Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Батя, а ты всю жизнь прожил на одном месте?

— Ну, почему. Учился. В Свердловске. В армии служил. В Советской гавани. Путевку в Болгарию предлагали. Я не поехал.

— Почему?

Козлов долго молчал, но, когда Руслан решил, что он уже заснул, заговорил туманно:

— Все мы плутаем по закоулкам собственной души, все бредем через пустыню. Раньше я жил вместе со всеми в этой стране, в этом городишке. А однажды проснулся — один на чужой планете. Зачем куда-то ехать, возить по странам пустые глаза, если человек самого себя не знает? Не интересуется человек самим собой. Он сам себе чужой. Иной раз и поговорил бы с собой, познакомился, да язык, на котором с душой разговаривают, забыл. Душа тебе не доверяет. И пароль забыл. Так и умирает человек, себя не узнав. Да, редко мы в себя заглядываем. Вот так заглянешь, а это уже не ты. Какой гадости только не нанесло. А себя чистить — не снег с крыши сбрасывать. Постараться надо. Беда не в том, что себя не узнаешь. Беда в том, что в тебе уже чужой человек живет.

Руслан приподнялся на локте, пытаясь в гаснущем свете буржуйки разглядеть лицо Козлова — вечного странника, пересекающего в одиночестве пустыню жизни, не двигаясь с места.

В провинции интересен только первый день. Раскрываешь толстую старинную книгу с захватывающим предисловием — листаешь, листаешь, а ничего, кроме этого предисловия, в ней и нет. Один и тот же день повторяется снова и снова.

В буржуйке ревело пламя, шуршала за окном вьюга. Эти звуки сливались в один, до того безнадежный, бесконечный шум, что хотелось выть от жалости к самому себе и одинокой, затерянной в темных мирах планете, такой же случайной и ненужной, как и ты сам. Красноватые сполохи озаряли темную комнату, бельмо окна и человека, лежащего на поленнице дров под тулупом лицом к стенке.

Человек умирал. Его хриплое дыхание не нарушало печальной гармонии захолустья.

Руслан сидел перед печуркой на табурете, перебирал немые струны бесполезной без электричества гитары. В этом центре рая было хуже, чем в ссылке. Нужно узнать, есть ли в этой дыре больница, отвести отца, пока в нем теплится жизнь, и бежать, спотыкаясь, на первый же автобус. Если они, конечно, еще ходят.

Как в ссылке… Его вдруг поразил надменный, оскорбительный снобизм больших городов, ссылающих своих грешников в места, где живут люди. Просто живут, ни в чем не виновные. Страдальцы за народ воспринимают как наказание жить среди народа. Мрачные, циничные мысли под безголосую гитару кружились в голове метелью и складывались в смутный текст под музыку бесконечной ночи. В чем смысл наказания? В том, что человек испытывает холод? Голод? Жажду? Боль? Ерунда! Самое страшное для человека остаться один на один с собой. Человеку страшен он сам.

По-настоящему, кроме душевного покоя, человеку ничего не надо. Только этого он и добивается. Зачем ему дуэль с самим собой? Он трус. В самого себя не промахнешься. Два начала во мне: сатана и святой. Я убит на дуэли с самим собой. Озноб стянул голову на затылке. Бросить бы себе в морду перчатку.

Подошел гордый пеликан Петька и, склонив голову набок, стал слушать безголосую гитару.

— Тебя-то как сюда занесло, чудо в перьях?

Пеликан ничего не ответил и стал чистить перья.

— Молодец, — похвалил его Руслан, — ты бы еще за собой убирать научился.

