Без названия - Автор Неизвестен

Троллейбус остановился на моей остановке, но я не сдвинулся с места. Двери со скрежетом захлопнулись, и троллейбус как-то зловеще помчался дальше…

— Ты почему не вышел? — торжествовал, чуя мой страх, парень.

— Я решил ехать в другое место, — сказал я.

— Куда? — злобно потребовал он.

— Да так, в одно место. По делам надо… — объяснил я, словно уговаривая, убеждая парня оставить меня в покое.

— Я поеду с тобой! — решительно огласил он.

И тут я почувствовал, что мой страх мучительно нарастает, пускает во мне свои корявые корни все глубже. Мне вспомнилось, что как-то я испытывал подобное состояние: я ехал без билета, куда-то очень опаздывал, меня оттеснили в угол контролеры, я что-то ответил им злобное; моя остановка промелькнула, а мне предстояло ехать в управление платить штраф; состояние досады, нелепости, озлобленности и безысходности тогда обуревало меня, и злорадный, панический страх тоже всасывался мне в живот… Но сейчас, как и тогда, я крепился, старался утрамбовывать, глубоко вдавливать этот страх, насильно распирая легкие воздухом.

Я вытеснял трусливость наружу и растворял ее в пространстве вокруг себя своими жестами, словами…

Троллейбус остановился на конечной остановке. Я вышел из него. Парень тоже вышел, и сразу же — ударил меня в живот!

— Ты что… офонарел?! — будто взмолился я.

Удар был не очень болезнен. Скорее всего он походил на сильный толчок — под дых.

— Я сейчас тебя искровавлю! Сука!.. — заорал парень на меня.

Наш троллейбус, на котором мы приехали, отъехал, а на его место быстро подкатил троллейбус другого маршрута.

— Дурак набитый! — выкрикнул я и направился в этот троллейбус. Видимо, потому, что я находился в движении, парень промазал по моей заднице ногою и слегка зацепил меня по бедру.

Я заскочил в заднюю дверь троллейбуса, прошел с клокочущим сердцем через весь салон и сел на пустующее место напротив передней двери. Мысленно я молил, чтобы троллейбус тронулся побыстрее с этой тревожной остановки… Через окно я видел, как в желтом фонарном свете парень разъяренно озирался по сторонам в поисках своей жертвы…

И вот случилось то, чего я больше всего боялся. Парень зашел в троллейбус и тоже через заднюю дверь. Где я сижу, он не знал, но чувствовал, что я где-то здесь. Рыская прищуренным взглядом, он через весь салон медленно приближался ко мне. Еще вполне можно было выскочить в открытую переднюю дверь, и он бы этого даже не заметил, но я непоколебимо остался сидеть на своем месте: «Будь что будет…» — подумал я. Теперь меня больше одолевало презрение к этому человеку и настоящая человеческая обида.

— А-а! Вот где ты! — ехидно заулыбался парень, он даже повеселел как-то, обрадовавшись своей находке. Наверное, он уже не надеялся отыскать меня. Женщина, сидевшая рядом со мной, суетливо подскочила на ноги, и, оглядываясь сочувственно на меня, пересела на другое место. Парень тяжело рухнул на ее место. Он хотел придавить меня плечом, но я упрямо напрягся всеми мышцами и не пошевельнулся.

— Ты что, козел, на меня там проорал? — на этот раз не так уже громко рявкнул он.

— А за что ты меня в живот ударил? — сдавленно встрепенулся я.

— Ты, да я тебя щас прямо здесь грохну! — припугнул он.

— Слушай, может, хватит? Что ты ко мне пристал? — вежливо ответил я.

— Ты же сказал, что ты друг? — буксовал парень.

— Да, мы дружили с Тарасом, — снова доказывал я, — но потом он сам от меня отошел. В последние годы, перед его тюрьмой, мы с ним только издалека и здоровались…

— Ну ладно… Давай выходить! — потребовал парень.

Троллейбус остановился. Пассажиры провожали меня печально и обреченно. Мы с парнем вышли на остановку.

Отсюда пешком напрямик мне было добираться домой минут двадцать.

— Не бойся, — успокоил меня парень, — я больше тебя не трону… У меня такой же, как ты, остался там, за стеной…

Мы углубились в ночь притихших двориков микрорайона.

— Ты что, сидел? — поинтересовался я на ходу.

— Да, месяц как откинулся, — ответил он.

— А где ты сидел?

— На «сухом».

— И много?

— Три года.

— А за что?

— Пластилин в кармане был…

— Ясно, — грустно сказал я.

— Тарас, он здесь, в десятке сидит, — пробурчал парень, — говорят, что его «опустили» и у него крыша поехала.

— Да, — сказал я, — я слышал об этом. Это очень печальные вещи…

Некоторое время мы шли молча.

«А в сущности, что такое страх? — рассуждал я про себя. — Промежуток между трусостью и гордыней? Оплот нерешительности? В страхе можно и убить, и убежать… А может, страх — это островок безопасности посреди шумного шоссе? Стоишь на таком островке: опасно и вперед, и назад… Два смертоносных для тебя движения, и впереди, и сзади… Впереди — гордыня, позади — трусость… Гордыню всегда сломить хочется, а трусость убивает тебя сама изнутри, и она очень отвратительна со стороны! Что трусливый, что гордый — одно и то же! И то и другое противно. И то и другое вызывает какой-то безумный, кровавый экстаз у зла, нападающего на них. А вот если человек находится в состоянии страха, не трусости или гордыни, а именно страха, но всем существом своим пытается преодолеть его — это сразу же видно со стороны! Не тронет зло такого человека. Только преодолевать страх надо не в сторону гордыни или трусости, а через человечность свою…»

И тут мне вспомнились сегодняшние слова Корщикова:

«Важно выработать в себе бесстрашие!.. Не то бесстрашие, которое возникает в какой-то ситуации на короткое время, ибо это — фанатизм, а он непредсказуем, а то истинное бесстрашие, что всегда является состоянием твоей личности. К такому бесстрашию надо стремиться. Такому бесстрашному человеку ничего не встречается злого на пути, все злое само обходит его стороной. Для этого трусость и гордыня — всегда заметны. А истинное бесстрашие для всего злого становится — невидимкой. Вокруг бесстрашия всегда тишина, покой, уверенность и радостность… А еще, никогда ни о чем не пожалей, Сережа, — важна не сама ситуация и ее переживания, а важно твое отношение к ней…»

ВЕДЬМА

В этот день я задержался, как это нередко бывает, весьма надолго в кинотеатре. Давно закончился последний сеанс, и все работники разошлись по домам. А мне было приятно просто посидеть в своем рабочем кабинете, просто понаходиться в нем при свете неяркого ночника, подумать, поразмышлять.

Приходят такие моменты, когда хочется побыть в более масштабном одиночестве, чем твоя квартира, где и за стенкой и под полом — люди, и это призрачное одиночество больше расшатывает нервы, нежели очищает и устремляет тебя…