Шиворот-навыворот - Ф. Энсти

Он жил в постоянном страхе перед таким разоблачением, и мысль о том, что он всецело зависит от какого-то маленького паршивца, приятеля сына, была страшным унижением для человека, который до этого пребывал в уверенности, что знания, которыми он не владеет, не имеют никакой реальной ценности.

Несколько дней Поль жил как в кошмаре, пока не произошло событие, заставившее его снова попытаться воспротестовать.

Было субботнее утро, и он спустился на завтрак, после уже привычной ночи с тумаками и колотушками. Он вяло размышлял, долго ли вес это может длиться, как увидел на своей тарелке конверт с лондонским штемпелем, надписанный рукой его дочери Барбары.

Его вдруг снова охватила надежда. Неужели самозванца вывели на чистую воду и в письме содержится приглашение вернуться домой и продолжить прежний образ жизни? Такое письмо можно будет показать доктору как лучшее объяснение того невообразимого положения, в котором он оказался.

Но когда он увидел, что письмо адресовано «Мистеру Ричарду Бультону», его охватила тревога. Вряд ли Барбара так написала бы, знай она правду. Он поколебался, прежде чем открывать конверт.

Затем, решив, что дочь сделала это для вида, ради его же блага, мистер Бультон стал разрывать конверт дрожащими вальцами.

Первые же слова мигом развеяли все его надежды.

Он читал не отрываясь, пока комната не закачалась, словно пакетбот на волнах, а буквы, выведенные крупным ученическим почерком дочери, не превратились в огненные словеса. Мы приводим письмо полностью, дабы читатели могли сами сделать все необходимые выводы.

Дорогой-дорогой Дик!

Ты, наверное, не ожидал получить от меня письмо, но мне так много нужно рассказать тебе, что я выбрала время и решила выложить все сразу. У меня для тебя новости – и по-моему, очень хорошие. Я даже не знаю, с чего начать – все так странно и приятно – это похоже на сон, только очень не хотелось бы просыпаться!

Но все по порядку. Ты уехал, причем даже не зашел к нам попрощаться. Мы просто не поверили своим ушам, когда входная дверь хлопнула и ты укатил, не сказав нам ни словечка. Так о чем я? Ах да. С твоего отъезда наш дорогой папа совершенно переменился. Ты просто не поверишь, но он сделался веселым и озорным – ты только представь. Мы говорим, что он самый большой ребенок в нашей семье, но он только хохочет. А раньше от одного намека на такое он бы страшно рассердился и нам бы досталось на орехи!

Я теперь поняла, почему он был такой сердитый и придирчивый на той неделе. Он не хотел, чтобы ты уезжал в школу. Когда же горечь от разлуки рассеялась, он снова повеселел. Ты же знаешь, он не любит показывать свои чувства...

Папа изменился до неузнаваемости. После твоего отъезда он только один раз ходил на работу и вернулся в четыре часа. Ему нравится, когда вокруг крутимся все мы. Обычно он проводит все утро дома и играет в солдатики с Роли в столовок. Ты бы обхохотался, если бы видел, как он заряжает пушки порохом и дробью. Он ничуточки не расстроился, когда в буфете появились дырки и разбилось зеркало.

Вчера мы страшно повеселились – играли с папой в разбойников. Верхнюю оранжерею он превратил в разбойничью пещеру, и охранял ее, вооружившись твоим пугачом. Он не пропускал мимо никого из прислуги, если они не показывали пропуск, подписанный кем-то из нас. В разгар веселья появилась мисс Макфадден, но увидев, как резвится папа, сказала, что не останется в доме ни минуты. Боулер подал заявление об уходе, не могу взять в толк, почему. Почти каждый вечер мы ходим в театр. Вчера, например, смотрели пантомиму, и папе так понравился клоун, что он прислал ему приглашение отобедать у нас в воскресенье, когда придут сэр Бенджамин и леди Бэнгл, а также олдермен Фвшвик. Вот будет здорово увидеть клоуна за столом! Интересно, он придет в вечернем костюме или как? Мисс Мангналл отправили в месячный отпуск – папе не понравилось, что мы все время учимся! Ты представляешь?!

Наконец, у нас в доме начнется переоборудование. Папа вчера выбрал мебель для гостиной. Она обита желтым атласом, что, по-моему, ярковато. Большой ковер я пока что не видела, и только знаю, что он будет в тон мебели, зато коврик дЛя камина прелесть – на нем изображена охота на львов.

Но это еще не все. У нас будет детский праздник! Приглашены только дети, и они будут делать все, что им заблагорассудится! Я так хотела, чтобы ты тоже пришел, но папа говорит, это выбьет тебя из колеи и отобьет вкус к учебе.

Не забыла ли тебя Дульси? Я так хотела бы взглянуть на нее. Но пора кончать. Мы с папой идем в «Аквариум». Напиши мне такое же подробное письмо, если конечно, позволит старик-доктор. Минни и Роли целуют и обнимают тебя, и папа тоже шлет привет. Он надеется, что ты хорошо учишься.

Твоя любящая сестра Барбара.

Р. S. Чуть было не забыла. На днях нас посетил дядя Дюк и остался жить у нас. Он хочет сделать папу страшным богачом. У него есть где-то золотая шахта и еще проект парового трамвая в Лапландии. Но мне он не нравится. Слишком уж он вежливый!

Вдаваться в объяснения, какой эффект произвело письмо на мистера Бультона, было бы просто неуважением к читателям. Он постепенно усваивал информацию, переделанную ничего не подозревающей Барбарой, успокаивая свои нервы пахнущим оловом кофе. Но когда он дошел до постскриптума, то закашлялся и разлил кофе. Доктор Гримстон не замедлил откликнуться на это нарушение этикета.

– Такое поведение за столом недопустимо, решительно недопустимо для цивилизованного человека. За долгие годы работы в школе я впервые вижу, чтобы мой ученик так жадно набрасывался на завтрак и давился. Это самая настоящая жадность, сэр! Прошу на будущее не так стремительно набрасываться на еду. Твой достойный отец со слезами на глазах жаловался мне – и не раз,что никак не может научить тебя хорошим манерам за столом.

По столам прокатился легкий смешок, и кое-кто из учеников стал отхлебывать кофе с подчеркнутым изяществом – то ли в виде упрека Дику, то ли демонстрируя свои манеры. Но Полю было не до упреков. Он возбужденно вскочил с места, размахивая письмом.

– Доктор Гримстон! – возопил он. – Дело не в моем поведении! Я хочу вам сказать что-то важное! Я так больше не могу! Мне надо срочно вернуться домой – срочно!

Он говорил властно, почти диктаторским тоном, и школьники решили, что за это его ожидает порка – многие очень на это надеялись. Но доктор велел всем отправляться на площадку, а Полю приказал остаться.

На другом конце стола миссис Гримстон нервно вертела в руках кусочек тоста – она не любила, когда школьнику доставалось от мужа и опасалась неприятной сцены, а Дульси смотрела на происходящее, широко открыв глаза.

– Объясни мне, друг мой, – сказал доктор, отрываясь от своего мармелада, – почему тебе надо вернуться домой?

– Я... получил письмо, – пробормотал Поль.

– Надеюсь, дома все здоровы?

– Нет, нет, все гораздо хуже, – сказал Поль. – Она просто не понимает, о каких ужасных вещах рассказала.

– Кто такая «она»? – спросил доктор, а Дульси еще шире раскрыла глаза и побледнела.

– Я не буду уточнять, – сказал Поль. Он чувствовал, насколько абсурдно прозвучали бы слова «моя дочь», а в голове у него творился такой кавардак, что он не мог придумать ничего другого. – Но мне необходимо быть дома.

– Что случилось?

– Все! – выпалил Поль. – Если я не вернусь, дом рухнет.

– Ерунда! – возразил доктор. – Ты не такая важная особа, Бультон. Но дай мне взглянуть на письмо.

Показать ему письмо – значит предать огласке все безумства Дика, ни за что! Он сам будет нести это бремя! И вообще что толку показывать письмо? Оно не поможет отправить его домой, скорее наоборот, и Поль был вынужден пробормотать:

– Простите, доктор Гримстон, но письмо сугубо личное, и я не имею права показывать его посторонним.

– В таком случае, – не без оснований, сказал доктор, – если ты не можешь сообщить мне, что или кто требует твоего присутствия дома и отказываешься показать мне письмо, которое, возможно, внесло бы некоторую ясность, было бы странно полагать что я должен выполнить столь нелепую просьбу, не так ли?

Снова Поль отдал бы что угодно за присутствие духа, позволившее бы ему изложить суть дела коротко и ясно, тем более, что момент был благоприятный. Школьные наставники не способны всегда играть роль тиранов, и доктор, несмотря на стремление проявить строгость, скорее развеселился, чем рассердился от подобного нахальства.

Но Поль ощущал ужасную абсурдность своего положения. Только правда могла принести ему избавление от всех бед, но именно правду он никак не мог решиться рассказать. Он понурил голову и молчал.

– Пф! – наконец фыркнул доктор. – Чтобы я больше не слышал ничего подобного! Не приставай ко мне с этими смехотворными историями, Бультон, иначе в один прекрасный день я сильно рассержусь. А теперь иди, веди себя как все нормальные школьники и перестань выпендриваться!