Руслан закрыл глаза. Спрятался внутри себя в черной бездне космоса. Шум вьюги. Треск огня. Глушь. Покойно и уютно. Он почувствовал себя собакой, дремлющей в пургу в теплом сугробе. Ему не хватало лишь вечерней беседы с отцом, когда из противоречивого сумбура вдруг отливалась горячая, вся в окалине, брызжущая искрами мысль. О чем они спорили в прошлый раз? Козлов утверждал, что сегодня свобода для мира и человечества невозможна, гибельна, потому что дикая свобода нарушает необходимые для выживания законы. О свободе вспоминают, когда нужно что-нибудь сломать, разрушить. Расчистить место для нового рабства. Где деньги, там нет свободы. Где власть, там нет свободы. Где толпа, там нет свободы. Любая революция, любой переворот, любая буча начинается с грехопадения. С преступления против свободы во имя свободы. Разве не так? Все кричат о свободе, и всем наплевать на мою свободу. Свобода разная бывает. И добрая, и злая. Есть люди, которым свобода нужна лишь для того, чтобы меня сделать своим рабом. На хрена мне ваша свобода, если меня лишают человеческого достоинства? Возможна только одна свобода — свобода разума. Освободить человека — освободить его разум от чужих мыслей и научить думать самостоятельно. Тебе нужно научиться жить одному. Свобода — это одиночество. Никто, кроме тебя, тебя не освободит, никто, кроме тебя, тебя не сделает рабом. Никто, кроме тебя, не может заставить тебя что-то сделать или не сделать. Свобода — освобождение от самого себя. Души от тела. Ты думаешь: свобода — делать то, что тебе хочется? Нет. Свобода — не делать того, чего тебе не хочется. Почему я должен жить, как муравей? Только потому, что я муравей? Козе понятно. Вот только если все муравьи освободятся от себя, муравейнику конец. По-твоему, самый свободный человек — это бомж? А кто тебе сказал, что свобода — чай с малиной? Ничто так не угнетает человека, как свобода. Она — наркотик. Стоит один раз почувствовать и — полная зависимость. Свобода неизлечима. Ломать будет всю жизнь. А зачем она тогда нужна? Разные вещи — личная свобода и свобода для всех. Сегодня свобода для всех — вранье. Свобода отдельного человека — крест, который он тащит, чтобы приблизить настоящую свободу, когда человек из твари станет творцом. Богом. Это уже не философия. Это философская сказка. А сказок нет. Есть только предчувствие. Все, что возникает в человеческой башке, рано или поздно становится скучными, привычными вещами. Свобода — это как Бог. Одни говорят — есть. Другие — нет. Но никто ее еще не видел. Быть свободным — быть Богом. Свобода — форма существования Бога. Если зверь стал человеком, почему человеку не стать Богом? Человек обязан стремиться стать Богом. Только так он сможет остаться человеком.

Да, философия — последнее утешение для неудачников.

Шумела буржуйка. Бредил, отвернувшись к стене, Козлов. Вечерняя тоска заполняла квартиру.

По метельным улицам брели седые мамонты. Они шли друг за другом нескончаемой вереницей. Не отворачивая морды от колючего снега. Подталкивая бивнями замешкавшихся на перекрестках. Безмолвные, как солдаты в строю. В спящем городке, сотрясаемом бесконечным стадом, звенели стекла в окнах и посуда в шкафах.

Козлов был зажат косматыми, холодными телами в центре бредущего в неизвестность стада. Он тоже подталкивал бивнями идущих впереди, и его подталкивали. Он задыхался, в гневе пытаясь вырваться из потока живого холода, из топота и шуршания, хриплого дыхания. Но вырваться было невозможно. Лавина тел уносила его все дальше в ночь. Ярость зажгла его, и шерсть стала пламенем. Он сгорал, сотрясаясь от холода, и замерзал, сгорая.

Мертвый город доживал свой век по инерции, без цели и смысла. Как петух с отрубленной головой.

— Да куда ж мы его положим, родной мой, — обиделся румяный человек, которого Руслан по одежде принял за главного врача, — если у нас весь корпус разморожен? Разве что в морг. Морг работает, там тепло не нужно. А больных мы еще в январе, после Нового года по домам распустили.

— А что же теперь делать? — растерялся Руслан.

— А не болеть, — охотно подсказал человек и похвастался: — Мне вон скоро шестьдесят, а я, что такое грипп, не знаю. Спроси почему? Не пью — раз, не курю — два и каждый день головку чеснока съедаю.

— Это понятно, — согласился слегка опешивший Руслан, — ну, а если заболел?

— Так это, родной мой, тебе к врачам надо. Только у нас врачей с гулькин нос осталось. Одни пенсионеры. Вся молодежь на север укатила, куда раньше ссылали.

— А вы кто?

— Я-то? Я-то истопник, — с гордостью представился румяный человек.

— Что ж вы топили-то так плохо?

— Топили хорошо. Уголь быстро кончился.

Пустующую больницу с мертвым городом соединяла тропа, проходящая через лесопарк. На залитой лунным светом поляне Руслан почувствовал пристальный взгляд. Среди сказочных скульптур, вырубленных из дерева, волна сугроба захлестнула ржавый остов катера. Ковчег, заброшенный в чащу северного леса. Тихо. Он оглянулся. Метрах в пятидесяти от него стояла большая собака. Несколько раз он свистел ей, приглашая идти рядом по ночной тропе, но она предпочитала держать дистанцию. Даже хвостом из вежливости не помахала.

Проводив его до конца парка, собака села у последней березы и, подняв голову, завыла.

Отчего, воя, волки смотрят на небо?

Руслан запрокинул голову. Древняя жалоба зверя. Столб света от фар одинокой машины. В зеленой бездне над одичавшим парком и развалинами мертвого города, где сейчас умирал его последний житель, висел золотой шар, окруженный ореолом — холодной ночной радугой. Все было так безысходно и так прекрасно, что он позволил себе то, что можно позволить, когда ты один. Совсем один. Он заплакал. Приступ внезапного, беспричинного счастья наполнил его легкие волчьим воем, и отчаявшаяся душа в крайнем своем, невыносимом одиночестве слилась со скорбной судьбою мира.