Хроника любовных происшествий - Тадеуш Конвицкий

Витек присел на замшелую каменную кладку.

– Что случилось? – спросил самого себя рассеянно. – Собственно, что случилось? Наверно, я свихнусь. Так это кончится. Другого не дано. Все это идиотизм. Чистейший идиотизм. Может, я попросту уснул. Может, проснусь через несколько часов вполне здоровым?

И тут взревел no-ослиному клаксон. Неизвестно откуда и зачем пронесся по улице Дворцовой пан Хенрик на своем мотоцикле. Вскинул руку, приветствуя Витека, а тот снова принялся размышлять, что все это, вообще и в частности, значит и к чему приведет.

Она воровала, чтобы собрать на приданое. При загадочных обстоятельствах продолжительное время пропадали из квартиры адвоката Мечислава Ч. различные ценности, в основном предметы накладного серебра и ювелирные изделия. Подозрение пало на приходящую прислугу Юзефу Комар. Но обыск, произведенный в ее квартире полицией, не дал никаких результатов. Через несколько дней Комар явилась в полицейский участок и чистосердечно призналась в содеянных ею кражах, совершать которые якобы подговаривал ее Франтишек Пигва. Пигва намеревался жениться на Юзефе Комар, а деньги, вырученные от продажи похищенных вещей, предназначались на приобретение приданого. В квартире Пигвы обнаружен портативный сейф, являющийся собственностью адвоката Ч.

Синяя туча, словно веко, закрывала половину багрового солнца, разбухшего к закату. И все вокруг побагровело, утихомирилось к ночи. С молодых влажных листочков свисали крупные капли с ядрышком багрянца внутри.

Витек стоял на краю расщелины, по дну которой некогда протекал ручей. Смотрел на знакомую виллу с кровавым блеском в окнах.

– Боже, сделай так, чтобы все было хорошо. Боже, который вездесущ, который где-то должен быть, во мне, в травах, в облаках или бесконечно далеких галактиках. Боже в трех ипостасях или в одной. Боже сущий или только нами воображаемый. Боже как высшая сила, логика вечности и судьба, Боже, дай мне ее теперь, и больше ничего не надо, ничего иного я не желаю, не вожделею. Боже, дай мне ее навсегда.

Почему-то вспомнились чаевые – пятьдесят грошей, которые он получил от нее за доставку телеграммы. Начал искать в нагрудном кармане куртки и ничего не нашел, обшарил другие карманы, ощупал потертую подкладку – монеты не было.

За сеткой ограды уже стоял пес-великан. Стоял недвижимо, даже не вилял хвостом. Присматривался к пришельцу налитыми кровью глазами.

– Это плохая примета, – сказал ему Витек. – Кто-то взял у меня талисман. Случилось нечто весьма скверное. Но ничего. Может, даже к лучшему. Начну все сначала.

Пес вздрогнул, однако не повернул головы. По щебню дорожки бежала Алина, бежала неизвестно откуда, словно из этой багряной мглы, ведь они же не слыхали стука отворяемой двери. Она бежала, откинув назад голову, и Витеку показалось, что кто-то хватает ее за пепельные волосы. Он взглянул на виллу. Одно окошко погасло. За холодным сизым стеклом, держась руками за раму, маячил, словно распятый, кузен Сильвек.

– Я немного опоздала, верно? – сказала Алина, переводя дух. – Надеюсь, не слишком заставила себя ждать? Привет.

И неожиданно коснулась его холодными, как трава, устами.

– Поскорей уйдем отсюда, не хочу, чтобы меня видели. Будут потом надоедать.

Она взяла его под руку, а он поискал пальцами то место на виске, где еще не оттаял холодок ее поцелуя.

Вошли в лес, истекающий сыростью.

– Ну, что ты мне хотел сказать? Умираю от любопытства.

– Я не могу так сразу.

– Насколько я тебя знаю, ты наверняка заранее основательно подготовился к разговору.

– Да, но сейчас все рухнуло. И я не знаю, с чего начать.

– Тогда подождем. Есть желание погулять?

– Обожаю прогулки. Ведь ничего другого мы не делаем.

Витеку показалось, что она сжала пальцами его предплечье. Краешком глаза он глянул на ее лицо, обращенное к нему.

– Для кого ты накрасила губы?

– Я накрасила губы? – Алина изобразила удивление и тут же резко отвернулась, чтобы он не заметил зарумянившихся щек.

– Для меня или для кузена?

– Для себя самой. Тебе не нравится помада?

– Не знаю почему, только мне не очень нравится.

– Ничего не поделаешь, придется мне это пережить. Зайдем в костел, что ты на это скажешь?

– Можно зайти, если не закрыт.

Он пропустил ее вперед. Она легко взбежала по ступенькам из валунов, скрепленных осыпающейся известью.

Потянула за дверную ручку. Дверь отворилась с протяжным стоном.

– Видишь, это хорошая примета, – тихо произнесла она, прижимая палец к губам.

– Откуда ты знаешь, что я ворожу?

– Должен ворожить, ведь и я постоянно ворожу.

– С каких пор? – спросил Витек, подходя к дверям.

