Изнаночные швы времени - Иван Слепцов

– Надо бы нам сейчас, воевода… – обернулся Олег к Жидиславу и сразу же осекся.

«Сейчас… Какое „сейчас“ для меня настоящее „сейчас“? – подумал он. – „Сейчас“ человека из двадцать третьего века, по средам и воскресеньям играющего в крокш72, хорошо, кстати, играющего, считающего, что семь из десяти пойманных дротиков – это не тот результат, который ему нужен? Или „сейчас“ хрономенталиста, способного услышать стрелу на подлете, обернуться и, шаля, схватить ее не посередине, а за оперение. Или „сейчас“ волынского боярина, говорящего по-венгерски, по-польски и по-немецки, язык которого здесь, на северо-востоке, понимают, но удивляются тому, как он звучит? Опытнейшего воина, который, случайно оказавшись рядом, помогает зятю своего сюзерена в рискованном предприятии? Рискованном и, наверное, бесполезном. Почти наверняка бесполезном. Точно бесполезном. Совершенно бесполезном».

На Олега ненадолго накатило оцепенение, но, к счастью, ему вспомнились глаза Сребры – молодого дружинника князя Андрея, с которым позавчера они разведывали дорогу на Ростов. Взяв его, еще двоих воинов из княжеского двора и четверых горожан из ополчения, хорошо державшихся в седле, Олег решил проверить, откуда и куда перемещаются тумены Неврюя. И на закате им случилось наткнуться на таких же разведчиков, вражеских: отряд ордынцев из тридцати примерно человек двигался по правому берегу Нерли.

Сребра повернул коня – скакать назад, но был пойман Олегом за узду, развернут и брошен вперед, в неожиданную и яростную атаку. Ордынцы ее не выдержали, поскакали прочь, оставив четверых убитых и одного раненого, стонущего и плюющегося.

Связывал его Сребра, Олег присматривал издали и поймал его взгляд. Поймал и сразу узнал, понял, идентифицировал. Такой же взгляд был в октябре 1941 года на дороге за Мценском у лейтенанта-танкиста из 4-й танковой бригады, командир73 которой плюнул на указания атаковать авангард наступающих немцев сходу, устроил свои танки в засаде, а потом задал неплохую трепку наступающему противнику.

После боя лейтенант остановил свой БТ рядом с «тридцатьчетверкой» Олега, высунулся из люка и, оглядев шоссе и поле рядом, где дымилась техника с крестами, закричал: «Можно их бить! Можно этих сук бить!» Вражеских машин подбито было немного, да и отремонтируют почти все их потом, и через два дня немцы прорвутся в другом месте, и поле боя останется за ними, но пока их натиск был остановлен. Причем потерями не один к десяти, а по уму.

Взгляд у лейтенанта был веселый, смелый и хищный. Ничего в нем не осталось от мрачного меланхолика, который накануне вечером написал письмо жене и протянул его Олегу, часто помаргивая, чтобы скрыть слезы, со словами: «На, проверь… Хочу, чтоб без ошибок было. Пусть помнит про меня, что я грамотный теперь стал». Жена у него, понял Олег, была школьной учительницей и страшно стыдила его за «позно» и пропущенные запятые.

«Получил уже третий танк с начала войны. Чувствую, что убьют меня завтра. Не поминай лихом. Андрюшу поцелуй» – прочитал он в конце и дал себе слово, по возможности последить за БТ этого лейтенанта, если опять их пошлют лоб в лоб – на расстрел – против гораздо лучше обученных немцев.

Веселый, смелый и хищный – хороший взгляд для солдата. У старых бояр князя Ярослава Всеволодовича, которые правдами и неправдами отговаривались идти с его сыном, нынешним великим князем Владимирским, в поход против ордынцев, такого взгляда нет. Они ордынской стрелы боятся примерно так же, как немецкого танка окруженец 1941 или 1942 годов. И будут бояться, пока не победят – хотя бы в небольшом бою.

Но победить нельзя, не сражаясь, поэтому не бесполезна эта битва, вновь говорил себе Олег. Сребра вот победил, повез своему князю пленника и чувствует себя, наверное, настоящим витязем. И хорошо, что чувствует. Было б таких хоть полтысячи…

Сполох не спеша шел вперед, и опять перед Олегом менялись лица ополченцев. Здесь были те, кому случилось четырнадцать лет назад побывать на Сити, когда скомканное монголами русское войско, лишенное командования, частью полегло, частью растеклось по окрестным лесам. Но немного. Больше в строю было все-таки тех, кто вместе с князем Андреем ходил десять лет назад на помощь Новгороду74.

