Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

Ювенал рисует еще более отталкивающую картину (vi, 474 и далее):

Стоит труда изучить хорошенько, что делают жены,Чем они заняты целые дни. Если ночью ей спинуМуж повернет, – беда экономке, снимай, гардеробщик,Тунику, поздно пришел носильщик будто бы, значит,Должен страдать за чужую вину – за сонливого мужа:Розги ломают на том, этот до крови исполосованПлетью, кнутом (у иных палачи нанимаются на год).Лупят раба, а она себе мажет лицо да подругуСлушает или глядит на расшитое золотом платье;Порют – читает она на счетах поперечные строчки;Порют, пока изнемогшим секущим хозяйка не крикнетГрозное «вон!», увидав, что закончена эта расправа.Домоправленье жены – не мягче двора Фалариса.Раз уж свиданье назначено ей, должно нарядитьсяЛучше обычных дней – и спешит к ожидающим в паркеИли, быть может, скорей, у святилища сводни – Исиды.Волосы ей прибирает несчастная Псека, – сама-тоВся растрепалась от таски, и плечи и груди открыты.«Локон зачем этот выше?» И тут же ремень наказуетЭту вину волоска в преступно неверной завивке[46].

Если рабыня роняла зеркало на ноги госпоже, ее мгновенно ожидало суровое наказание. Гален в своем трактате «О страстях и их излечении» рассказывает о хозяине, который в припадке гнева кусал рабов, бил их кулаками и ногами, выбивал им глаза или калечил их стилем. Есть сведения, что мать императора Адриана в гневе избивала рабынь. Хризосом упоминает о госпоже, которая раздела свою служанку, привязала к кровати и порола так сильно, что люди, проходящие по улице, слышали вопли несчастной девушки. Наказанная девушка демонстрировала всем свою окровавленную спину, когда сопровождала свою хозяйку в баню.

То, что особенно жестокие хозяева кормили рабами миног в своих садках, – не выдумка, а реальность. Сенека пишет на этот счет («О милосердии», i, 18; «О гневе», iii, 40): «Хотя в отношении рабов дозволено все, общий для всех живых существ закон запрещает поступать известным образом против кого бы то ни было. Любой человек должен возненавидеть Ведия Поллиона даже сильнее, чем ненавидели его рабы, ибо он откармливал мурен человеческой кровью и приказывал любого провинившегося бросать в водоем, представлявший собой не что иное, как яму со змеями. Он заслужил тысячи смертей вне зависимости от того, откармливал ли он мурен для своего стола, бросая им рабов, или же содержал мурен лишь для того, чтобы кормить их таким способом».

Второй отрывок более нагляден: «Август… обедал у Ведия Поллиона. Один из рабов разбил хрустальную чашу; Ведий приказал схватить его, предназначая для отнюдь не обычной казни: он повелел бросить его муренам, которых содержал у себя в огромном бассейне. Кто усомнится, что это было сделано ради удовлетворения прихоти изнеженного роскошью человека? Это была лютая жестокость. Мальчик вырвался из рук державших его и, бросившись к ногам Цезаря, молил лишь об одном: чтобы ему дозволили умереть любой другой смертью, только не быть съеденным. Взволнованный неслыханной доселе жестокостью, Цезарь приказал мальчика отпустить, а все хрустальные чаши перебить перед своими глазами, наполнив осколками бассейн. Так он употребил свое могущество во благо».

Но мягкое обращение с рабами, к которому призывает гуманный Сенека, всегда было исключением, как мы видим из его собственных слов: «В отношении рабов дозволено все». К сожалению, слова Галена («О суждениях Гиппократа и Платона», vi, extr.), по-видимому, ничуть не грешат против правды: «Таковы те, кто наказывает своих рабов за проступки ожогами, беглецам отрубает и калечит ноги, воров лишает рук, обжор – желудков, сплетников – языков…» (см. речь Цицерона в защиту Клуенция, эпизод с отрубленным языком (66, 187), «…короче, наказывая ту часть тела преступника, которая послужила орудием преступления». Да и сам Сенека советует Луцилию следующее («Письма к Луцилию», 47): «Любовь не уживается со страхом. Поэтому, на мой взгляд, ты правильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, наказываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных». Колумелла и Варрон говорят в том же духе. Но сообщения о жестоком обращении с рабами намного более многочисленны; разумеется, подозрительность и суровость хозяев усиливались вместе с ростом числа рабов, и поэтому постоянно изобретались еще более изощренные пытки.

Что касается количества рабов в Риме, можно привести следующие цифры: Эмилий Павел, по некоторым сведениям, привел в Рим 150 тысяч пленников, а Марий – 60 тысяч кимвров и 90 тысяч тевтонов. Иосиф Флавий утверждает, что в конце I века н. э. в Риме было до миллиона рабов. Средиземноморье стало ареной оживленной работорговли, а пираты практиковали похищение обитателей побережья и продажу их в рабство.

