Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

встать, выйти из дома и пойти в море, а еще он думает, что давно не выгуливал собаку, и я вижу, что густые краски картины могут сказать куда больше и что там, где полосы пересекаются, возник совершенно особенный цвет, еще более светящийся, нежели прошлый раз, когда я нынче утром смотрел на картину, думаю я, стою, смотрю на свою работу и думаю, что все-таки внезапно поехал нынче в Берген из-за Асле, только ясности насчет этого у меня не было, ясность пришла, лишь когда я проехал мимо дома, где у него квартира, в Скутевике, и все же я не остановился, не заглянул к нему, чтобы помочь, ни по дороге в Берген, ни на обратном пути, думаю я, а еще думаю, что вот таковы все мои картины и что я не понимаю, что́ имею в виду, думая, что таковы, мол, все мои картины; что же я имею в виду? это ведь никакая не картина, просто начатая работа, но во всех картинах, какие я пишу, есть что-то, о чем эта может напомнить, пусть она и не похожа на все остальные написанные мной картины, возможно, потому, что похожа на мой внутренний образ, мой собственный образ, я же постоянно пытаюсь написать именно его, и если мне удастся, если в картине будет свет, пойдет от нее, значит, так мне и надо делать, надо уйти в себя, как можно глубже, а потом выйти и войти в картину, думаю я и слышу, как Аслейк говорит, что это вот похоже на что-то реальное, в порядке исключения я написал картину, которая на что-то похожа, ведь она похожа на крест, говорит он, а я отвечаю, что картину эту начал сегодня утром, перед поездкой в Берген, и он недоумевает, почему я начинаю картину и всего лишь провожу две полосы, а потом промываю кисти, откладываю их и еду в Берген, вместо того чтобы продолжать работу, а? и я говорю, что показалось мне, будто так надо, а Аслейк молчит и только немного погодя говорит, что коли показалось, будто надо, то, пожалуй, и впрямь было надо, ну а я думаю, что теперь Аслейк наверняка думает, что я почитай что заговариваюсь, впрочем, так он, поди, всегда обо мне думает, а Аслейк повторяет, что не может понять, почему я изобразил только две полосы и больше ничего, почему я вообще изобразил эти две линии, и я говорю, что объяснить не всегда так уж легко, а Аслейк говорит, что это, конечно, верно и вообще-то он никогда толком меня не понимал, вернее, не понимал моих картин, говорит он, и я думаю, что так Аслейк говорил много раз, да, о некоторых вещах говоришь снова и снова, а о других снова и снова говорить скучно, к примеру, о том, что именно Бог – или, по крайней мере, божественная сила – пришел людям на помощь в их бедах и отчаянии, когда в мир явился Иисус Христос, и умер, и воскрес, н-да, история невероятная, этакая глупость, в которую, собственно, невозможно поверить, и ведь, если вдуматься, в этой глупости есть сила, в которую я верю, а Аслейк нет, думаю я, но какая разница, верит человек или нет? да никакой, строго говоря, думаю я, я ведь тоже не всегда верю в Иисуса Христа как Спасителя, зато верю в Бога, в близость Бога и в его отдаленность, вот тут я никогда не сомневаюсь, потому что это факт, а не вера

Стало быть, ты и в нынешнем году не поедешь со мной к Сестре справлять Рождество? – говорит Аслейк

Нет, дома останусь, говорю я

и думаю, что он уже который раз спрашивает об этом, скорей бы угомонился, думаю я

Ну да, ну да, говорит Аслейк

и стоит, словно бы не хочет уходить, смотрит на картину с двумя перекрещивающимися полосами

И не надоедает тебе малевать? – говорит он

А ты все рыбачишь и рыбачишь, не надоедает тебе рыбачить-то? – говорю я

Это ж совсем другое дело, говорит он

Верно, писать картины и рыбачить не одно и то же, говорю я

Думаешь, я совсем дурак, говорит Аслейк

и мы смотрим друг на друга

Нет, вовсе ты не дурак, говорю я

Значит, не дурак, говорит он

Не обязательно быть дураком, даже если занимаешься рыбной ловлей, говорю я

Пожалуй, все наоборот, говорит он

Человек становится дураком скорее оттого, что слишком много малюет, говорит он

а я только и могу сказать: его слова чистая правда, ловля рыбы дает уму-разуму куда больше, чем живопись, ловля рыбы сама по себе великая правда, говорю я, никогда ведь не знаешь, наловишь рыбы или нет, говорю я, тут правит случайность, как и в жизни, говорю я, а Аслейк говорит, что тут я, пожалуй, отчасти прав, но чтоб был улов, надо, по крайней мере, рыбачить, и вовсе не случайность решает, будет улов или нет, улов это задача, которую ты ставишь перед собой, а то, что ты делаешь, есть деяние, тут можно воспользоваться таким громким словом, говорит он, и когда совершаешь это деяние, то бишь ловишь рыбу, ты совершаешь его всегда как бы впервые, ведь всегда начинаешь сначала, как в первый раз, а позднее повторяешь снова и снова, можно и так сказать, и в конце концов становишься умелым рыбаком, знаешь, где держится рыба и когда клюет, многому учишься, и все навыки особенные, одни пригождаются в прилив, другие в отлив, не говоря уж о течениях! а как много время года, месяц, луна, даже неделя могут рассказать о том, будет ли улов, все это так очевидно, что и говорить нечего, понятно ведь, само собой разумеется, говорит Аслейк, почеркивая слова «само собой разумеется», и повторяет: само собой разумеется, само собой разумеется, а я говорю, ну да, так и есть

Дело тут не только в случайности, говорит он

Так ведь и в жизни дело не только в случайности, и это тоже само собой разумеется, говорю я

Очевидно, говорит Аслейк

и глядит в пол, на свой особый манер, а когда Аслейк этак вот смотрит в пол, он будто смотрит не в пол, а вверх, будто видит все разом, будто, не отдавая себе в этом отчета, видит великую взаимосвязь, и тогда его лицо принимает совершенно особенное выражение, он вдруг будто выпадает из этого скверного мира в прогалину покоя, тишины, света, прямо-таки наполненной светом тьмы, ведь он будто выпадает из самого себя, из своего обычного «я», будто не помнит себя, находится вне себя и глядит вниз, а в глазах свет, который небеса вместе с облаками вдруг, когда свет этак захочет, тоже могут изливать из себя, похожий свет изливался и из него, такой может исходить от собаки, из глаз собаки, причем отнюдь не редко, если вдуматься, я частенько видел