Иннокентий - Ал Коруд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось бы, живи и радуйся. С такими родственниками будущее в шоколаде. Но, во-первых, у Кеши были собственные планы. Куда хотелки Настиных родителей никак не вписывались. Во-вторых, даже при социализме существовало классовое неравенство. И деревенский паренек без кола и двора никому не был интересен.
Очень вероятно, что и Настю Дмитриевну привлекал лишь секс с героем дня. Да и фотографии вышли совершенно для нее бесплатными. Разве что присутствовал некий бартер. На этом и разойдемся.
Глава 17
Кадры решают все!
Фрол Никодимыч Брагин сегодня вечером был откровенно трезв. То ли к дождю, то ли к премии. Прихлебывая чай, дедок терпеливо ожидал, когда проявленные пленки подсохнут, чтобы засесть за печать. В лаборатории было тихо. Кеша под сурдинку подъедал выданные пенсионером бутерброды и дремотно блаженствовал. Макарыч сегодня выжал из него последние соки, затем пришлось сдавать фотохимию в УПК. Там на ставке мастера сидел также пенсионер, но как-то злой и нелюдимый. Как такого ценного кадра занесло в преподаватели, было непонятно. Мастер УПК, похоже, подозревал, что Иннокентий не тот, за кого себя выдает. Так что бромиды и йодиды серебра вперемешку с гидрохиноном и метолом будут ему еще долго сниться.
Но, слава партии, основные зачеты позади, впереди практическая практика. Которая, к счастью, проходит в их краснознаменном гвардейском фотосалоне имени «Юпитера» под чутким руководством двух старых «кровавых чекистов». Осталось настроиться и приступить. Ага, если только отдадут вовремя все документы в ЖЭКе. В кои веки он внезапно всем понадобился. Еще бы. Взять вторым электриком бывшего подводника, что не выныривает из «синевы», много ума не надо. Только вот кто за него нынче работать на участке будет? Строева слишком поздно спохватилась и сейчас кусала локти.
— Ты, Иннокентий, главное — не смущайся и не давай собой никому командовать. Строй мордой кирпичом, соглашайся для виду. Наше все — можно мне на минуточку, вас здесь не стояло, знать ничего не знаю. Как залезут на холку, так и скатятся.
— Угу, — Васечкин сосредоточенно пытался навести резкость на негативной проекции. — Сколько делаем?
— Три засечки. Начни от секунды. Пленка слабая, а это, значит, что?
— Контраста не будет.
— И?
— Повышаем температуру раствора.
— Правильно! Зачет. Коньяк сдашь комиссии.
Кеша заржал. Вот бы везде его так учили. Доходчиво с юмором и без претензий на мудрость. Но больше всего ему нравилось то обстоятельство, что ни Мартын Петрович, ни Фрол Никодимыч никогда не кичились перед ним своим возрастом и опытом. В их кругу главенствовал другие понятия — бери сколько можешь, тебе еще нальют от души. Эх и куда потом все подобные люди делись? В московских офисах и автосалонах вместо дружеской поддержки скорее получишь подсечку или навет.
— Двойка с половиной.
Кеша учился оценивать «пробы» на красном свету. Высший шик и блеск для лаборанта.
— Делай!
Васечкин сунул листок бумаги двадцать четыре на восемнадцать под фотоувеличитель и прижал края специальной рамкой. Реле уже было выставлено на нужное для засветки время, осталось лишь нажать кнопку. Пусть в будущем процесс обработки станет намного комфортней, зато исчезнет таинственная атмосфера настоящей «мокрой фотографии».
После экспонирования бумага ловко «рыбкой» ныряет в кювету. Аккуратно двигаем её с помощью пинцета в растворе. Переворачиваем. Проявитель перегрет, так что надо следить за проявкой, чтобы по краям бумаги не пошла вуаль. Есть! Брагин использовал фиксаж с квасцами, поэтому можно было обойтись без стоп-раствора. Ждем пять минут и перекидываем отпечаток в воду для промывки. Сейчас можно перекурить и доедать бутерброды. Кеша понимал, что подобная еда каждый день вредна, но пока ему на лыжи ЗОЖ становится было некогда.
— Годно! Но видишь по углам лёгкое затемнение? Что это значит?
