И стал тот камень Христом - Мигель Сильва

Прозвание «Варавва» означает «сын отца» (бар авва) или, по мнению других, «сын учителя» (бар раббан). Впрочем, оба толкования совместимы, так как и учитель и отец в Израиле почитаемы одинаково. Итак, Иисус Варавва идет в свое узилище вместе с Иисусом Назарянином.

Оба входят за железную решетку, и каждый опускается на предназначенный ему матрац. Их ложа не что иное, как два серых мешка, набитых дроком и воняющих мочой и калом.

Первым заговаривает Иисус Варавва:

— Я рад своему освобождению, равви, но никогда не думал, что получу его в обмен на кровь невинного.

Говорит Иисус Назарянин:

— Истину говорю тебе: не твоя вина в том, что сотворили Иосиф Каиафа и Понтий Пилат. Первосвященники готовили смерть мою потому, что мои проповеди о любви и милосердии потрясали столпы их алчности и человеконенавистничества. Римский же прокуратор хотел нашей смерти, твоей и моей, потому что боялся, как бы твои поступки и мои слова не повели к мятежам против владычества империи, которую он представляет. Пилаты и каиафы, волки и лисы — звери одной породы.

Говорит Иисус Варавва:

— Послушай-ка, равви: те, кто кричал «Отпустите Варавву!», были не те, кто кричал «Распять Назарянина!» Мои соратники разошлись на праздник Пасхи, чтобы кричать «Отпустите Варавву!», по всем селениям и дорогам Иудеи. Те, кто кричал «Распять Назарянина!», были не мои друзья, а твои враги. Но Пилат хитро подстроил дело так, чтобы свобода одного обернулась смертью другого.

Говорит Иисус Назарянин:

— Ученики мои сильны духом, но слабы телом. Твои последователи не жалели жизнь свою, чтобы отвоевать тебе свободу; мои апостолы бежали в страхе с того места, где меня схватили, а возле претории уже не было тех народных толп, которые меня превозносили при въезде в Иерусалим. Требуя твоей свободы, а моей смерти, люди, отвечающие на вопросы Пилата, высказались в пользу искупления насилием и против искупления любовью. Но истину говорю тебе: они ошибаются.

Говорит Иисус Варавва:

— Они не ошиблись, равви. Народ шел за тобой и ждал, когда ты укажешь им путь, чтобы сломить своих насильников, и ты казался людям новым Давидом, который повторит его чудеса и добьется спасения Израиля. Но они тебя покинули, когда услышали, как ты проповедуешь согласие и послушание. Я сам хотел стать твоим учеником, но когда услыхал, как ты на одной горе галилейской сказал, что в ответ на пощечину врага надо подставить и другую щеку, я ушел от твоих овец.

Говорит Иисус Назарянин:

— А потому, что ты не понял меня, Иисус Варавва. Народ Израиля вечно сбивают с пути его неистребимая жажда мести и его упорное желание отплатить за обиду и кровь еще пущей кровью. Против этого укорененного злопамятства и говорил я, прося подставить недругу вторую ланиту, но говорил я не о ланитах лица и никоим об разом не о ланитах души, а о воображаемых ланитах, таящих пагубный гнев самолюбцев. Никогда не учил я бедных быть трусливыми равнодушными и податливыми. Истину говорю тебе: пришел я не мир принести земле, но меч, и пришел принести огонь, и как бы мне хотелось, чтобы этот огонь уже воспылал! Но меч мой — это меч правды, а огонь мой — огонь жизни, и никоим образом это не металл и не костер, обращенные в орудия мести. