Тринадцатая редакция. Найти и исполнить - Ольга Лукас

– Сложно. Я вообще гладить не умею. Хотя, если бы я заранее знала, что это за рукопись – выбрала бы рубашки.

– Так-так. Шурик, стало быть, сбагрил тебе какую-то мерзость? – Константин Петрович принялся нервно барабанить пальцами по столу. – Я правильно понимаю?

– Только не нужно его за это наказывать, а? В самом деле, ему бы ещё противнее было. Мне кажется. Он тихонечко отозвал меня в сторону и говорит: «Ручаюсь, эта вещь станет бестселлером, и всё такое прочее. Но издавать её надо в Москве. А для этого надо бы написать подробное письмо, с изложением содержания и разными соображениями, а мне так некогда это читать». Словом, я купилась на то, что судьба бестселлера у меня в руках.

– Вот же манипулятор! Ну и что там у нас с бестселлером?

– Не знаю. Двойственное впечатление. Написано, конечно, так, что не оторваться – а потом хочется пойти и выблевать из себя букву за буквой весь этот текст.

– Ты, должно быть, слишком впечатлительна. О чём там хоть речь?

– Молодой отец очень радуется появлению дочери. Любит ребёнка, балует, задаривает подарками, а мать задвигает в сторону. Ну, в начале всё обыденно, реалистично, даже немного слащаво. Но после того как мать прекращает кормить ребёнка, отец просто вышвыривает её из дома – мол, иди к своей мамаше, ты мне больше не нужна, у меня есть Люлечка.

– Люлька? Люлька вместо родной матери?

– Да нет, так он называет свою дочь. Люлечка. Потому что она Юля, Юлечка, но знаете, как дети коверкают имена? Потом, значит, идёт описание взросления этой несчастной Люлечки, которую воспитывает отец. Вроде очень здорово – они вместе играют, ходят в походы, совершают открытия. Вот этот фрагмент я читала с огромным удовольствием. Но потом Люлечкой стали интересоваться мальчики, а папа вообразил, что все они недостойны его чада. Ну и вот. Когда Люлечке исполнилось двадцать пять лет – а у неё так никого и не было, потому что папа всех отверг, – она твёрдо решила завести собственного ребёнка. Конечно же, путём искусственного оплодотворения. И тут начинается полный паноптикум. Папаша, съехавший с катушек, заявляет, что ребёнок должен быть только от него. Ну, и ты понимаешь, да? И в конце у них рождается дочка. И Люлечка кормит её и думает: интересно, папа выгонит меня прочь, как выгнал мою мать, или лучше мне не дожидаться этого и выгнать его первой?

Константин Петрович поморщился. Потом задумчиво произнёс:

– Если всё так, как ты говоришь, то вполне может быть, что это очередной скандальный бестселлер, и Шурику даже выпишут премию. Которую я непременно перепишу на тебя.

– Премию? За такую гадость? Это же запредельный цинизм! Люди прочитают и решат, что им всё позволено!

– Если люди научились читать, но не научились при этом думать, виноват не автор книги. Наверное, этому должны учить в школе, но меня никто не учил, однако же я знаю, что одно дело – в сказке сказать и пером описать, а другое – в жизни прожить.

– Но должно же быть что-то святое у людей. Нельзя такие книги печатать! – воскликнула Маша.

– У каждого из нас, безусловно, обязательно есть что-то святое. И если оно по-настоящему святое, то человека не собьёт с пути никакая книга, никакой проповедник. А если собьёт – то снова скажу, не книга виновата. Виноват сам человек, которому для того, чтобы усомниться в самом святом, достаточно просто хорошей провокации. Кстати, о святом. Ты не собираешься переезжать от своей матери? Снять комнату и жить свободно? У меня есть кое-что на примете. Одна знакомая моих родителей, не вполне шизанутая, по сравнению с остальной их компашкой, хочет сдать комнату в своей квартире, на Звёздной. Не так далеко от моего дома, кстати. Меня просили провентилировать вопрос. Вот, вентилирую.

– Я думала о том, чтобы переехать тогда, раньше. Когда ещё не была знакома со всеми вами и когда у меня не было ни денег на переезд, ни идей, где эти деньги взять. Но теперь, когда я в любой момент могу сделать маме ручкой, переезжать совсем не хочется. Во-первых, я теперь знаю, что она стала такой не по своей вине, а из-за перегоревшего желания. Ведь я тоже со временем могла в такую превратиться.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я не верю, что нет никакого способа ей помочь.

– Не понимаю. Она – взрослый человек и сама отвечает за свои поступки. Не можешь же ты нянчиться с ней, как папа с этой Люлечкой! Видишь, чем у них всё закончилось?