Позади кто-то кашлянул. Олег обернулся. Его догонял седой сухощавый старик в великолепной пластинчатой кольчуге. Урдин, один из немногих уцелевших в Ситской битве бояр князя Юрия Всеволодовича75. Он люто ненавидел Ярослава, брата своего князя, который из Киева не пришел на помощь, когда на Владимирское княжество напал Батый. Он перенес эту ненависть на Ярославовых сыновей, потому жил с 1239 года в Пскове. Но, тем не менее, явился с небольшим отрядом вооруженных на немецкий манер ратников и наемников-добровольцев из Дерпта76 к Переславлю, как только узнал, что князь Андрей собирает войско против ордынцев.

– За князем отправить надо, боярин Олег Владимирович, – проговорил Урдин. – Посланные вернулись. Татары на Тошме уже.

Олег кивнул и подозвал кудрявого паренька, который глядел на него из строя. Не смотрел даже, а умолял глазами: обрати на меня внимание! Ну, обрати! Указал Олег ему на коней, пасшихся в тылу, протянул костяной зажим для плаща и велел скакать быстро в Переславль, показать «эту вещицу» великому князю и передать, что «боярин волынский кланяется, просит к Трубежу ехать».

Парень убежал, Олег и Урдин посмотрели ему вслед, переглянулись, «шустрец!» – сказали одновременно и рассмеялись. Старик хохотал с удовольствием, откидывая голову назад и жмурясь, долго вытирал руками глаза, смех его – который до слез, настоящий, искренний. Вообще, это был замечательный дед. Он был богат, но не жаден. По-своему набожен, мог час простоять в церкви на коленях (Олег и увидел его впервые в Спасо-Преображенском храме Переславля за этим занятием), но терпеть не мог черное духовенство – монахов и епископат. Грамотный – кириллицей писал, говорил по-немецки и по-шведски. Смел и не жесток.

Олег вновь еще раз с удовольствием оглядел ратников: четырнадцать псковитян, восемь немцев и пятеро эстов – крепкие, сытые, добротно вооруженные, и опять повернулся к строю. На него смотрели. Все. Во все глаза. И это было не муштрованное подобострастно-восторженное внимание, которому позже придумают определение «есть глазами начальство», не сквозящая исподлобья мрачная покорность воле князя и его ближайших помощников и не бесшабашное озорство. Это была смесь уважения и успокоения. Так же смотрят на случайного прохожего, который дотянулся длинной палкой до тебя, уже готового плюнуть на долгую борьбу с засасывающей и пугающей пустотой омута. Так смотрят, уже нащупывая ногами твердое ровное песчаное дно и вздыхают с облегчением: ух, пронесло!

Олег знал, что в нем видят настоящего богатыря из былин и сказок – такого, что если камень в руку возьмет, то масло выжмет, если ногой в воду ступит – водяные под коряги попрячутся и мальками ершей начнут прикидываться. Соловей-разбойник, когда сильно пьян, пускает слюни, чтобы такого в долю позвать, но на трезвую голову даже мечтать об этом боится, так как мысль материальна, богатырь ее учует, приедет и оторвет что-нибудь за совсем уж дрянные думки. Селянам и горожанам он лучший друг, вороватая княжеско-боярская дворня его не любит и ябедничает хозяевам, а девушки мечтают, что уж в этом-то году он обязательно появится в городе на русальной неделе и можно будет утащить его в стог.

Ряд лиц… Вот еще один молодой парень… Да какой там парень! Мальчишка еще совсем. Он единственный, наверное, кто не смотрел на Олега, а щурился из-под ладони на зеленые холмы за Трубежем. Хотел, наверное, быть первым, кто увидит ордынскую конницу, и закричать что-нибудь, чтобы вмиг кончилось время напряженного, коробящего душу ожидания, чтобы все вздохнули и перекрестились. Чтобы перестали ждать врага и начали ждать боя.

– Дай меч, малец! – сказал Олег, остановившись. Меч у парня был тяжелый, двуручный, для пешего боя совсем не подходящий. Олег взвесил его на руке, удивился числу щербин на гарде, рассмотрел рукоять, которая была аккуратно и явно недавно оплетена тонкими полосками кожи, сложившимися в симпатичный орнамент, и снова посмотрел на парня.

– Как звать тебя?

– Робша я.

– Откуда меч такой?

Меч, оказалось, был трофеем времен Липицкой битвы, в которой войска старых вечевых городов – Новгорода, Смоленска и Ростова – вчистую разбили армию владимиро-суздальских князей, желавших владеть землей по-новому, без оглядки на горожан. Всеслав, отец Робши – совсем молодой тогда еще, «борода смешная», вернулся с позолоченным шлемом на голове и целым возком кольчуг, мечей и секир. Многое из того потом продали в Новгороде и завели крепкую торговлю. Но кое-что оставили, в том числе этот двуручник. Стариком Всеслав любил зимой разжечь в доме побольше лучин, собирал сыновей и племянников и устраивал спектакль: рассказывал и показывал, как он этим мечом «достал» одного из муромских князей, «наладившегося» было бежать.