Наконец, нельзя забывать, что римский закон запрещал пытать свободного человека, но всегда поощрял этот жестокий метод выбивания показаний из рабов. Показания раба, данные не под пыткой, вообще не принимались во внимание. Пытка обязательно сопровождала допрос любого не свободнорожденного человека. Она включала в себя все виды порки, а также чудовищные истязания, позаимствованные Средневековьем у Рима и столетиями применявшиеся при каждом важном расследовании. В число орудий пытки входили fidiculae – веревки для разрывания суставов, equuleus – козлы, на которые сажали раба и выворачивали ему члены из суставов либо воротом, либо гирями, привязанными к ногам; на голую кожу рабам клали раскаленные металлические пластины, применялись и ужасные кожаные бичи, снабженные шипами и костяшками для усиления эффекта. Чтобы добиться признания, следователи не стеснялись пытать даже рабынь. Тацит («Анналы», xv, 57) описывает пытку девушки-рабыни, от которой добивались показаний о заговоре против Нерона: «Между тем Нерон, вспомнив, что по доносу Волузия Прокула содержится в заключении Эпихарида, и полагая, что женское тело не вытерпит боли, велит терзать ее мучительными пытками. Но ни плети, ни огонь, ни ожесточение палачей, раздраженных тем, что не могли справиться с женщиной, не сломили ее и не вырвали у нее признания. Итак, в первый день допроса ничего от нее не добились. Когда на следующий день ее в носильном кресле тащили в застенок, чтобы возобновить такие же истязания (изувеченная на дыбе, она не могла стоять на ногах), Эпихарида, стянув с груди повязку и прикрепив к спинке кресла сделанную из нее петлю, просунула в нее шею и, навалившись всей тяжестью тела, пресекла свое и без того слабое дыхание».

Валерий Максим рассказывает о рабе, «еще почти ребенке», которого подвергли ужасным пыткам – его секли, жгли металлическими пластинами, вырывали конечности из суставов. Этот случай автор приводит как пример верности рабов. Из его рассказа, а также из рассказа Тацита, мы видим, сколь мало внимания обращалось на пол и возраст пытаемых, если они не были свободнорожденными. Очень интересно проследить, как Римское государство со времен империи пыталось принять меры против самых вопиющих случаев жестокости по отношению к рабам. Без сомнения, отчасти это произошло вследствие изменения социальных условий; но возможно, сыграло свою роль и распространение гуманных идей, какие мы находим в первую очередь у Сенеки, а позже – в христианских сочинениях. Вскоре после основания империи был принят закон, запрещавший хозяевам осуждать своих рабов на бои с дикими зверями и передававший это право официальным судьям («Дигесты», xlviii, 8, II, 2). Со времен Антонина Пия раб, считавший, что с ним слишком жестоко обращаются, мог пожаловаться муниципальному судье, а при известных обстоятельствах мог быть продан другому хозяину. Клавдий постановил, что рабы, из-за болезни брошенные своими хозяевами, становятся свободными. Адриан лишил хозяев права убивать рабов по своему усмотрению и продавать их в цирки, а Константин приравнял умышленное убийство раба к убийству свободного человека («Дигесты», i, 12, I; Спартиан. Адриан, 18; Кодекс Юстиниана, ix, 14). Эпохой Адриана датируется многозначительная формула: patria potestas in pietate debet, non atrocitate consistere («отцовская власть должна выражаться в любви, а не в жестокости»).

Мы не должны забывать, что распространение этих гуманных взглядов в немалой степени обязано изменению экономических условий. После того момента, как римляне лишились возможности проводить дальнейшие завоевания и ограничились улучшением организации и управления своей колоссальной империей, важнейшие источники рабов (ввоз военнопленных и похищения) существенно уменьшились. Известно, что количество рабов достигло максимума в начале имперской эпохи.

5. Публичные казни

Но улучшение отношения к рабам шло параллельно с ужесточением наказаний. Последний год республики отмечен попытками отменить, насколько возможно, смертную казнь для свободных римских граждан. Однако в первые годы империи, при Августе, заметна тенденция к усилению наказаний, особенно к учащению смертных приговоров. Со временем они стали выноситься со все большей и большей легкостью, и ими наказывались все менее и менее серьезные проступки, казни становились все более жестокими, случаи тирании множились. В правление «христианского» императора Константина появились ужасные обычаи – вырывание языков, вливание расплавленного свинца в рот преступнику. И именно во время империи на первое место вышли «церемониальные казни», как их называл Моммзен, со всем их зверством.