Черная молния вечности (сборник) - Лев Котюков

Крепко подумав, я решил, что одними предисловиями читатель, не дай Бог ещё злой и голодный, сыт не будет. Кто-то настырно захочет убедиться в правоте моих высоких оценок, а кто-то, не менее настырно, пожелает уличить меня в предвзятости и некомпетентности. Но как сегодня разыскать малотиражные издания в бурных безднах литературного океана и в книжных трясинах рынка? Почти безнадёжно. Вправе ли я рассчитывать, что у читателя и критика окажется под подушкой интересующий его томик. А вдруг его жена засунула книгу стихотворений под ножку вонючего шкафа, дабы не качался и не скрипел во время семейных скандалов.

Вот так и родилась идея книги «Моя галерея»: собрать некоторые «путёвки в жизнь», написанные мною разным, порой очень далёким друг от друга по времени и по мировоззрению авторам, и проиллюстрировать их избранными произведениями самих авторов.

Льщу себя уверенностью, что людям, неравнодушным к русской поэзии, станет понятнее и моя правота, и заблуждения мои. При этом считаю необходимым оговориться: никогда не писал о тех, к кому был равнодушен. И ещё оговариваюсь: поэзия останется поэзией даже тогда, когда на Земле не останется ни одного поэта.

Посланник вечности

Настоящий поэт – явление природы, а потом уже литературы и культуры. Николай Рубцов – абсолютное явление русской природы, ее Божественное проявление в отчем слове. И не случайно он – последний русский поэт XX века, практически при жизни ставший классиком.

Но судьба с малых лет не щадила его. Раннее военное сиротство, беспризорство, детдом, суровая морская работа, а потом четыре года службы на эсминце в северных морях – и опять работа, бездомство, полуголодное студенчество – и проклятая бытовая неустроенность до ранней, трагической смерти. Всего неполных 35 лет земного бытия, ничто по сравнению с вечностью. Но!.. Но в 1965 году он выпустил свою первую книгу, а через двадцать лет на родине ему поставили памятник.

Николай Рубцов был настоящим русским человеком, а не пресловутым чудиком и бомжом, как пытаются иные его представить. Он умел безоглядно любить и был любимым. Но как часто любовь и смерть идут рука об руку. И пусть любовь бессмертнее самой жизни. Но нет, нет утешения сердцу и разуму. Поэт был нормальным русским человеком, обладал ясным сознанием, но волею судьбы его упорно сносила вниз река жизни.

О, песни Николая Рубцова! Это поистине бесценный дар нам, многогрешным. Когда я вспоминаю его негромкий голос – меркнет даль и глохнет шум сторонний. Я вновь въявь слышу, как он поет свои знаменитые стихи: «В горнице моей светло», «Звезда полей», «В минуты музыки печальной», «Замерзают мои георгины»… Неповторимы, завораживающи были песни в авторском исполнении. И остается только клясть себя и неловкое время, что не было под рукой магнитофона, да и не могло быть по бедности, дабы записать для вечности его необъяснимо чарующее пение. Эх, наше вековечно русское: «Если бы знать!.. Если бы знать!..» Но, увы, никто ничего не знает…

Николай Рубцов – прорыв! Его творчество восстало над официозом советской литературы, восстановило прерванную на Есенине нить русской поэзии. Песенное есенинское начало продолжилось в Николае Рубцове и зазвучало во всю мощь в самый разгар нашего зловещего уранового века. Сколько душ спасла музыка его стихов?!. Кто сочтет?.. И скольким ныне дарует она спасение? Стихи Николая Рубцова вечны, как сама Россия. Стынут бронзовые изваяния поэта над землей, летят осенние листья, шумят снегопады… Но горестно остается вздохнуть о какой-то роковой тайне посмертного признания многих и многих русских гениев. И нет разрешения сей страшной тайне. Ныне, когда теле-и радиоэфир засорены эстрадной мутью, когда истинные творцы в загоне, когда умышленно подменное выдается за истинное, стихи и песни Николая Рубцова – как лесной воздух при кислородном голоде, как глоток родниковой воды на безводном, горючем пути. Нет возврата домой! Но родина вечна в мире этом и в мире ином. И вечны вещие образы поэзии Николая Рубцова. Они с нами, в нас! Они остаются с душой человека навсегда.

Последняя свобода

– Русский поэт Юрий Воротнин – ныне почти сосед по Подмосковью, а вернее, почти земляк: я родом из Орла, он – из Тулы.

Удивительно, но жизнь как-то очень долго и ловко берегла нас друг от друга, чтобы свести, наконец, в наши зрелые лета, в годы русского возрождения и разора, и сопутствующих сему вечных русских надежд.

Я ещё не перестал верить в человеческую дружбу, хотя о дружбе творческой забыл давным-давно. С горечью забыл, если не сказать больше… И не говорю… И молчу, глухо, угрюмо.

