смерть вашей матери лишь как несчастный случай…

— А как же? — услышал он ее вопрос.

Какое-то время он молчал и думал. Не так-то просто ответить. Раньше он сказал бы что-нибудь о фашизме, истории и терроре.

— Это лишь маленькая точка в плане зла, — наконец сказал он. И в тот же миг подумал: наверно, именно так сформулировал бы свой ответ пастор.

— Ах, — сказала Юдит, пытаясь скрыть свою растерянность за демонстративной холодностью тона. — Зло я себе представить не могу. Несчастный случай я могу представить, но зло?..

Она встала со ступеньки, ей было холодно. Холод, зло и незнакомец, к которому она испытывала то доверие, то отвращение и который теперь все же начал ее интересовать. Она вглядывалась сквозь церковный полумрак, заполнявший пространство между ними, но не обнаружила ничего, кроме худого, неприметного лица, которое могло принадлежать автослесарю, или лаборанту, или человеку, расшифровывающему манускрипты, которые его не интересуют, или, например, летчику. Опыт прожитых лет отпечатался на этом лице с его жесткой, полной горечи линией, очевидно совсем не досаждавшей ее владельцу, но виски и подбородок свидетельствовали о хитрости, выдавали стремительность, надежную быстроту и острый ум. Выражение и цвет его глаз она распознать не могла, но волосы были гладкие и черные, иногда прядь падала ему на глаза, и тогда он характерным жестом возвращал ее на место. Однако главным в нем была его неприметность. Он был совсем иным, нежели молодые люди из теннисного клуба в Харвестехуде, с которыми она знакомилась, пока ей еще разрешалось пользоваться кортом, и которые, встретив ее на улице, всегда подходили к ней с приветствием «Халло!» и наигранной небрежностью. Все это были отлично выглядевшие, симпатичные молодые люди, но теперь ей стало ясно, что никогда, ни на миг ей не пришла бы в голову мысль обратиться к кому-нибудь из них с просьбой о помощи. К правилам игры этих теннисных партнеров и джентльменов принадлежали «Халло!» и та естественность, с какой они игнорировали ее положение, — помощь к этим правилам не относилась. И Хайзе не был тем, от кого следовало ждать помощи, он был лишь человек, делающий элегантные предложения, господин, который знал надежные пути бегства, но никогда не проявил бы готовности сопровождать Юдит на одном из них. И, почти улыбаясь, она вспомнила свою последнюю иллюзию: плакат, изображающий лихих морских офицеров, кавалеров с безупречными представлениями о чести, плакат, обернувшийся наклейкой на бутылке с лимонадом в капитанской каюте шведского корабля. Возможно, где-то еще существовали джентльмены, но в этой стране они вымерли. Лицо помощи выглядело теперь по-другому, возможно, оно выглядело как узкое, худощавое лицо автослесаря или неуловимо выдающее тягу к скорости лицо летчика, во всяком случае, это было неприметное лицо, которое не очень охотно демонстрировало себя, потому что было погружено в какую-то непонятную работу.

Она сделала несколько шагов, чтобы согреться, но, не в силах унять дрожь, отказалась от этой попытки.

— Я хотела бы знать, — спросила она, — почему вы намерены помочь мне? Ведь вы собирались сделать именно это, не так ли? — добавила она.

— Вам повезло, — ответил Грегор, — сегодня ночью в Швецию отправится катер. Вот с ним! — он показал на деревянную статую. — Подружитесь с ним, тогда он, возможно, возьмет вас с собой.

Удивленная Юдит подошла к Послушнику.

— Я ничего не понимаю, — сказала она. До сих пор она не замечала статую, а теперь, приблизившись к ней, пыталась ее рассмотреть.

— Завтра утром эти собираются конфисковать его, — объяснил Грегор.