Мировой кризис - Андрей Мартьянов

Неопределенность продолжалась до семи вечера, когда в отель наконец прибыли их сиятельство, причем не в одиночестве, а сопровождаемый невзрачным господином средних лет, в котелке и с зонтиком-тростью. Господин был белобрыс, обладал тонкими соломенными усиками, невозмутимо-ленивым взглядом и обликом напоминал приказчика из дорогого магазина для благородной публики.

Прохор немедленно осознал — случилось нечто донельзя скверное. Барин выглядел смертельно уставшим, побрит неаккуратно, костюм помят, но это еще полбеды; за долгие годы камердинер научился различать малейшие оттенки настроения Алексей Григорьича, когда он глядит искоса, будто птица, осторожно трогает указательным пальцем повязку на глазу и громко, словно паровоз, выдыхает, значит, барин растерян и подавлен. Ничего подобного с ним не случалось со времен японского плена.

— Нам необходимо поговорить наедине, — не здороваясь заявил Барков лорду Вулси. — Господа, пожалуйста, покиньте кабинет и не входите, если вас не позовут.

— Какая таинственность, — шепнул под нос Монброн, но, как и прочие, вышел. — Тимоти, что, по-твоему; за тип приехал с графом?

— Я тебе не гадалка. Если нас выгнали, пойдемте на первый этаж, в ресторан. Время ужина, а я голоден как волк…

Двери номера затворились, Барков щелкнул замком.

— Милорд позвольте рекомендовать: подполковник Свечин, Василий Константинович, из главного управления Отдельного корпуса жандармов, следователь по особым делам. У него есть вопросы…

— Я владею английским, — упреждая вопрос Джералда, сказал господин Свечин. — Ваша светлость, мне неприятно вас тревожить, вы гость, но служба есть служба. Дело действительно крайне, крайне серьезное, способное даже затронуть отношения между нашими державами.

— Присаживайтесь, — ответил недоумевающий лорд Вулси. — Могу я осведомиться, каковы причины… Настоящего визита?

— Ваша светлость, по сведениям, некоторое время назад вы сталкивались с тайной организацией, именующейся «Сионским приоратом». Меня интересует любая информация об этих людях. Персоналии, связи, потенциальные возможности и прочее.

— По сведениям? — кашлянул Джералд и перевел взгляд на Баркова. Тот не смутился:

— Я обязан был рассказать о кладе на Рейне. Понимаете, обязан! Подполковник, объясните его светлости…

Тем временем в ресторации «Виктории» играла музыка, сияли электрические лампы, забранные в стеклянные плафоны в виде цветов золотистых лилий, постояльцы отеля и зашедшие с улицы любители хорошей кухни вкушали плоды трудов французских и итальянских кулинаров, составлявших немалую часть доброй славы гостиницы. Развлекательная программа не вызывающая, а вполне скромная — фортепиано, скрипка и романсы, никаких вульгарных цыган и медведей. В «Виктории» останавливается консервативная публика.

Концессионеры и мсье Вершков расположились за одним из лучших столиков справа от сцены, резервированных за гостями номеров-люкс бельэтажа. Зал полон, много военных, семейные пары, коммерсанты, чиновники. Обстановка самая комфортная, не отличишь от лучших заведений Парижа и Вены,

Сдружившийся с Тимоти Прохор научил техасца пить русскую водку, которая, особенно с надлежащими горячей и холодной закусками, ничуть не хуже хваленого виски с Островов, а то и многим лучше — нет противного сивушного запаха, напрямик именуемого мсье Вершковым «керосиновым». Монброн, еще за время предыдущего посещения России пристрастившийся к волжской и каспийской рыбе, угощал замаринованной в белом вине севрюгой доктора Шпилера. Предчувствовавший недоброе настороженный Ойген и не менее мрачная Евангелина ограничились чаем и десертом.

Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу — разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.

Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом платье, шумели только Тимоти с Прохором, причем оба разговаривали на безобразном вавилонском наречии, которое искренне считали благородным французским языком. Но, что характерно, друг друга понимали на диво хорошо.

Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.

— Merde… — Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. — Прохор, что такое? Пожар?

— Не похоже.

Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.

Прочитал. Перекрестился.

— Да что… — повторил Тимоти. — Война?

Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.

— Государственный гимн, — громко шикнул Прохор. — Мадам, мсье, надо встать!

Иностранцев пробрало до костей — подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.

— Мсье Вершков? — выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. — Я… Мы… Это…

— Вот, сударь! — Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад,

— Я не читаю на русском!

— Дайте, — потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. — Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!

— Отречении? Каком?! Почему?!

— Подождите, я попытаюсь перевести, официальный русский сложнее разговорного… Господним изъявлением сын наш, государь наследник-цесаревич Алексей Николаевич почили… Боже, умер престолонаследник, внезапная болезнь!

— Что делается, а?.. — вздохнул Тимоти. — Дальше?

— Император Николай полагает, что сейчас… Пребывая в неизбывном горе… Не понимаю! Да, вот: передаем наследие наше дяде нашему великому князю Николаю Николаевичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского… Заповедуем править делами государственными в полном и нерушимом единении… Больше ничего особенного. Царское Село, дано сегодня, в три часа и пять минут дня. Подписи: Николай, министр двора генерал-адъютант граф Фредерике… Наследный принц! Пресвятая дева!..

— Я родился в республике, осторожно сказал Монброн. — И не совсем понимаю монархические традиции, особенно русские, тут все иначе, нежели в Европе. Получается, скончался маленький дофин? Верно?

— Да, — подтвердила Евангелина.

— Но почему тогда отрекся император? И в пользу дяди? У Николая есть другие дети!

— Девочки. Женщина в России вправе наследовать только если не осталось претендентов мужского пола, а таковых сколько угодно. В манифесте сказано, что охватившее его горе не позволяет впредь отправлять возложенные Богом и народом обязанности.

— Выходит, да здравствует император Николай III? — тихо сказал доктор. — И я почти не сомневаюсь, что… Вы должны понять.

— Вот не нужно таких заключений! — горячо сказал мистер О'Донован. — Док, вы что, окончательно спятили? При чем тут мы?

— Граф Барков ездил за книгой. Книга напрямую связана с нашим общим делом. Его сиятельство привез с собой из резиденции царя незнакомца, похожего на полицейского шпика, и они уединились наверху с лордом Вулси для крайне важного разговора. За нами следят. Тимоти, ты взрослый человек — должен сделать выводы!

— Док, ну зачем видеть призраков за каждым углом?! Мало мне Джералда с Робером, как помешались на мистике! Ойген, ты здесь самый старший и умный, что скажешь?

Господин Реннер привычно отмалчивался до поры, но когда взгляды концессионеров обратились на скромного австрияка, даже благовоспитанный Монброн отпустил пару словечек, заставивших бы покраснеть отъявленных клошаров из квартала Марэ.