Порт-Артурский гамбит: Броненосцы Победы - Вячеслав Коротин

– Поздравляю, мичман, – с лёгким сарказмом сказал контрразведчик Фусу, – вы сорвали операцию по дезинформации противника.

Конечно, как выяснилось, данное происшевствие не представляло для нас опасности, но то о чём мы все подумали в самый первый момент было вполне реальным. Вполне мог найтись какой нибудь националист с окраин империи или просто революционер, желающий поражения России. Ведь отправляли же поздравительные телеграммы микадо различные представиели российской, так сказать, интеллигенции.

И если бы конечная цель нашего похода не была так строго засекречена, могло произойти всякое…

Через час офицеры были собраны в кают-компании. Туда же пришёл и Иессен. Мы с удивлением узнали, что всё тот же Клюев просил нас собрать, чтобы сделать сообщение.

Этот тридцатилетний лейтенант, надо сказать, выглядел совершенно банально, ничего таинственного или особо мужественного не было. Невысок, слегка приплюснутый нос, бесцветные глаза с рыжими ресницами. Даже проведя с ним около двух недель в поезде я через день после того, как мы расстались, не мог чётко вспомнить его лицо. Но когда он встал и заговорил в кают-компании "России" как то сразу чувствовалось, что это очень сильный и умный человек.

– Господа, – начал он, – эта операция, свидетелями результатов которой вы были, конечно не была столь наивна, как может показаться. Меньше всего мы надеялись на то, что получив сведения от случайного человека Того бросится в точку, которую мы с адмиралом указали в записке. Это было сделано в первую очередь для вас. Чтобы вы поняли и прочувствовали, как легко можно практически без особых затрат решить судьбу войны. Я не хочу посеять в вас, господа, семена подозрительности друг к другу, к матросам, но постарайтесь понять почему любой человек, который будет высаживаться на досматриваемые суда может быть как предателем, так и моим агентом, который бдительно будет следить за всеми, в том числе и за вами.

По кают-компании прокатилась волна возмущённого перешёптывания. Лица некоторых офицеров побагровели и они с нескрываемой неприязнью смотрели на лейтенанта.

– Ваша реакция предсказуема, господа офицеры, – нимало не смутившись Клюев продолжал, – А известно ли вам, что уже минимум пять офицеров нашего флота уличены, как члены революционных партий? Что они желали и желают поражения России в этой войне? Как вы думаете, я могу допустить, что один из вас тоже революционер? Или я должен отказаться от такой мысли, чтобы никого не обидеть подозрением, но при этом рисковать уничтожением эскадры противником? Я прошу смело высказаться любого, кто со мной не согласен.

По помещению снова прокатилась волна перешёптывания, но возражать Клюеву никто не стал.

Надо заметить, что он всё таки был прав. Как бы не была закрыта наша каста, но было сколько угодно случаев, когда столбовые дворяне оказывались втянуты в революционное движение. И было правильным, когда такие же "беседы" он провёл на "Громобое" и "Богатыре".

Шестого января Вирена неожиданно вызвали на "Суворов". На этот раз Рожественский у трапа его не встречал. В салон адмирала Роберта Николаевича проводил вахтенный офицер.

Командующий встретил контр-адмирала с хмурым видом.

– Скажите, Роберт Николаевич, – начал Рожественский, когда они разместились в кожаных креслах, – правда ли, что "Севастополь" был потоплен намерянно, а не налетел на японскую мину?

– Откуда у вас такая информация? – деланно удивился Вирен.

– Ну такая информация есть, неважно откуда. Вы будете утверждать, что это ложь?

– Нет, естественно. Просто интересно кто вам её доложил.

– Надеюсь, вы сами понимаете, что я не могу ответить на ваш вопрос. Итак, это правда?

– Правда.

– Вы сами понимаете, что вы сделали? Вы во время войны своими руками утопили эскадренный броненосец! Это же не лезет ни в какие ворота! Это предательство!

– Ваше превосходительство! – голос Вирена стал ещё более скрипучим, чем обычно, лицо окаменело, – я прошу вас помнить, что я дворянин и офицер флота российского. И никто не смеет говорить мне такие слова, которые только что произнесли вы.

– Но факт…

– Чёрт побери! Вы бы предпочли, что бы все броненосцы утопили японцы? – (Вирен крайне редко повышал голос на кого либо, даже на подчинённых), но на этот раз сорвался на крик, – Выйдите на палубу, посмотрите на стоянку… Я вам привёл шесть кораблей первого ранга с экипажами имеющими опыт современной войны, а вы мне ставите в вину, что для этого пришлось пожертвовать практически небоеспособным кораблём?

