Кровавая луна - Джеймс Эллрой

Ллойд усилием воли заставил себя успокоиться. Он использовал метод глубокого дыхания и приказал себе вспомнить вертикальные линии в шотландском пледе, который сплела для него Пенни на позапрошлое Рождество. Через несколько минут, достигнув полного очищения разума, он начал читать стихи.

Я выкрал тебя у горя,Украл у беды, как вор,И сердце мое в раздоре,Хоть снял я с тебя позор.

Тех, кто тебя предал,Я никогда не щадил.Сам страданья изведал,Но я их всех убил.

И вот ты живешь без муки,Преступная, налегке.А я умываю руки,Скорбя от тебя вдалеке.

Тело твое – могила.Но сердцем ты мне жена.В блудливых путей извивахСмерть ты свою нашла.

И стала она мне жизнью,А грязные строки – ядом,Горьким вином открытьяНового страшного ада.

Самая милая в мире,Разумом светлая жрицаЗла и добра. О, дева,Горе мое! Свершиться

Трудно было возмездию,Дрогнули пальцы в казни,Плата за шаг к бессмертию –Есть ли еще что ужасней?

Острый клинок вздымаетСтрасть мою к вечным вратам,Даже и капли кровиЯ с него не отдам.

Безвестности дань заплатив,В раковой клетке живи,От ада тебя спастиСможет лишь сила любви.

Ллойд перечитал стихотворение еще трижды, заучил его наизусть, позволив игре звуков и слогов войти в память, проникнуть в кровь и изменить ее ток, повлиять на сердечный ритм и ход своих мыслей. Он подошел к зеркалу во всю стену и взглянул на свое отражение, сам не понимая, кто перед ним: рыцарь, ведомый ирландской протестантской верой, или страшная горгулья. Но разве в этом дело? Он попал в водоворот божественно-греховных навязчивых идей и наконец понял, зачем ему дарованы свыше его гениальные способности.

Стихи все больше затягивали его, приобретая музыкальность, темп, ритм, модуляцию всех тех популярных шлягеров из старых телепрограмм, которые Том заставлял его…

Темп все ускорялся, и вот уже строки «Острый клинок вздымает страсть мою к вечным вратам…» превратились в импровизацию на тему песни, ставшей позывными «Звездного театра Тексако». Ее исполнял большой джазовый оркестр, и Милтон Берл[22] вдруг оказался рядом с ним, перекатывая во рту сигару своими торчащими вперед, как у опоссума, зубами… Ллойд закричал и рухнул на колени, зажимая руками уши.

Музыка смолкла с визжащим звуком, словно кто-то неаккуратно снял иглу с проигрывателя и поцарапал пластинку. Ллойд еще крепче зажал уши ладонями.

– Расскажи мне сказку про прыжок в кроличью нору, – простонал он в блаженном бреду и вдруг услышал треск разрядов из большого динамика, укрепленного на стене. Бесслезные рыдания Ллойда перешли в смех облегчения. Это было радио.

Разумные мысли проникли в его голову. Он мог пресечь музыку в зародыше, для этого и нужно-то было всего-навсего выдернуть несколько проводков и выкрутить несколько рукояток. Пусть прожигатели жизни спариваются без аккомпанемента. Все равно это сборище незаконно.

Ллойд осторожно спрятал письмо обратно в конверт, положил в карман и спустился вниз. Он держал руки по швам и старательно прижимал ладони к штанинам. Не обращая внимания на парочки, совокупляющиеся, стоя в дверях спален, он сосредоточился на мигающих красных лампочках, заливающих коридор призрачным светом. Красные огоньки были реальностью, благословенной противоположностью музыке, и если ему удастся, ориентируясь на эти путеводные огни, найти стереосистему, он будет спасен.

Первый этаж кишел обнаженными телами, движущимися под музыку, кто ритмично, кто неровно. То и дело мелькали в воздухе чьи-то руки и ноги, касались друг друга в мгновенной ласке и тотчас снова втягивались в общую, судорожно бьющуюся массу. Ллойд пробирался сквозь человеческое месиво, чувствуя, как кто-то толкает и хватает его на ходу. Он увидел стереосистему на противоположном конце гостиной. Рядом, перебирая стопку пластинок, стояла Джоани Пратт. Она была полностью одета и выглядела этаким маяком в беснующемся звуковом море.

– Джоани!

Паника, прорвавшаяся в голосе, ошеломила Ллойда. Он врезался в плотскую массу, как ледокол, и та расступилась. Ему удалось проложить себе дорожку в этой людской каше, он пулей пролетел через кухню, через пульсирующие светом коридоры и вырвался во двор, погруженный в непроглядную тьму и тишину. Оглупленный этой тишиной, он рухнул на колени, погрузился в безмолвный, напоенный целебным запахом эвкалипта ночной воздух.

