Множество жизней Элоизы Старчайлд - Джон Айронмонгер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Инвалидность обозлила Дросса. В свои шестьдесят он лично контролировал все происходящее на его фабрике. Он никогда не сидел на месте. Он расхаживал по коридорам и цехам, как злодей из шпионского фильма, неуклюже пряча правую руку и размахивая левой, с яростью во взгляде и дрожащих бровях. В любую минуту, на любом этаже, Дросс мог оказаться совсем рядом (что часто и случалось) – его как магнитом притягивало туда, где ломалось оборудование и звучали диссидентские разговоры.
– Гашек! – гаркал Дросс, если Милан позволял себе хоть на секунду расслабиться. (Дросс не доверял словакам. Он считал, что они недостаточно привержены коммунизму. Именно словаки препятствовали освобождению Чехословакии в 1968 году, когда тупица Дубчек чуть не отдал страну американцам. Даже в поддержке рейха словаки наверняка не проявляли особого энтузиазма.) – Гашек!
– Да, товарищ Дросс?
– Почему встало производство в третьем цеху? Почему я вижу на полу машинное масло? Почему валики заклинило?
– Прессы слишком накалились, товарищ Дросс. Масляные фильтры не работают при таких температурах. Масло протекает. Валики заклинивает. И производство встает.
Дросс посверлил его злобным взглядом. Он не любил четких ответов на свои вопросы.
– Так охладите прессы.
– Охлаждаем.
– Вот и не стойте без дела.
Сухоградскую бумажную фабрику нельзя было назвать эталоном коммунистического прогресса. Большей части оборудования в здешних цехах перевалило за сто лет. Многочисленные латунные механизмы, стальные шестеренки и железные рычажки датировались периодом австро-венгерской двуединой монархии [16], и лишь редкие элементы производства обновлялись в течение двадцатого века. Древесину на склад пиломатериалов теперь доставляли грузовиками, тогда как раньше бревна сплавляли по реке Морава. Но барабан, снимающий кору с бревен, был таким древним, что все еще работал на паровой тяге. Агрегат для нарезки бревен на щепу привезли из Германии в 1931 году. Он сжирал столько топлива, что воздух вокруг фабрики становился черным от копоти. Щепу сгребали и отправляли в измельчитель китайские бульдозеры, но лишь потому, что изготовленные по оригинальному заказу механические лопаты перестали работать, и никто не понимал, как их отремонтировать. Бульдозеры справлялись с работой медленно и неаккуратно, и много древесины пропадало почем зря, но что оставалось делать? Валики, на которых мокрую целлюлозу раскатывали в бумагу, когда-то были отполированы до состояния, которое обеспечивало безупречно гладкие, однородные листы бумаги; но теперь их поверхность испещряли мелкие ямки, и пазы шестеренок не всегда попадали друг на друга. Милан впервые в жизни имел дело с бумагой такого низкого качества, как та, что выходила из сухоградских сушилок. Некоторые виды бумаги и вовсе не продавались. Склад был доверху забит рулонами газетной бумаги, которую не хотел брать ни один печатник, потому что (как им сказали в газете) она так часто рвалась, что могла повредить их станки. В офисы для новых японских принтеров требовались рулоны компьютерной бумаги с перфорацией, но подобное сильно выходило за пределы возможностей сухоградских прессов. Вместо этого на фабрике производили промышленную бумагу других типов: упаковочную, туалетную и обычную офисную.
– Товарищ Дросс, я бы хотел проверить бумагу на наших складах, – сказал Милан управляющему однажды утром. – Я боюсь, что центральный комитет может провести на фабрике ревизию, и не хочу, чтобы мы упали в грязь лицом.
– Мы проверяем склады каждую неделю, – проворчал Дросс. – Проблема не в складах. Проблема в производстве. Если мы не дадим хороший результат, партия нас закроет.
– Мы проверяем только свежие поступления. У нас на складах есть рулоны, которые лежат там месяцами. А то и годами. Не мешало бы проверить их состояние. Если обнаружим брак, избавимся от них и освободим место на складе. – Милан насупил брови, изображая беспокойство. – Пусть лучше ревизоры обнаружат пустые полки, чем бракованные рулоны на этих полках.
Управляющий посмотрел на него задумчиво.
– И что мы будем делать с бракованными?
– Уничтожим их.
Дросса даже перекосило. В словах молодого человека определенно присутствовала логика.
– Я присоединюсь.
Что им двигало: желание быть полезным или подозрительность? Милан не знал ответа. Они начали с длинного холодного склада с деревянными стенами, сквозь которые проникал ветер. Девочке лет четырнадцати, только что окончившей школу, поручили за ними записывать. Она стояла в сторонке, нервно занеся карандаш над блокнотом. Вызвали инспектора по качеству. Прибыли две женщины лет пятидесяти. Обе выглядели строго и неумолимо. Начали с газетной бумаги. Милан брал с полки рулон, осматривал его и передавал инспекторшам, которые терли бумагу в руках, нюхали и, отрывая кусочки, поднимали их к свету.
– Отсырел, – констатировал Милан. – Этот рулон отсырел.
Он протянул им бумагу. Женщины проделали свои манипуляции.
– Отсырел, – согласились они в один голос.
– Все рулоны на этой полке отсырели.
Из погрузочного отсека вызвали троих мужчин, которые унесли поврежденные рулоны. Пригласили завскладом и бухгалтера, чтобы внести поправки в гроссбух. Бухгалтеров пришло двое. Они записывали цифры в отдельных журналах и с подозрением поглядывали друг на друга каждый раз, когда вносилось очередное изменение. Прибыли начальник цеха с помощником и представитель от партии. Явился заместитель начальника отдела хранения и технического контроля с щетинистыми усами – русский, которого подозревали в принадлежности к НКВД.
– Боже правый, неужели нельзя выбросить рулон мокрой бумаги, не привлекая к этому сотню человек, – рявкнул Дросс и махнул здоровой рукой. – Если без вас никак, хотя бы постойте в сторонке.
Списали сорок восемь рулонов газетной бумаги. Их унесли и ровно сложили на погрузочный поддон. Собрали комитет, который должен был решить, что с ними делать.
– Можно ли переработать их в новую бумагу? – спросил кто-то.
– Боюсь, что нет, – ответил Милан. – Бумага из них получится слишком мягкой.
– А что тогда?
– Мы не можем продавать это нашим клиентам, – сказал Милан. – Это нанесет удар по нашей репутации. Остается либо сжечь их в топке парового котла… – выдержав паузу, он окинул взглядом взволнованные лица членов комитета, – …либо позволить нашим самым ценным сотрудникам забрать по одному рулону с собой. Исключительно для личного использования.
Такая альтернатива многим пришлась по душе. Все хорошо, что даром, и даже двадцать пять килограммов отсыревшей бумаги представляли определенную ценность, пусть
