Профессия – первая леди - Антон Леонтьев

Гремислав даже из себя вышел из-за бестактных и наглых вопросов и заявил этим журналюгам, что «прокуратура и суды в Герцословакии не зависят от воли исполнительной власти», поэтому он не может «комментировать задержание рядового бизнесмена». И резко добавил, что «перед Фемидой все равны, и все обязаны платить налоги в полном объеме – или отвечать за их сокрытие в судебном порядке по всей строгости закона».

Ей-то подобных вопросов не зададут. Она – не президент, а его жена. Так же как Лоретту Гуш никто не спрашивает о войне в Ираке, которую развязала администрация Джорджа Гуша, и о том, не месть ли это ближневосточному диктатору со стороны ее супруга за то, что «багдадский Гитлер» когда-то лелеял планы по физическому устранению папы господина Гуша – тогдашнего президента США. И вопрос о том, что Ирак со своими колоссальными нефтяными запасами становится пятьдесят первым американским штатом, тоже не задавали.

Жена президента – это всего лишь жена президента! Будут спрашивать о детях, о том, как познакомилась с Гремиславом, об их жизни в ГДР. Ответы у нее уже готовы. Правду не всегда нужно знать. И не всем. И уж точно не журналистам – ни своим, и ни иностранным.

Надежда Сергиевна тщательно подготовилась к визиту гостей. Гремислав дал согласие на то, чтобы журналисты посетили президентскую дачу и засняли жилище Буничей. Советники Гремислава упорно советуют ему быть более открытым в общении с иностранцами, это поможет частично подкорректировать и очеловечить сложившийся и не самый выигрышный имидж бывшего разведчика и экс-директора КГБ.

Бунич остановила свой выбор на длинном платье бордово-серого цвета с пышным кружевным жабо и ниспадающими рукавами, которые закрывали кисти рук. Ее консультировали лучшие столичные модельеры, но она никогда не позволяла кому бы то ни было подбирать свой гардероб. Профессионалы профессионалами, но она будет носить то, что сама считает нужным.

Стилисты нанесли ей макияж в спокойных пастельных тонах. Подумав, Надежда Сергиевна надела перстень с крупным продолговатым гранатом. Ей доложили, что журналисты собрались в большой гостиной.

Она появилась как сказочная принцесса. Поздоровалась с каждым из репортеров за руку и одарила улыбкой. Десять мужчин, три женщины. По совету имиджмейкеров она отказалась от того, чтобы разместить журналистов на мягких стульях, выстроенных в несколько рядов, а самой отвечать на их вопросы, сидя в кресле.

Вместо этого в гостиной установили большой круглый стол из орехового дерева, накрыли его скатертью с вышивкой, перед каждым поставили фарфоровую чашку из мейсенского сервиза (подарок дрезденских друзей по поводу переизбрания Гремислава президентом), водрузили на стол пузатый блестящий самовар, пирожки на серебряных подносах, клубничное и черничное варенье, липовый, гречишный и вересковый мед. Можно подумать, собрались подружки на посиделки, а не зубры международной журналистики на даче президента Герцословакии в Ново-Когареве!

Надежда Сергиевна поняла, что советники были правы – круглый стол создавал атмосферу доверительности и равноправия. Рядом с ней усадили галантного пожилого француза и миловидную японку. Появились два переводчика.

– Дамы и господа, я рада приветствовать вас у себя дома, – Бунич улыбнулась и обвела глазами всех собравшихся. – Увы, мой муж на работе, поэтому не могу вам представить его…

Раздался смех, первые чопорные минуты канули в прошлое, Надежда Сергиевна почувствовала себя уверенней. В отличие от Гремислава она все еще не привыкла к общению с публикой и представителями средств массовой информации.

– Зато могу показать вам нашу Чарли!

В зал вбежала кокер-спаниельша Чарли, любимица Гремислава. В конце прошлого года она разродилась семью щенками, и со всей страны поступали просьбы: «Гремислав Гремиславович, подарите!» Одного получил канцлер Германии, еще одного – британский премьер-министр, остальные разошлись среди экарестской элиты. Бунич знала – многие прикладывали невероятные усилия и отчаянно интриговали, чтобы именно им, а не кому-то иному достался щенок из помета президентской суки.

Собака поочередно обнюхала каждого из журналистов, кокер-спаниельшу фотографировали. Надежда Сергиевна подумала, что ход с Чарли был гениальным, советники Гремислава по имиджу, как обычно, оказались на высоте.