– Сержант? – Джоани Пратт опустилась на колени рядом с ним, погладила по спине и спросила: – Господи, с тобой все в порядке? У тебя было такое лицо… Я в жизни ничего подобного не видела.

Ллойд заставил себя рассмеяться:

– Можешь об этом не думать. Я не выношу громкой музыки и шума вообще. У меня это с детства.

Джоани покрутил пальцем у виска:

– У тебя там пара винтиков разболталась. Ты это знаешь?

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне.

– Ой, извини. Жена и дети?

Ллойд кивнул, поднялся на ноги и, помогая Джоани встать, пояснил:

– Семнадцать лет. Три дочери.

– Ну и как? Все хорошо?

– Все меняется. У меня замечательные дочки. Я рассказываю им истории, а жена меня за это ненавидит.

– Почему? Что за истории?

– Не важно. Моя мама тоже рассказывала истории, и в восемь лет они спасли мне жизнь.

– Что за ис…

Ллойд покачал головой:

– Нет, давай поговорим о другом. Ты что-нибудь слышала на вечеринке? Кто-нибудь упоминал о Джулии? Не заметила ничего необычного?

– Нет, нет и нет. Джулия пользовалась вымышленным именем, когда опрашивала людей, а в новостях показали скверную фотку. Вряд ли ее кто-нибудь узнал.

Ллойд задумался над ее словами.

– Ладно, допустим, – согласился он. – Инстинкт мне подсказывает, что убийца не пришел бы на вечеринку вроде этой. Он счел бы ее непристойной. Но я не хочу отвергать ни одной из версий. Водном из писем, что ты мне дала, были стихи. Они написаны убийцей, я уверен. Судя по тексту, у него есть зуб не только на Джулию. Там ясно сказано, что он уже убил не одну женщину. – Джоани ответила ему недоуменным взглядом, и он добавил: – Что мне от тебя действительно нужно, так это список твоих постоянных клиентов.

Джоани яростно замотала головой. Ллойд схватил ее за плечи и тихо спросил:

– Ты хочешь, чтобы этот зверь убил еще кого-нибудь? Что важнее: спасение невинных жизней или конфиденциальность для кучки сексуально озабоченных ублюдков?

Джоани ответила под аккомпанемент истерического хохота, доносившегося из дома:

– Тут нет выбора, сержант. Поехали ко мне. У меня есть блокнот со всеми записями о постоянных клиентах.

– А как же твоя вечеринка?

– Да ну ее к черту. Попрошу вышибал запереть двери. Твоя машина или моя?

– Моя. Это приглашение? – спросил Ллойд.

– Нет, это предложение.

Они так насытились друг другом, что не смогли заснуть. Ллойд обхватил ладонями груди Джоани и принялся играть с ними, подталкивая кверху, придавая разные формы, нежно обводя соски кончиками пальцев.

Джоани засмеялась и тихо пропела:

– Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам!

Ллойд спросил, что означают эти странные слова, и она ответила:

– Я забыла, что ты никогда не слушаешь музыку. Ладно, расскажу. Я приехала сюда из Сент-Пола, Миннесота, в пятьдесят восьмом. В восемнадцать лет. Я все просчитала: собиралась стать первой женщиной – звездой рок-н-ролла. Я блондинка, у меня есть сиськи и, как мне тогда казалось, голос. Схожу я с автобуса на углу Фаунтин и Вайн и иду на север. Вижу башню «Кэпитол рекордс» и понимаю, что это знак свыше. Ну, я и почесала прямо туда. Прямо со своим фибровым чемоданчиком. Это был самый холодный день в году, а на мне выходное платье с кринолином и туфли на высоких каблуках.

Ну, в общем, усаживаюсь я в приемной, разглядываю все эти золотые пластинки, развешанные у них на стенах, и думаю: «Когда-нибудь…» Ну, в общем, подходит ко мне один тип и говорит: «Я Плутон Марун. Работаю агентом. „Кэпитол рекордс“ не твое шоу. Пойдем, у меня есть другой план». Я киваю, и мы уходим. Плутон говорит, у него есть приятель, и этот приятель снимает кино. Мы садимся в такой здоровенный «кадиллак» – настоящий катафалк! – и едем. Оказывается, его приятель – Орсон Уэллс.[23]

Без балды, сержант, самый что ни на есть натуральный Орсон Уэллс. Снимает «Печать зла». Не слабо, да? В Венеции. Ну, не в той самой, а в таком паршивом городишке на мексиканской границе.