Город - Дэвид Бениофф

Из дома дохнуло жаром, как из чрева кита. Я уже не помнил, когда в последний раз мне было так тепло. Вслед за блондинкой мы из сеней прошли в большую комнату. Три ее товарки выстроились неловкой шеренгой, нервно перебирали пальцами края ночнушек. Маленькая брюнетка с пухлыми руками, казалось, вот-вот заплачет: она не сводила глаз с Колиного пистолета, и у нее дрожала нижняя губа.

— Кто-нибудь еще есть? — спросил Коля.

Блондинка покачала головой.

— Когда придут? — спросил Коля.

Девушки переглянулись.

— Кто? — спросила та, что смахивала на грузинку.

— Вот только не надо мне, дамы. Я офицер Красной армии, у меня особое задание…

— А он тоже офицер? — спросила блондинка, показав на меня. Она не улыбалась, но в глазах скакали веселые искорки.

— Нет, не офицер, он рядовой…

— Рядовой? Вот как? Тебе сколько лет, голубчик?

На меня посмотрели все девушки. В натопленной комнате, под тяжестью этих взглядов я почувствовал, что краснею.

— Девятнадцать, — ответил я, выпрямляясь. — В апреле будет двадцать.

— Ц-ц… чего-то мелкий для девятнадцати, — сказала грузинка.

— Максимум пятнадцать, — подтвердила блондинка.

Коля передернул затвор пистолета, дослав патрон. В тихой комнате прозвучало внушительно. Мне показалось, что слишком уж театрально, но Коле такие жесты отчего-то всегда сходили с рук. Пистолет он держал стволом в пол и внимательно смотрел в лица всех девушек по очереди. При этом не спешил.

— Мы пришли издалека, — наконец сказал он. — Мой друг устал. Я устал. Поэтому спрашиваю еще раз: когда они явятся?

— Обычно приходят около полуночи, — ответила пухлая брюнетка. Остальные пристально посмотрели на нее, но ничего не сказали. — Когда артобстрел закончат.

— Так, значит? Надоедает немцам палить по нам в Питере, они приходят сюда ночевать, и вы их обхаживаете?

В каком- то смысле я дурак дураком. Я это не из скромности говорю. Вообще, конечно, я гораздо умнее среднего, хотя, наверное, интеллект не стоит рассматривать как такой отдельный датчик, вроде спидометра. Это же целая батарея тахометров, одометров, альтиметров и прочего. Отец научил меня читать в четыре года, чем всегда и похвалялся перед друзьями, но вот моя неспособность выучить французский или запомнить даты походов Суворова, надо полагать, сильно его беспокоила. Сам он был настоящий эрудит: читал по заказу любую строфу из «Онегина», бегло говорил по-французски и по-английски, неплохо разбирался в теоретической физике. Его уход в поэзию стал для университетских преподавателей маленькой трагедией. Преподавателям этим надо было наставить его на путь истинный. Обучили бы его утешению физикой, объяснили бы лучшему своему студенту, почему форма Вселенной и вес света важнее рифм и верлибров о жуликах и абортмахерах Ленинграда.

Мой отец сразу бы сообразил, что происходит в этом сельском домике, — едва взглянул бы в окно. Даже в семнадцать лет. Вот поэтому я почувствовал себя полным идиотом, когда наконец до меня дошло, зачем здесь эти девушки, кто их кормит и колет им дрова, так аккуратно сложенные под навесом.

Блондинка злобно зыркнула на Колю, ноздри ее раздулись, а веснушчатое лицо побагровело.

— Ты… — начала она и некоторое время не могла закончить — слишком разозлилась. — Приперся мораль нам читать? Герой-красноармеец? Да где ты был со своей армией? Немцы пришли и спалили все дотла — где была твоя армия? Моих братишек расстреляли, отца убили, деда, всех в деревне у нас перебили, а ты со своими друзьями где-то отсиживался. А сейчас пистолетом своим в меня тыкать пришел?

— Я пистолетом ни в кого не тыкаю, — ответил Коля. До странности робко ответил. И я понял, что спор он уже проиграл.

— Я на все пойду, лишь бы сестренку от них оградить, — продолжала девушка, показав подбородком на пухлую брюнетку. — На все, понимаешь? Это вы должны были нас защищать. Доблестная Красная армия, защитница народная! Где вы были?

— Мы с ними сражались…

— Вы никого не можете защитить. Вы нас бросили. Раз мы в городе не живем, какая от нас польза, правда? Пусть крестьян всех перебьют! Так ведь, да?

— У меня в части половина народу полегла…

— Половина? Да будь я генералом, у меня бы все солдаты полегли, но фашистов бы сюда не пустили!

— Ладно, — сказал Коля и на несколько секунд замолчал. Затем поставил пистолет на предохранитель и сунул в карман. — Хорошо, что ты не генерал.