Но, но, но!..

О, это непостижимое русское «НО»! И, славу Богу, что оно есть!

В нашем «НО!» порой во сто крат больше «ДА!», чем в самом ДА??? которое, в безнадёжной борьбе меньшего зла с большим зловеще обращается в «НЕТ!!!», ибо зло – категория неделимая?

Читая поэта

Юрия Воротнина

Но в ресторане вдруг певица

«Ночным Белградом…» – запоёт.

Юрий Воротнин

Мотив забытый над тёмным садом,

И песня полнит печалью грудь:

«Ночным Белградом мы шагали рядом,

Казался близким самый дальний путь».

Где этот голос?! Где эти встречи?!

Быть может, в бездне любовь поёт…

Но всё, что было – осталось вечным,

И то, что вечно, – всегда грядёт.

Всегда в грядущем – дорога к Богу,

Всегда в грядущем – последний край.

Пройти осталось не так уж много, —

И там, за адом, – ворота в рай.

Поёт над бездной душа-отрада, —

И пусть за раем обратно ад…

«Ночным Белградом… Ночным Белградом…» —

И нет дороги душе назад…

Думаю, что этих строк вполне достаточно, чтобы понять моё отношение к творчеству Юрия Воротнина, а заодно и понять мой тёмный афоризм, от которого, увы, не могу удержаться: зло, как и добро, надо творить абсолютно бескорыстно, то есть не творить. Если кто-то чего-то не понял из вышесказанного и изречённого, то это, как говорится, его тупые проблемы. И вообще: лучше жить непониманием последней свободы, чем абсолютным пониманием всего несвободного, ибо земная жизнь наша не так уж и безнадёжна при всей её дурной конечности-бесконечности. Она – «бессмертья, может быть, залог». И нет в мире Божьем бессмертья без Человека, и Человека без поэзии нет.

Истина и легенда

«Что есть истина?» – вопросил Христа прокуратор Иудеи Понтий Пилат, но ответом ему было Божественное Молчание.

Истина не нуждается в самоутверждении, ибо в истине – правда.

Но ложь без энергии самоутверждения – ничто, а потому «слова, слова, слова…». И рождаются легенды. И достоверность вымысла, особенно женского и женственного, застит истинное, как временный огонь фейерверка застит свет вечных звезд. Ложная красота легенды зачастую агрессивна и всепроникающа, а посему весьма скоро и охотно усваивается массовым сознанием. Не счесть тому примеров в истории мира, а в истории отечественной литературы легенды живут и «побеждают», переживая своих творцов.

Вот, например, у всех в умах застряло, что слоган «Поэт в России больше, чем поэт!» принадлежит Евтушенко. Кстати, очень сомнительный и неглубокий слоган. И сам Евтушенко в сие крепко уверовал, венчая этими словами свой последний юбилейный вечер. На самом же деле это слова Белинского, сказанные аж в 1847 году. Неистовый Виссарион легкомысленно обронил: «Поэт в России больше, чем поэт!», Некрасов хитро подхватил: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», и пошло, поехало. Не удивляюсь, ежели и слова Некрасова припишут Евтушенко, поскольку можно, так сказать, «не быть…».

А вот еще примерчик, но уже из собственной практики. В книге «Демоны и бесы Николая Рубцова» я написал, что благодаря своим товарищам по Литературному институту, Николаю Рубцову и Анатолию Передрееву, узнал о литературоведе Кожинове. И добавил к сему, еще при жизни последнего, что не надо уважаемому Вадиму Валерьяновичу приписывать себе открытие Рубцова читающей России. С чем лично Кожинов величественно согласился. И ведь, действительно: кем был В. Кожинов в конце 1960-х? Скромный, настырный сотрудник ИМЛИ, кандидат филологических наук, а Николай Рубцов был всесоюзно признанным поэтом, стихи которого издавались массовыми тиражами.

Но вот поди ж ты, какой-то Куняев пишет, что я бросаю тень на светлое имя Вадима Валериановича Кожинова, ибо всей литературной общественности известно совершенно противоположное, что без Кожинова как бы и Рубцов не состоялся. А я ведь черным по белому далее написал, что Кожинов очень много сделал для пропаганды творчества Рубцова, но уже после смерти поэта. С чем Кожинов, Царствие ему Небесное, также был согласен, в отличие от своего незваного правозащитника.

Аналогичная ситуация нынче складывается с творческим наследием и литературной судьбой замечательного русского поэта Алексея Прасолова.

Лично я с Прасоловым был знаком шапочно в общежитии Литинститута. Помню смутное, похмельное утро ранней осени и чье-то бодрое: «Пошли похмелимся, тут Прасолов на ВЛК объявился!». Кто такой Прасолов, мне было тогда абсолютно до лампочки, главное «похмелимся!..».