– Но если бы пришёл ещё и "Севастополь", то наши силы увеличились бы ещё больше, не так ли?

– Да не пришёл бы он, он едва двенадцать узлов давал. И не поверили бы японцы в подрывы, если бы ни один корабль не утонул. А экипажи? А пушки? Где бы я их взял, если бы не с "Севастополя"? Вы не забыли, что сотни, если не тысячи моряков в Артуре погибли в сухопутных и морских боях? Что на сухопутный фронт были свезены и там потеряны орудия?

– Роберт Николаевич, – засомневался Рожественский, – не может быть, чтобы без такой жертвы нельзя было прорваться.

– Зиновий Петрович! – Вирен, наконец, овладел собой, – При всем моем уважении, отрядом в Артуре командовал именно я, и, если что, за все свои действия я в Петербурге и отвечу! Вы думаете мне легко было принять такое решение? – (о том, что инициатива потопления броненосца принадлежала Эссену, адмирал благоразумно промолчал – молодого каперанга командующий мог просто уничтожить), – И что я не перебрал все возможные варианты? Знаете ли вы, что на "Севастополе" не было никакой возможности закончить ремонт вовремя, и его вывели на рейд просто с деревянным щитом на пробоине? Что мне и без этого пришлось безжалостно ограбить оставшиеся в Артуре корабли, оставив их почти без боевого угля? Что каждый день под обстрелом грозил, что выйти вообще никто не сможет? И моя совесть чиста по крайней мере тем, что все боеспособные корабли здесь, а там, где остался "Севастополь", японцам его не поднять! – резюмировал задетый за живое адмирал.

– Но я уверен, что в Главном Морском Штабе этого не поймут. И вам придётся долго оправдываться перед нашими бюрократами, когда мы придём в Россию.

– А давайте сначала придём в Россию, – уже с усмешкой ответил Вирен, – А там уже и об этом подумать можно будет.

Второго февраля к эскадре присоединился отряд капитана первого ранга Добротворского: бронепалубные крейсера "Олег" и "Изумруд", вспомогательные "Рион" и "Днепр", а так же миноносцы "Громкий" и "Грозный". Это были последние подкрепления из России. Но они пришли. Пусть усилилась эскадра и незначительно, но, тем не менее, это вызвало подъём духа у экипажей. К тому же в Средиземном море на вспомогательные крейсера были погружены снаряды для отряда Вирена, доставленные с Черноморского флота. Для этого, правда, пришлось почти под метёлку выгрести боезапас "Ростислава" и "Трёх святителей", но им пока не воевать. И Вирен, и командиры кораблей его отряда вздохнули наконец спокойно – теперь им не грозило идти в бой с полупустыми погребами.

Но самым счстливым на ней был несомненно Соймонов, получивший наконец письмо от любимой. И какое письмо! В первый день по получении Василий перечитывал его по несколько раз в час, несмотря на удивлённые вопросы других офицеров, видевших блаженное и слегка глуповатое выражение его лица, он ничего не мог с собой поделать. Ревизор броненосца, мичман Денисов, с которым лейтенант давно сдружился, не выдержав, даже сказал ему, что так скоро можно и вернуться в Россию на "Малайе", которая на днях уходила в Одессу с ранеными, арестованными и сумасшедшими.

Однако не только добрые вести пришли с Добротворским. Из доставленных иностранных газет и журналов стало известно о расстреле рабочей демонстрации на Дворцовой площади месяц назад. Сначала об этом узнали офицеры, а потом и матросы. Настроение было подавленным и у тех, и у других. Всё чаще стали обращать внимание члены кают-кампании на злобные взгляды нижних чинов, даже со стороны тех матросов, которые никогда не бывали замечены в нелояльности. Своих начальников, как представителей власти,матросы считали ответственными за действия этой власти. Но большинство офицеров тоже недоумевало: зачем царю потребовалось отдавать приказ стрелять в мирных горожан, которые шли к нему с иконами и его же портретами в руках. Большинство сошлось на мнении, что это была какая то чудовищная провокация. Хотя были и те, кто поддерживал действия Николая.

Не улучшлии настроения и проведённые через пару дней учения по отбитию минной атаки. Противоминная артиллерия эскадры показала свою несостоятельность. В щиты,имитирующие вражеские миноносцы, попали только корабли артурского отряда, да и у них процент попаданий был невелик. А ведь щиты были, в отличие от настоящих миноносцев, неподвижны.