– Мой муж очень любит животных, – сказала Надежда. – Когда в девяносто четвертом погиб его любимый алеутский маламут по кличке Джек – его сбила машина, то Гремислав сказал, что мы больше не заведем собаку. Но, как видите, мы все же завели, Чарли подарил Гремиславу на пятидесятилетие министр по чрезвычайным ситуациям…

Журналисты освоились в обществе супруги президента, интервью началось. Первой задала вопрос изящная японка, сидевшая по левую руку от Надежды. На корявом герцословацком она спросила:

– Надежда Сергиевна, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве. Какими были ваши родители?

– Уверена, что мои родители были самыми лучшими на свете, – ответила президентша. – Мой отец, Сергий Петрович, работал на Кроловецком ремонтно-механическом заводе начальником цеха, мама, Ангелина Тихомысловна, преподавала герцословацкий язык и литературу. Я, кстати, училась у нее…

Квартира, которую супруги Шепель получили в 1954 году, располагалась на втором этаже кирпичного дома. В «прежние времена», до низвержения монархии сразу после окончания войны при прямой поддержке Советского Союза, в особняке квартировал известный гинеколог: дамский доктор, прихватив семью, гувернантку, кухарку и любовницу, сбежал в Париж, а из его виллы сделали дом для простых рабочих.

Комнат было две, и это казалось настоящей роскошью. Наде приходилось делить спальню со старшей сестрой Татианой.

Она всегда завидовала Тане. Сестра была на три года старше, учеба в школе давалась ей легко, ухаживать за ней мальчишки начали еще в пятом классе.

Надя помнила отца – молчаливого, доброго и сильного. Он до пенсии так и проработал на заводе.

Мама была строгой и требовательной. Наде иногда казалось, что она маму боится. Та приходила домой под вечер, притаскивая старую сумку с тетрадями.

Мама быстро ужинала, затем мыла посуду, надевала очки и проверяла успехи дочерей.

Таня с гордостью показывала ей свои тетрадки, в которых красивым округлым почерком были выведены домашние задания. Мама внимательно их просматривала и не находила ошибок. Она качала головой с прической, уложенной двумя седеющими косами, и говорила:

– Татиана, тебе следует работать над своим почерком.

Надя знала, что эта фраза означает похвалу. Мама никогда их не хвалила, она считала, что это непедагогично. Она вела герцословацкий язык и литературу как в классе, где училась Таня, так и в Надином. Она могла хвалить других ребят, говоря: «Молодец, очень хороший ответ!» или «Я тобой сегодня довольна, именно эти мысли Гамаюн Мудрославович Подтягич хотел выразить во второй книге «Домен революции»!»

А вот их, своих дочерей, она не хвалила ни разу. Ни на занятиях, ни дома. В школе Надя больше всего боялась маминых уроков. Она знала, что мама обязательно вызовет ее к доске, и стоит ей допустить промах, как раздастся строгий голос: «Надежда, очень плохо. Ты меня разочаровала!»

Мама была уверена, что к своим дочерям она должна относиться с особым пристрастием, чтобы никто и никогда не сказал – Ангелина Тихомысловна делает им поблажки.

Когда очередь доходила до проверки уроков младшей дочери, мама хмурила лоб, снимала очки и терла переносицу.

– Надежда, опять ошибка! Ты не обособила причастный оборот. И что это за построение предложения? Нет сил моих проверять это!

Но мама продолжала инспектировать тетради, причем проверяла все – алгебру, геометрию, химию и физику. Надя поражалась тому, как она все помнит и все знает. Сама Надя никак не могла сообразить, какую теорему надо применить, а мама нетерпеливо говорила:

– Надежда, это же так просто! И почему ты у меня такая? Вот с Таней никаких проблем нет!

С Таней никаких проблем нет! Она всегда называет сестру Таней, а ее всегда – Надеждой. И никогда Надей или Надюшей. Мама была противником необоснованных нежностей и сюсюканья с детьми.

Надя, тихонько плача (не хватало еще, чтобы увидела сестра – засмеет или, что хуже, расскажет маме), терзалась – а любит ли ее мать? Или для нее существует только одна Таня?

Однажды во время ссоры Надя так и бросила в лицо матери:

– Ты меня не любишь!

Та побледнела и пошатнулась. Надя с криком кинулась к ней. Ангелина Тихомысловна опустилась на стул и произнесла:

– Надя, как ты можешь бросать мне в лицо такие обвинения? Ты – моя дочь, и я люблю тебя! Не больше и не меньше, чем Таню. Я – твоя мать!