Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл

Даже с тех пор, как стало очевидным, что мы поженимся, дата свадьбы, несмотря на мои титанические усилия, так и звучала примерно так: «Когда-нибудь в следующем году». Это приводило меня в ярость. А теперь вот оно, свершилось! Наверное, все произойдет двадцать девятого июля или третьего августа или пятнадцатого июня — в какой-нибудь реальный день, когда кто-то родится, кто-то уйдет из жизни, а мы сыграем свадьбу! Я высоко подпрыгнула, да, в прямом смысле слова подпрыгнула и завизжала, как маленькая девочка!

— Когда, когда, когда? — умоляла я Людо, продолжая прыгать. — Я люблю, люблю, люблю тебя!

Он подарил мне шикарную застенчивую улыбку — совсем не так улыбается продавец, рассчитывая вызвать бурную реакцию, наоборот, — замечательной, человечной, нежной, любящей улыбкой.

— Я и не знал, что тебя это так сильно волновало. Он выходит в следующем месяце.

Мой визг прекратился, как будто его придавили тяжелым ботинком.

— Что, прости? Что выходит в следующем месяце?

— Журнал. Журнал с моим стихотворением — «Лондонский поэтический вестник».

И тогда я поняла, о чем говорит Людо. Его вдохновила поэтесса, жившая через площадь от нашего дома и покончившая с собой, сунув собственную голову в духовку, как пирог. Это в ее стихах были сплошные «я, я, я». И Людо принялся писать стихи. С трудом припоминаю — да, он отсылал свои творения в журналы и расстраивался, правда, не очень сильно, когда их возвращали без ответа. Выходит, его стихотворение приняли к публикации?

— Хочешь прочитать его?

— Почему бы и нет?

Он что, слеп или настолько туп? Как он может не видеть, что мне больно? Но нет, воодушевленный, как он полагал, моим энтузиазмом по поводу его глупейшего сочинения, он побежал в комнату и вскоре вернулся, размахивая листом бумаги формата А4.

—Я не показывал его тебе перед тем, как отправить. Здесь очень хорошая плавающая рифма…

Я вяло взяла протянутый лист. Секунд через восемь, прочитав две строки, я заплакала.

И вот почему:

Сон

     Изящество возлюбленной моей     Растет во сне… и с ним — моя любовь     Стон полных губ растресканных — сильней.     Меня тот рот в себя вбирает вновь…     Крутые бедра, словно корабли.     Путь сонный проладактль я океане —     Небрежны, равнодушия полны.     Подобно взгляду старой обезьяны.     Спросонья за конфетой тянет руку     С улыбкою пресыщенной и сладкой…     Так зайца видит в сладостном испуге     Во сне, должно быть, старая собака…     Закованная в антицеллюлитный     Костюм, она сознанием далёко…     Нас разделяет кожа — как обидно! —     Суровая, как шкура носорога…     Купить в Париже лучшее на свете,     В пьянящем темном кружеве, белье…     Ах, шелохнулась.     Кто же не заметит? Она — совсем моя, а я — ее![11]

Ну и что бы вы сказали или сделали, прочитав такое? Я разорвала лист на мелкие кусочки и выбросила их в мусорное ведро. Потом высыпала из ведра на деревянный пол кухни и растоптала.

— Кэти, что случилось? — жалобно спросил Людо. — Тебе не понравилась стихотворная форма? Но сейчас она снова становится популярной, особенно если наполнить ее образами. Вот почему я использовал плавающую рифму и асимметричные строфы. Или тебе просто больше нравятся сонеты Петрарки, а не Шекспира? Я считаю, что на английском языке невозможно написать сонет в стиле Петрарки, ведь у нас по сравнению с итальянцами гораздо меньше рифмующихся слов, и поэтому все получается неестественным.

—Людо, ради Бога, разве ты не понимаешь? Ты ведь всему миру рассказал, какая я страшная и толстая! Похожа на старую собаку, носорога или еще черт знает кого! Что подумают люди? Ты негодяй, настоящий мерзавец, ненавижу тебя!

— Но, дорогая, ведь никто из твоих знакомых и не слышал об этом журнале. Его читают примерно четыреста человек, и ты можешь не сомневаться — они никак не связаны с модой. В любом случае, дорогая, это всего лишь стихотворение. Произведение, не имеющее никакого отношения к реальности. Оно не про тебя. Оно могло быть про кого угодно или ни про кого вообще.

— Людо! — прервала его я.

— Да?

— Будь добр, забери свой сонет в стиле Шекспира, эти асимметричные строфы, и свой… размером как у гориллы… и засунь всю эту чертову глупость в любую рифму на твой выбор, плавающую или какую угодно.

Затем я отправилась спать, ясно дав понять Людо, что не хочу видеть его рядом с собой в постели.

Глава 7

Мерзкий поступок

Итак, теперь вы знаете начало моей истории. Я раскрыла вам душу: меня преследовало смутное ощущение неудовлетворенности, и поэтому все больше хотелось расслабиться в последний раз перед тем, как, свернувшись клубком, как кошка, погрузиться в спокойную и не богатую событиями семейную жизнь. Пенни постоянно действовала мне на нервы, и от этого у меня появилось ощущение, что я, несомненно, имею моральное право на любой нелояльный поступок. Появление в моей жизни обаятельного Лайама давало мне шанс реализовать задуманное, а недавняя история со стихотворением Людо оставила на душе горький осадок, который подталкивал меня к действию.

Ни одно из этих обстоятельств само по себе не позволило бы мне сделать то, что я сделала. Я часто думаю о том, как все могло обернуться, если бы я избежала в тот день поездки на склад или не встретила там Лайама. Или если бы этот чертов «Лондонский поэтический вестник» отказался печатать паршивое сочинение Людо, или Пенни не была бы такой стервой? Не стану утверждать, что тогда за мое поведение меня причислили бы к лику блаженных и дамы из Перу поверили, что именно я излечила их от бородавок и нерегулярных месячных, а паломники приезжали бы в Ист-Гринстед, чтобы искупаться в волшебных водах источника, бьющего в саду моего отца. Но не сомневаюсь, серьезных проблем мне удалось бы избежать.

В ту ночь я спала плохо. Мне казалось, что я несколько часов лежала и слушала (со сверхъестественной остротой восприятия, появляющейся в тот момент, когда вас действительно кто-то взбесил) музыку ночи: перекличку автомобильных сигнализаций; тяжелое громыхание позднего ночного поезда, который, как говорит Людо, перевозит ядерные отходы через самый центр Лондона; жуткие, от которых кровь стынет в жилах, вопли трахающихся кошек в саду за домом; и доносящиеся из соседского туалета звуки, ясно свидетельствующие, что сосед встал посреди ночи, чтобы справить нужду. Мои мысли мчались, обгоняя друг друга. Образы, вызванные ночным шумом, смешивались с событиями нескольких последних дней и сливались в вызывающий головокружение и тошноту калейдоскоп видений. Я пыталась успокоиться и начинала думать о великолепной обуви от Маноло Бланика, Джины и Джимми Чу — однажды у меня будет гора таких туфель, как у Имельды Маркос[12]. Но вот мои туфли оказывались под колесами поезда с ядерными отходами, или в них гадили безумные кошки, или они наполнялись мочой старика соседа.