Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иоанн же продолжал управлять дела Новгородские, назначать наместников на новые свои земли, подсчитывать настоящие и будущие доходы, наказывать виноватых.
Сколько проклятий сыпалось в эти дни на его голову — не счесть. Впрочем, он этого не слышал и не думал о них. Не до того было. Кроме новгородских дел свалилось на него и личное: ссора с братьями. Разозлились они на него не на шутку. Глядели, какие дары ему преподносили, прикидывали, сколько он земель новых к своим владениям прибавил, какое богатство в его руки приплыло. Намекнули, что неплохо бы поделиться с родными братьями, вместе ведь в поход ходили, затраты понесли. А вручённые им новгородцами подарки даже расходов не покроют! Андрей Большой, матушкин любимчик, прозванный за свою вспыльчивость Горяем, напрямик спросил:
— Неужто ты нам никакого жребия не дашь из своей доли? Мы ведь тоже с тобой тут стояли, все невзгоды вместе терпели. Не по обычаю это!
Иоанн лишь стрельнул на брата своим холодным взглядом:
— Недосуг мне этим теперь заниматься!
— После смерти брата Юрия ты то же самое говорил, — поддержал Андрея Борис. — А потом нам из его уделов так ничего и не выделил. И теперь дело тем же закончится!
Братья явно ожидали твёрдых обещаний от Иоанна поделиться с ними взятыми новгородскими уделами. Но тот и не собирался ни с кем делиться. Оттого и молчал, не желая в неподходящее время выяснять отношения.
Поняв это, Андрей Большой с Борисом заявили, что не желают больше стоять у Новгорода и нести убытки, поднялись со своими людьми и отправились к себе в уделы, разоряя по пути города и села якобы для прокорма войск.
Иоанн же терпеливо продолжал утверждать свою власть и свой порядок в Новгороде. Назначил ещё двух наместников, на этот раз на владычной, Софийской стороне — бояр Василия Китая и Ивана Зиновьева, которым дал права все дела судебные и земские править. Владыке, которого всё-таки подозревал в измене, оставил лишь святительский суд, а местных посадников и тысяцких вообще всех прав лишил.
8 февраля Иоанн вновь приехал к Великой Софии на обедню. На этот раз лишь с одним младшим братом, князем Андреем Меньшим Вологодским. Строптивые средние братья и его пытались подбить на протест, звали уехать, но получили категорический отказ. Мало того, он и их попытался урезонить. Доля, мол, наша такая — старшему брату, великому князю покоряться, родителем так завещано. Это лишь ещё больше разозлило недовольных: «Вот ты и гляди ему в рот, как низкий холоп! Мы же ничем его не хуже, от одного отца-матери родились, не смеет он нас унижать-обделять!»
На том и расстались. Младший, Андрей, не мог пойти против Иоанна. Оставшись с десяти лет сиротой, он рос вместе с сыном великого князя Иваном, случалось, подражая ему, тоже называл старшего брата отцом да и относился к нему по-сыновьи. Теперь Андрею стукнуло уже 26 лет, у него был свой удел, свой двор в Москве, свои доходы. Однако он так и не был женат и не торопился, дорожил дружбой с великокняжеской семьёй, с племянником-наследником. Жил широко, весело, нередко залезал в долги, закладывал у ростовщиков наследное серебро и золото, особенно когда надо было срочно собрать свой удельный полк в поход. Над копейкой трястись не привык, денег не считал, привык доверять своему казначею. Словом, жил беззаботно, о будущем не думал, не хотел осложнять себе жизнь. Оттого во всём покорялся Иоанну, навсегда признав его своим государем.
Отстояв обедню, великий князь вновь вернулся в свою ставку, пригласив новгородцев на обед к себе. Угостил их и вновь принялся за дела. Но они были прерваны чрезвычайными событиями. Из Москвы прискакал гонец и сообщил, что город, узнав о ссоре великого князя с братьями, о их разбойничьем продвижении по русским землям, которые они разоряли и грабили, пришёл в ужас и затворился. Сразу вспомнились смутные времена, Шемяка, борьба братьев за власть и ослепление великого князя Василия Васильевича. Матушка Мария Ярославна умоляла сына поскорее вернуться в Москву, успокоить народ и помириться с Андреем Горяем и Борисом.
Иоанн заторопился домой. Прощальный обед назначил новгородцам на 12 февраля.
Узнав об этом, архиепископ Феофил не на шутку встревожился. Со дня на день собирался он поехать к великому князю, чтобы попытаться умолить его облегчить участь наместника своего Репехова, чтобы отпустили его хоть в монастырь, хоть в заточение, но под его собственную опеку. Собирался и откладывал, ибо боялся даже начинать разговор на эту тему. Московские бояре сказали ему, что Иоанн даже слышать не желает об освобождении арестованных, называя их преступниками и предателями, говорил, что по ним топор плачет, а жизнь их сохранена лишь для того, чтобы выявить их сообщников. От таких сообщений у архиепископа выступали на коже мурашки, и он терял дар речи. Но всё же решился сделать попытку и начал к ней готовиться.
Владыка знал, что великий князь любит хорошие подарки, что глаза его мягчеют при виде золота и других ценностей. Стало быть, помочь ему могла лишь его казна, которая хранилась при храме Великой Софии.
Феофил приказал позвать казначея и один, с небольшим светильником в руках, спустился в подвал, в тайник, отпер небольшую металлическую дверь, плотно прилегавшую к стене, и зашёл в комнату с низкими каменными сводами. Тут он зажёг сразу несколько огромных свечей, стоящих в каменных подсвечниках прямо на полу, остановился в центре, оглядел высокие поставцы и большие кованые сундуки, тяжело вздохнул.
За последние годы архиепископская новгородская казна, которая по сути была и общегородской, с 1472 года, с тех пор, как Иоанн начал совершать на Новгород свои походы, заметно оскудела. То и дело приходилось задабривать великого князя разнообразными подношениями, да не какими попало, а лучшими изделиями из лучших.
При мысли о том, сколько драгоценностей потеряно, сердце Феофила сжималось. Сколько же прекрасных творений перекочевало в великокняжескую казну! Бочка хрустальная в серебре — дар немецких купцов. Как хороша она была при дневном свете, как переливалась, играя под солнечными лучами, да и при свечах, а сколь искусной была её оправа драгоценная! А кубки золотые да серебряные! Один другого лучше. А ковши, а мисы тяжеленные, искусно выделанные. И все из серебра и золота. О Господи! Что уж говорить про старые иконы и книги с оправами из золота и каменьев многоцветных... Ох горе горькое! Не счесть