– Я не буду нянчиться. Потому что не умею. Но по-моему, это просто нечестно. Мне повезло встретить всех вас, а ей нет. Вы объясняете мне самые важные и простые вещи, а ей никто их не объяснял.

– В данный момент я тоже ничего не объясняю, а самым бессовестным образом болтаю ни о чём, а время идёт.

– А давайте посвятим сегодняшний урок болтовне? Когда учителю и ученику интересно друг с другом, знания усваиваются куда лучше.

– Вообще-то я сторонник строгости и дисциплины, – напомнил Цианид, – а знания усваиваются лучше, когда ученик готов учиться, а учитель – учить. Всё остальное – отговорки. Но поскольку сегодня вдоль наших извилин бегают разнообразные мысли, отвлекающие от учебного процесса, предлагаю, так и быть, расслабиться и продолжать в том же духе.

Когда урок, превратившийся просто в беседу, подошел к концу, Маша попрощалась и выпорхнула из кабинета коммерческого директора. А он всё сидел за столом и улыбался каким-то своим мыслям. Потом одёрнул себя: «Поскольку разговоры с приятной девушкой работой считаться не могут, назначаю себе дополнительных два часа отработки. И приказываю немедленно съесть лимон, а то рожа слишком довольная! Собственно, а чего это она у нас довольная такая? Никто же никому ничего ещё не обещал!»

В приёмной было сумрачно: уходя, Наташа выключила верхний свет, оставив только лампочку на своей конторке да гирлянду над входной дверью.

Маша остановилась и огляделась по сторонам. В самом тёмном углу, на диване рядом с журнальным столиком, сидел Даниил Юрьевич, терпеливо дожидавшийся Йозефа Бржижковского.

– Здравствуйте! – робко сказала Маша. Хотела сделать книксен, но не решилась.

– Привет. Вот бы никогда не подумал, что тебе нравится красивая поза «Страдаю во имя несчастной матери», – тихо сказал шеф.

– Кто страдает? Во имя кого?

– Ты всё время называешь её «мать» – а имя-то у неё есть?

– Елена Васильевна, – сиплым шепотом ответила Маша.

– Надо же, у вас обеих есть человеческие имена. А вы ведёте себя как два куска пластилина на одном ринге. Которые, зажмурившись, пытаются вылепить что-то друг из друга.

– Почему зажмурившись?

– Потому что если кто-то из вас откроет глаза – то он сразу поймёт, что напротив – живой человек, а не кусок пластилина.

– Нет, я не зажмурилась. Почему я зажмурилась? Это она.

– Это вы обе. Она хочет слепить из тебя идеальную дочь из своих фантазий. А ты хочешь слепить из неё идеальную мать из своих фантазий. Вы так похожи. Ведь вы сделаны из одного пластилина.

– Я не хочу быть из пластилина. Скажите, что это неправда.

– Скажи это сама, если ты не из пластилина. Пластилин не умеет говорить. А если ничего не выйдет – знаешь, всякое бывает. Тогда, – Даниил Юрьевич карикатурно нахмурился и даже, копируя манеру Кастора, выпустил из ноздрей аккуратные струйки пламени, – тогда дневник на стол! И с родителями к директору! То есть ко мне.

– А может быть – сразу к вам? – зацепилась за спасительную мысль Маша.

– Ты хотя бы попробуй. Ставлю восемьдесят против двадцати – ты справишься.

– А почему не девяносто против десяти? – обиженно спросила Маша.

– Посмотрите, она уже торгуется! Ты, значит, тоже уверена в том, что справишься сама, но пытаешься привлечь к этому делу совершенно замордованного старика? Что оглядываешься? Замордованный старик – это я. Сейчас ко мне приедет мой новый друг Йозеф и продолжит меня мордовать. Но пускай уж лучше меня, чем ребят, а то Виталик, бедненький, даже шкаф починил от огорчения, а ведь ему от этого дяди досталось совсем чуть-чуть.

Если человек создан для своей работы так, что кажется, будто её специально по его мерке шили, то у него даже поражения оборачиваются победами. Когда Шурик забежал за Амнезиной в офис, оказалось, что он перестарался и явился на час раньше. «Слушай, неудобно вышло – посиди, что ли, в курилке. Больше у нас сесть сегодня некуда – смотри, сколько клиентов, всем куда-то надо, гадам!» – устало шепнула она, и тут же сменила маску – заулыбалась очередному балбесу, силящемуся отличить Швецию от Швейцарии и прокумекать, почему слова такие одинаковые, а цены на туристические путёвки – разные.

Некурящий Шурик покорно поплёлся туда, куда ему указали, жутко стыдясь за доставленное новой знакомой неудобство. Когда-то раньше, в школе, он курил. И готов был и сейчас закурить, для конспирации, только стрелять сигареты было очень уж стыдно. И как только его это не смущало в школьные годы?