О смелом всаднике (Гайдар) - Борис Александрович Емельянов

Может быть, как вчера, прибежит взволнованная соседка и скажет, что видела сегодня Аркадия Петровича в Мавзолее Ленина: стоял весь бледный и вытянутый, как по команде «смирно», и что-то про себя нашептывал. Показалось ей и послышалось: говорил Гайдар Владимиру Ильичу, что «смотрит на него прямо-прямо», а больше она ничего разобрать не могла».

…В эти дни из Белоруссии и Смоленщины пришел в Москву поезд с детьми-сиротами, первыми детскими жертвами войны. Встречать этот поезд вместе с другими москвичами послали и нас с Гайдаром. На вокзале собралась огромная толпа. Много было тут слез и проклятий фашистским палачам…

В стороне от других Гайдар остановился на перроне возле маленькой черненькой девочки. Девочке было на вид лет пять или шесть, глаза у нее были огромные и какие-то нестерпимо усталые. Она держала за ногу разбитую куклу, а под мышкой — каравай хлеба. Помню еще, что косички у девочки были разные — одна длинная, другая короткая: волосы у нее обгорели на пожаре в Орше.

Гайдар поднял девочку на руки и усадил ее потом на большой багажной тележке.

Тихий, в железнодорожной форме человек, сопровождавший поезд с ребятами до Москвы, подошел ко мне.

— Скажите вашему товарищу, чтобы он зря не тревожил девочку, — сказал он. — У нее мать убили на глазах.

Я подошел ближе к Гайдару, собираясь выполнить поручение железнодорожника, но тут же понял, что ничего Гайдару говорить не надо.

— Подожди, кроха! — говорил он, гладя девочку по голове своей огромной рукой. — Я скоро поеду на фронт в ваши края. Ты не плачь и не унывай. Я им такое покажу, век будут помнить!

Много, наверное, раз обещали этой девчурке разные люди отомстить врагам за ее маму! Но в голосе Гайдара была такая уверенность и правдивость, так подтверждались, верно, его суровые слова мягкой тяжелой ласковостью большой руки, что девочка, может, впервые после пережитого ею ужаса подняла головенку и посмотрела на человека.

— Их много, — сказала она и добавила, вздрогнув: — Все серые!

— Нас больше, — сказал Гайдар. — И все красные. Будет враг разбит и уничтожен. Верь мне, моя хорошая. Видишь, какой я глупый! Я тебе говорю: не плачь, а ты и не плачешь. Посмотри мне в глаза… Я клянусь тебе, маленькая, честью старого командира…

Я отошел от них. А на другой день в Комитете по делам кинематографии Гайдар читал свой сценарий.

Он читал долго. Вот уже на террасе дачи вокруг присланного дочке Жене полковником Александровым патефона собралась боевая тимуровская команда, и все поняли, что сейчас — все, конец картины… Вот уже кружится и шипит поставленная Тимуром пластинка… и раздается голос полковника, голос отца и солдата:

— «Женя! Когда ты услышишь эти мои слова, я буду уже на фронте. Дочурка, начался бой, равного которому еще на земле никогда не было… А может быть, больше никогда и не будет».

Медленно и торжественно читал Гайдар.

— «Если тебе будет трудно, не плачь, не хнычь, не унывай. Помни, что тем, которые бьются сейчас за счастье и славу нашей Родины, за всех ее милых детей и за тебя, родную, еще труднее, что своей кровью и жизнью они вырывают у врага победу. И враг будет разбит, разгромлен и уничтожен. Женя! Я смотрю тебе сейчас в глаза прямо-прямо…

Я клянусь тебе своей честью старого и седого командира, что еще тогда, когда ты была совсем крошкой, этого врага мы уже знали, к смертному бою с ним готовились. Дали слово победить… И теперь свое слово мы выполним…»

Гайдар поднялся и читал стоя, правой рукой поправляя тяжелую кобуру пистолета:

— «Поклянись же и ты, что ради всех нас там у себя… далеко… далеко… ты будешь жить честно, скромно, учиться хорошо, работать упорно, много.

И тогда, вспоминая тебя, даже в самых тяжелых боях я буду счастлив, горд и спокоен…»

Кончилось чтение.

Взволнованные, сидели слушатели. Картину единогласно решили назвать «Клятвой Тимура», потому что каждый пионер должен был повторить это последнее командирское слово и откликнуться на него делом.

Медленно стали расходиться по домам, в который раз говоря о том, какой талантливый человек Гайдар и как здорово получилась у него торжественная клятва полковника Александрова.

А как она получилась — люди не задумывались.

Только старуха соседка, видевшая, как «прямо-прямо» смотрел Гайдар на спящего в гробу Ленина, да те, кто слышал разговор Гайдара с девочкой-беженкой, знали о том, чья эта клятва на самом деле.

Догадался об этом и художник Адриан Ермолаев. Он первым тогда иллюстрировал гайдаровский сценарий для печати и нарисовал полковника Александрова очень похожим на Гайдара.

★

Гайдар и Зоя

В лесу инженеры и рабочие построили два красивых дома. Лес они огородили забором, и лес стал называться парком.

В домах разместился большой санаторий, в котором люди лечились и отдыхали. Гайдар зимой здесь ходил на лыжах, катался на коньках, играл в снежки и читал хорошие книги.

Однажды он лепил в парке снежную бабу и вдруг услышал скрип снега под чьими-то легкими, осторожными шагами. Шаги затихли невдалеке, словно повисли в воздухе.

— Кто бы это мог быть? — вслух подумал Гайдар и обернулся.

Девушка-девочка в коричневой, отороченной мехом шубке стояла под большой старой березой. Светило солнце. Неслышно падали хлопья снега с деревьев.

— Это снежная королева, — сказал Гайдар, показывая на белую страшную бабу. — Правда, она очень красивая? Вы знаете что-нибудь о снежных королевах?

— Я вас знаю, — сказала девушка. — Вы писатель Аркадий Гайдар. Я знаю все ваши книги.

— Я тоже вас знаю, — сказал Гайдар. — Вы учитесь в девятом или десятом классе. И я тоже знаю все ваши книги: алгебру Киселева, физику Соколова и тригонометрию Рыбкина.

— Все правда! — засмеялась девушка. — Я учусь в девятом классе. Меня зовут Зоей. Вот идет моя мама.

В саду зазвонил колокол, сзывая народ к обеду.

На другой день утром Гайдар захватил коньки и вышел в парк. Зою он встретил на катке, они долго катались вместе, и Зоя весело смеялась над неуклюжим уменьем Гайдара. Он давно не катался на коньках и учился кататься заново.

А когда опять зазвонил колокол, Зоя совсем по-ребячьи тихо спросила Гайдара:

— Аркадий Петрович! Что такое счастье? Только, пожалуйста, не отвечайте мне как Чуку и Геку: счастье, мол, каждый понимает по-своему. Ведь есть же у людей одно большое, настоящее, общее счастье?

Гайдар задумался.

— Есть, конечно, такое счастье, — сказал он. — Ради него живут и умирают настоящие