14

Несмотря на грубую встречу, мы быстро помирились с девушками. Мы были нужны друг другу. Они уже два месяца не видели русских, радио у них не было, они истосковались по новостям. Когда мы рассказали им о победах под Москвой, Галина, молодая брюнетка, улыбнулась сестре и кивнула — мол, Нинка, я же говорила. Девушки расспрашивали о Ленинграде, но им было неинтересно, сколько народу умерло в декабре или сколько хлеба сейчас давали по карточкам. Окрестные деревушки пострадали больше Питера, и слушать рассказы о бедствиях непокоренного города им было скучно. Им хотелось знать, стоит ли еще Зимний дворец (стоит), не убрали ли Медного всадника (не убрали) не пострадал ли некий магазин на Невском, где, по их заверениям, продавали лучшие в СССР туфельки (мы с Колей не знали и плевать хотели).

Лишних вопросов мы не стали задавать. Мы и так все более-менее поняли. Оставшихся мужчин из их деревень поубивали. Многих женщин, кто помоложе, угнали в Германию — работать на фабриках. Из тех, кто не ушел на восток, то есть. А это — сотни километров пешком, с младенцами, с образками, надеясь обогнать моторизованные части вермахта. Но самых хорошеньких не отпустили ни на восток, ни на запад. Их оставили на потребу захватчикам.

Мы сидели на полу перед очагом. Носки, перчатки и варежки наши сушились у огня. В обмен на новости девушки напоили нас обжигающим крепким чаем, нарезали черного хлеба и дали две печеные картошины. И даже разрезали каждую пополам. Коля откусил и посмотрел на меня. Я откусил и посмотрел на Галину — славненькую, пухлорукую. Она опиралась спиной о печку, а руки подсунула себе под коленки.

— Это масло? — спросил я.

Она кивнула. Картошка была на вкус как настоящая, а не та жухлая, проросшая, которой мы питались в Питере. На хорошую картофелину с маслом и солью на Сенном можно было выменять три ручные гранаты или кожаные теплые сапоги.

— А яйца они приносят? — спросил Коля.

— Один раз было, — ответила Галина. — Мы сделали омлет.

Коля хотел перехватить мой взгляд, но я смотрел только на картошку с маслом.

— Близко у них часть стоит?

— Офицеры живут в доме у озера, — ответила Лара. Это она походила на грузинку, хотя на самом деле была наполовину испанкой. — В Кошкине.

— Это деревня?

— Да. Моя.

— И у этих офицеров точно есть яйца?

Только теперь я взглянул на Колю. Я решил жевать картофелину как можно медленней, чтобы растянуть удовольствие. С ужином нам везло два дня подряд: сначала суп из Дорогуши, нынче вот картошка. Я не рассчитывал, что и на третий вечер повезет. Жевал расчетливо — и наблюдал за Колиным лицом: не учудил бы чего.

— Не знаю, как сейчас, — с усмешкой ответила а. — А вам так яичек хочется?

— Да. — Коля улыбнулся ей в ответ, и на щеках у него появились ямочки. Он знал, когда лучше всего их демонстрировать. — Я с июня по ним скучаю. А ты думаешь, мы здесь зачем? Мы яйца ищем!

Девчонки рассмеялись такой странной шутке.

— Партизан поднимаете? — спросила Лара.

— Приказы мы обсуждать не можем, — ответил Коля. — Скажем так, зима у фрицев будет долгой.

Девушки переглянулись — бахвальство их не впечатлило. Они видели вермахт вблизи и разглядели его получше Коли. У них уже сложилось свое мнение о том, кто победит в войне.

— Далеко до этого Кошкина? — спросил Коля.

Лара пожала плечами:

— Не очень. Километров шесть-семь.

— Может выйти недурная операция, — как бы между прочим бросил мне Коля, жуя краюшку черного хлеба. — Возьмем офицеров, обезглавим вермахт…

— Это не вермахт, — сказала Нина. Причем так сказала, что я не выдержал и посмотрел на нее. Раньше мне она показалась девушкой бесстрашной, но вот сейчас чего-то испугалась. Ее сестра смотрела в огонь и кусала нижнюю губу. — Это айнзацгруппа.

С июня русским пришлось усиленно учить немецкий. В одночасье в повседневный язык вошли десятки новых слов: «панцеры» и «юнкерсы», «вермахт» и «люфтваффе», «блицкриг» и «гестапо» — много разного. Когда я впервые услышал слово «айнзацгруппа», оно не звучало зловеще, как другие. Контора педантичных счетоводов из водевиля прошлого века. Но оно больше не казалось смешным — после статей в газетах, сводок по радио, после разговоров. Айнзацгруппами назывались фашистские карательные отряды, состоящие из отборных убийц. Набирали их из регулярной армии, из частей «Ваффен-СС», гестапо. Оценивали действенность, жестокость, чистоту арийской крови и брали. Когда немцы вторгались в страну, айнзацгруппы шли за боевыми частями и на захваченных территориях открывали охоту за своими жертвами — коммунистами, цыганами, интеллигенцией и, разумеется, евреями. Каждую неделю в «Правде» и «Красной звезде» печатали новые и новые снимки: рвы, заваленные убитыми. Людей убивали в затылок после того, как они сами выкапывали себе братскую могилу. В газетах наверняка спорили на высшем уровне, не слишком ли деморализуют советский народ такие фотографии. Но ужас сгущался: вот что нас ждет, если мы не победим в этой войне. Вот каковы наши ставки.