Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перебирая стопки книг и архивных записей у себя в кабинете, я не раз задавалась вопросом, каким образом девочка, воспитанная в госпитале для того, чтобы мыть полы и штопать носки, научилась играть на фортепиано и создавать живопись, которая выглядела совершенно уместно на фоне роскошных гобеленов и дорогих полотен, украшавших стены нашего дома. Я нашла лишь часть ответов, когда погрузилась в историю госпиталя для брошенных детей.
В течение двухсот лет тысячи детей, таких как Дороти Сомс, были обучены штопать носки, выносить ночные горшки, работать на фабриках или служить на флоте. Музыка, живопись и литература были роскошью, предназначенной для богачей. Но странным образом вскоре после открытия госпиталь стал эпицентром внимания великих английских художников, писателей и композиторов.
После основания госпиталя с благословения короля и выдачи королевского патента неутолимый спрос на его услуги возрастал с самого дня открытия, поэтому возникла отчаянная нужда в финансировании. Здесь на сцену вышел художник Уильям Хогарт, который стал членом попечительского совета госпиталя в те годы, когда он рисовал серию «Карьера гуляки». В 1746 году он составил план для облегчения финансовых проблем госпиталя и занялся продвижением собственного любимого проекта: доказательства, что английские художники способны конкурировать на мировой сцене. В то время не было академии, где художники могли бы выставлять свои творения, и залы госпиталя представлялись идеальным местом. Сюда приходили высокопоставленные люди, рассматривали полотна и скульптуры, и многие из них предлагали госпиталю финансовую поддержку, а художники и скульпторы получали дополнительную известность.
Вскоре стены госпиталя были украшены десятками работ, созданных наиболее престижными лондонскими художниками: сэром Джошуа Рейнольдсом, Томасом Гейнсборо, Аланом Рэмси, Ричардом Уилсоном и Фрэнсисом Хейманом. Джон Майкл Рисбрак, провозглашенный одним из самых значительных скульпторов того времени, пожертвовал учреждению мраморный барельеф с аллегорической фигурой Милосердия, несущей ребенка. Довольно неожиданным образом госпиталь стал первой публичной художественной галереей в Англии, и лондонская знать стекалась сюда, чтобы полюбоваться работами.
На гребне этого успеха была учреждена художественная комиссия. Члены комиссии, ежегодно встречавшиеся в госпитале вечером в ночь Гая Фокса[36], вкушали изысканные яства и строили планы на проведение более крупных выставок. Их амбиции в итоге привели к созданию Королевской академии художеств в Лондоне, где в XIX веке выставлялись работы почти всех значительных британских художников. Художественная школа и музей в наши дни по-прежнему размещаются на Пикадилли.
Найденыши почти не видели великолепных полотен, украшавших присутственные залы госпиталя. Несколько картин было вывешено в детской столовой скорее в интересах благотворителей, которые иногда приезжали с визитами. В основном дети были замкнуты в серых спальнях и учебных комнатах с простой меблировкой и голыми стенами. В первые годы обучения их также не приглашали на музыкальные представления, сопровождавшие выставки картин и рисунков в госпитале для брошенных детей.
В 1749 году рожденный в Германии композитор Георг Фридрих Гендель вступил в ряды ведущих артистов, присоединившихся к делу, и устроил премьеру «Гимна госпиталя для брошенных детей» в часовне госпиталя. На этом событии присутствовали принц и принцесса Уэльские. Для завершения «Гимна» композитор позаимствовал фрагменты собственной работы, взяв хор из другой величественной оратории – «Мессии».
Гендель исполнял «Мессию» неоднократно – в 1742 году в Дублине и еще пять раз в Лондоне между 1743 и 1745 годом, – но произведение так и не получило широкой популярности. 1 мая 1750 года он предложил другое исполнение оратории в пользу госпиталя. На этот раз оно имело такой успех, что через две недели последовал второй концерт. После этого присутствие на таких представлениях стало ежегодной традицией для представителей лондонского высшего класса, что значительно пополняло средства госпиталя и закрепляло исторический и финансовый успех оратории. Действительно, без госпиталя для брошенных детей «Мессия» Генделя мог бы кануть в безвестность, а не остаться признанным шедевром барочной музыки, как сейчас.
Со временем распорядители госпиталя решили сделать ставку на успех «Мессии», подав в парламент петицию с просьбой передать права на ораторию своему учреждению после смерти Генделя. Хотя композитор отклонил этот замысел, он продолжал присутствовать на репетициях и исполнениях «Мессии» в честь госпиталя даже после того, как почти полностью ослеп.
Самым знаменитым творением Генделя можно считать последний музыкальный фрагмент, который он услышал. В апреле 1759 года он потерял сознание во время репетиции фрагмента для праздничного концерта, который должен был состояться в госпитале, и умер неделю спустя. Госпиталь объявил мемориальный концерт в его честь (с входным билетом стоимостью полгинеи) в предвкушении такой большой аудитории, что «джентльмены придут без шпаг, а дамы без обручей в кринолинах своих юбок».
Хотя Гендель отказывался передать права на «Мессию» в течение своей жизни, он почтил роль госпиталя в популяризации его оратории, подарив орган для сопровождения детского хора в часовне учреждения. О его подарке позаботился слепой органист по имени Джон Стенли, который продолжал ежегодное исполнение «Мессии». Несмотря на широко распространенное мнение о том, что бедных детей не следует учить пению или игре на музыкальных инструментах, Стенли убеждал распорядителей предоставить найденышам музыкальное образование и в конце концов добился своего. С тех пор воспитанники могли обучаться пению и исполнять гимны в часовне по воскресеньям. Когда весь Лондон потребовал услышать их сладостные голоса, распорядители осознали, что такие представления «будут весьма полезны данной Организации через пополнение Фонда для дальнейшей поддержки Благотворительности»[37].
Укрепляя свою репутацию культурного центра для развлечений местной элиты, госпиталь позволял детям испытывать радость музыки и пения, но намеки на его истинное предназначение никуда не делись. Гимны, выбранные для найденышей, были сосредоточены на их бедственном положении, а стихи вколачивали в головы позор незаконного рождения.
О, смой мой тяжкий грех,
Сними его с души,
Я признаю вину,
Прости меня, прости.
Мы были рождены
Во грешной сей плоти,
Во благости своей
Прости меня, прости[38].
Лондонцам было наплевать на детский позор, когда они собирались послушать эти юные голоса, заполняя скамьи и денежные сундуки госпиталя для брошенных детей. Но что должны были думать дети, репетировавшие и исполнявшие гимны, которые могли бы служить отдушиной, передышкой от их безрадостного существования, однако сопровождались строгими напоминаниями об их позоре?
Как и все дети в этом хоре, Дороти Сомс тоже училась пению. Вероятно, эти воспоминания были слишком болезненными для моей матери, чтобы заниматься вокальным искусством в зрелом возрасте. Несмотря на ее музыкальные наклонности, я не припомню ни одного случая, чтобы она запела: ни
