Безутешная плоть - Цици Дангарембга

не высказывал никаких сомнений. Родственники и сослуживцы равно нахваливали, как новоиспеченный независимый бизнесмен обратил свое наследство в твердую валюту и надежно поместил ее в банк на острове Мэн.

– Чего они хотели? Разумеется, занять у моего дяди денег, – фыркает Кристина.

Ты качаешь головой и цокаешь, искренне возмущаясь дядей спутницы.

– Ушлый он был. Признаю, умен, – пожимает плечами Кристина. – Так что почти никто ничего не получил. И до чего договорились? Что такие деньги он не мог заработать лишь усердным трудом, что у него какие-то там злобные, кровососущие гоблины. Кто-то пытался выяснить, каким мути[19] пользуется мой дядя. Кто-то хотел перекрыть ему возможности еще более сильными средствами, а кто-то сам хотел воспользоваться его рецептом. Многие считали, что зелье было настояно на фрагментах тел похищенных детей.

Рассказывая об этом, Кристина подтверждает, что ее дядя был вполне способен переправлять детские органы на продажу в Южную Африку, добавлять их в магические снадобья или просто закапывать туда, где еще хотел поставить депо «Государственных автобусов».

Однако, как ты узнаешь к своему удовлетворению, ВаМаньянга не позволял слухам тормозить его движение вверх. Скоро он купил еще земли и выехал из второго дома, чтобы вести более роскошный образ жизни. Наезды в деревню, где жила их племянница, становились все реже. Кристина уверяет тебя, что ничуть от этого не страдала и перестала что любить, что уважать родственников.

С некоторым нетерпением догадавшись, что Кристина имеет в виду не только Маньянг, но и всех, кому так неймется продвинуться, ты говоришь:

– Все война. Все она. Никто не совершал ничего подобного, до того как вы пошли в Мозамбик и начали творить, сама знаешь что.

– Нет ничего такого, что совершали борцы за свободу и не совершали бы в деревне, – отвечает Кристина. – Знаешь, все всё приняли очень легко. И до сих пор не прекратили. Когда закончилась война, я поклялась, что найду применение своим рукам. Я молилась, чтобы мне больше такого не делать. Что бы там ни было.

С этими словами Кристина вырывается вперед и скоро приводит тебя на дискотеку, грохот которой не дает возможности продолжать разговор. Она убалтывает вышибал у входа в клуб, которые осматривают тебя с головы до ног, вступая в язвительные пререкания с двумя женщинами, пришедшими в клуб без сопровождения. Внизу, в подвале, где слишком быстро мигает импульсная лампа и в галлюциногенном ритме грохочет музыка, твоя спутница осматривает помещение, протискивается мимо столов и танцующих и упирается локтями в барную стойку. Она косится на соседа, показывая, как отжать нужную тебе выпивку у мужчины, не дав ему облапить ни одну часть тела. Ты обнаруживаешь, что у тебя тоже неплохо получается. Как здорово, когда у тебя что-то неплохо получается. Ведь долгое время получалось не очень много. А даже то, что получалось – образование, составление рекламных текстов в агентстве (на самом деле это одно и то же), – в конечном счете сговорилось против тебя и обрекло на одиночество.

Скоро ты слишком пьяна и думаешь только о том, что бы еще в себя опрокинуть.

Пока ты пьешь одну водку за другой, Кристина заказывает ликер, а каждый второй или третий раз – «Мазое»[20].

Возвращаясь из туалета, ты валишься на женщину. У нее торчат волосы. Кожа белая.

– Осторожно! – И она ставит напиток на стол, вытирая об обтянутые джинсами ягодицы пальцы, с которых капает.

Ты пялишься на нее, пытаясь сфокусироваться. Когда образ проясняется до такой степени, что его можно увидеть, ты ревешь:

– Трейси!

– Простите? – отвечает белая женщина, скроив терпеливую улыбку.

– Я же тебя знаю! – кричишь ты ей. – Я на тебя работала. И мы вместе ходили в школу. Ты собираешься притворяться? – Ты набираешь обороты. – Ты знаешь, что ты меня знаешь.

Даже во время своей тирады ты понимаешь: это не та белая женщина, администратор рекламного агентства, что химичила со своими белыми приятелями и тибрила идеи, над которыми ты корпела и отдавала ей для копирования. Ты все понимаешь, перед тобой опять разверзается дыра в мироздании, и в ее глубине исчезает женщина, которая знает больше, чем та, чей крик ты слышишь. Ты вырастаешь на несколько сантиметров и вопишь:

– Не валяй дурака, Трейси!

– Катрин, – отвечает женщина, подавая назад. – Катрин.

– И то и другое, – не сдаешься ты. – Я имею в виду, ты моя начальница. Из рекламного.

Женщина делает глубокий вдох.

– Это не я. – Она резко выдыхает. – Неправда!

Женщина уходит на танцплощадку и присоединяется к скоплению людей многих рас, с цветом кожи от эбонитового до бледно-мраморного. Ты идешь за ней. Она тебя игнорирует. Ты слышишь, как кто-то громко объясняет тебе, что это не та, у кого ты работала в рекламном агентстве. Ты знаешь, что здравый голос исходит из твоей головы. Ты его не слушаешь, а продолжаешь орать:

– Ты врешь. Ты просто врешь!

С криками ты бросаешься вперед. Завидев тебя, белая женщина уклоняется, и ты падаешь в тройку танцующих. Устояв в ботинках на платформе, откидывая волосы, перепихивая тебя от одного к другому, они вопят:

– Убирайся!

Мужчины, которые дежурят у входа, торопятся на танцплощадку. Они хватают тебя пальцами за мякоть плеча и спрашивают, что ты предпочитаешь: успокоиться и вести себя разумно или нарваться на запрет здесь находиться. Они, однако, не рассчитывали на Кристину. Она упирает руки в боки и информирует вышибал, что является бывшим участником освободительного движения, обучалась в Москве, видит у стойки еще полдесятка таких же, и они еще в прекрасной форме; и какая разница, если некоторые натренированы не в Советах, а в Китае, все тут товарищи и борцы.

Невзирая на вмешательство Кристины, вышибалы крепко держат тебя за плечо, объясняя, что им платят за то, чтобы решать проблемы; что, если какая-то женщина утратит над собой контроль и устроит бардак посреди мирных танцоров, именно это им и полагается разруливать. Тогда Кристина уверяет их, что ты не утратила никакой контроль, поднимает тебя по лестнице и выводит на улицу.