Алина секунду раздумывала.

– Всегда.

Вошли в темный притвор, и Витек увидал в глубине нефа, под сиянием пресбитерия, два ряда горящих свечек.

– Тут кто-то есть, – шепнул он в ее горячее ухо.

– Ведь это же костел. Давай подойдем поближе.

Она нашла в темноте его ладонь. Держась за руки, они двинулись в глубь костела, который походил на просторный деревянный барак, построенный крестьянами или солдатами.

Между двумя рядами свечек возвышался постамент с открытым гробом. Мерцание свечей, которых спугивали порывы сквозняка, мешало разглядеть, кто в нем. Остановились в нескольких шагах от венков из хвои, пахнущих кладбищем и разверстой могилой. Рядом кто-то коленопреклоненный жарко молился.

– Хочешь подойти ближе?

– Не знаю. Мы и так близко.

– Боишься покойников?

– Можем подойти, если есть охота.

На цыпочках, чтобы не пробуждать скрипа половиц, обошли постамент. Алина так крепко стиснула его пальцы, что они онемели. Витек осторожно пошевелил ими, но она сжала сильнее. Где-то в стене, между массивными бревнами, проложенными мхом, время от времени принимались пиликать домашние сверчки.

Алина вдруг замерла. На мгновенье сквозняк унялся, свечи вспыхнули ярче, и Витек увидал прямо перед собой вытаращенные глаза старухи, словно она все еще видела приближающуюся смерть в белом саване, из-под которого торчит ржавая коса. Увидал распухшие руки на вздутом животе, по которому стекали черные капли четок. Увидал также отекшие ступни, на которые не налезали дешевые спортивные туфли, и поэтому кто-то разрезал их ножницами в подъеме.

– Не закрыли глаза.

– Подбородок тоже не подвязали. Взгляни, как ужасно оскалены остатки зубов.

– Вероятно, она умерла в одиночестве.

– Да, была совершенно одна, когда явилась смерть.

– Что тогда увидала, что подумала?

– Этого никто никогда не узнает.

– Может, когда-нибудь узнают.

– Может, когда-нибудь научатся избегать омерзительности смерти.

– Каким образом?

– Еще живыми будут уходить в мир иной.

– А потом будут сожалеть, что не умирали, и грустить о смерти.

– Не знаю. Нас уже тогда не будет на свете.

– А где мы будем?

– Тоже не знаю, зато знаю, что мы будем вместе.

Теперь он стискивает руку девушки, чуть влажную. Она осторожно, палец за пальцем, высвобождается из его руки. Перед алтарем, как глаз светофора, висит красный огонек лампадки.

– Давай вернемся, – тихо говорит Витек.

– Надо помолиться. За душу этой незнакомой женщины.

– Я ее откуда-то знаю.

– Может, встречал на улице или в лавке.

– Нет, пожалуй, я знаю ее по наитию.

Рука Алины дрогнула и снова отыскала его пальцы.

– Преклоним колена.

Они опустились на колени. Алина что-то зашептала торопливо, лихорадочно. Витек тоже хотел помолиться и начал «Отче наш», однако вскоре запутался в словах, похожих друг на друга, не прочувствованных, не орошенных слезами, поэтому упорно возвращался к началу, чтобы спустя минуту снова сбиться.

Потом они вышли в лес, еще затопленный багровым заревом заходящего солнца.

– Зачем ты привела меня сюда?

– Не знаю. Как-то так получилось.

– Взгляни на свои руки, на лицо, на тело. Впереди у тебя очень долгий путь.

– Нет, мой путь уже завершается. Видишь, вот здесь, у этого куста крушины.

Алина поднимает ладонь, почерневшую от зарева. Оба глядят на эту ладонь, дрожащую, как птичье крыло. За их спинами звонит костельный колокол. Вначале неровно, неуверенно, затем частит, все быстрее и быстрее, словно моля кого-то о милости для души усопшей.

И тут Витек внезапно накрывает руку Алины своей, поворачивает ее к себе лицом и обрушивается губами на ее губы. Они сталкиваются зубами. Витек чувствует во рту солоноватый привкус крови. Слышит звон колокола и слышит в себе какой-то другой звон, который отдается в ускоряющемся ритме пульса, распирает грудь, виски, губы, губы, сделавшиеся удивительно огромными, губы, горящие, как обрывок юношеского сна. Она что-то говорит сквозь какой-то сладостно обжигающий мякиш. Может, жалобно стонет или плачет. Он прижимается к ней еще плотнее, оплетает плечи девушки руками, находит пальцами мелкие узелки позвонков и хрупкие полоски ребер, и вдруг она замирает, становится тяжелой, тянет его вниз. Они натыкаются на шершавый, влажный ствол дерева. Алина все еще в летаргическом сне. Витек отрывается от ее полуоткрытого рта. Она мертвенно-бледна, глаза зажмурены. Он хочет разбудить ее, инстинктивно сует руку в вырез платья и ощущает таинственную и удивительную мягкую округлость, пьянящее тепло, восхитительную шероховатость соска. Ощущает все то, что в былые времена потрясало каждого молодого человека.