Иннокентий угрюмо рассматривал блекловатое изображение, которое они совместными усилиями смогли вытянуть.
— Это значит, что свет в «Беларуси» не настроен.
— Ответ неправильный. Это означает лишь то, что ты завтра начинаешь затирать эту пластину, чтобы сделать её матовой! — ехидный дедок подал курсанту тоненькую стеклянную пластинку, завернутую в вощеную бумагу. Её Кеше предстоит сделать годной с помощью банальной наждачки. И ведь не откажешься! Ему самому работать на этом агрегате. Так что и Фрол Никодимыч прав. Обустраиваться везде нужно самому!
Около подъезда, где проживал свои последние дни Васечкин, его ждал сюрприз. На скамейке виднелась знакомая стройная фигура.
— Настасья Дмитриевна, какими судьбами! Решили проследить, чтобы я их служебной квартиры ничего не утащил?
— Все шутишь, Кеша?
— Тогда чего ждешь? Вроде все обговорили? — тон у Кеши был жесткий. Не до политесов. Последние недели дались ему нелегко. И меньше всего ему сейчас нужны были очередные романтические разборки. Даже от такой красотки с точеной фигурой.
— Мы можем поговорить?
«Ого, как глаза сверкают!»
— Ну, пошли. Только у меня ничего жрать нету. Некогда, понимаешь. Работаю по-стахановски за себя и того парня.
— Я пирожки напекла. С луком и яйцом, как ты любишь.
— С этого и надо было начинать.
Девушка фыркнула, а Иннокентий вежливо открыл дверь даме.
Но к пирожкам они смогли приступить лишь через полчаса. Васечкин пытался принять ванные процедуры, но кто-то наглым образом их нарушил. Так, мокрыми и голожопыми и бухнулись на скрипучую кровать. Воздержание сыграло злую шутку с молодыми организмами обоих.
— Бери еще.
— Спасибо.
Васечкин жевал и думал. Не к добру этот визит.
— Кеша…
— Я двадцать третий год Кеша. И что?
— Я вот что подумала. Давай уедем?
Васечкин удивленно отставил чашку с чайным грузинским напитком и внимательно посмотрел на Настю.
— Это куда?
— В область. Я же там учусь заочно. Понимаешь, родители мне плешь проели в старших классах — поступай и поступай! И обязательно высшее! Ну и что? Приехала в Ленинград, а там вдоль аллеи около института сидят эти…
— Кто эти? — Кеша налил себе еще чаю. После трудного дня так здорово выпить горячего чаю, поесть вкуснящих пирожков и подвигать чреслами в жарком лоне.
— Южане! Сидят на скамейках целыми семьями и их так много. У меня сердце так и ёкнуло.
— Не поступила, потому что эти проплатили? — ситуация была знакома, но все равно удивила Иннокентия. Вон откуда ноги старой и доброй традиции растут! А ведь до конца советской власти еще шестнадцать лет. Это же еще целое поколение коррупционное вырастет!
— Как ты такое можешь говорить?
— Ладно, будем считать, что у них в Питере в среде масонской профессуры имелись связи.
— Возможно, — со вздохом согласилась Настя. — Вернулась домой ни с чем, там ругань, скандал. Никуда уже не хотела поступать, пошла работать.
— И?
— Папа устроил меня заочно в областной педагогический.
— Хочешь учителем работать? Отчасти у тебя получается.
Настя вспыхнула, а с плеча слетела полотенце.
— Не смейся! Это филологический факультет. Английский язык в современное время невероятно важен.
— Вот с этим я полностью согласен. Будешь меня учить? Так сказать, в порядке педагогической практики? Начнем со слова ножка.
— Тебя, деревенского оболтуса⁈
— За оболтуса накажу. Поворачивайся попкой.
— Кеееша!
— Нет, Настя. Я же с самого начала тебя предупреждал. У меня нет крепких отношений в планах. И никуда пока я не поеду. А тебе нужно учиться и устраиваться по жизни. Найдешь себе правильного парня, выйдешь замуж, нарожаешь детишек и будешь жить поживать, добра наживать.
Затем Иннокентий вспомнил, что рассказывали ему родители про девяностые, и замолчал.
«Да ну его на фиг. Живи, девочка, лучше для себя!!»
Насте Дмитриевне
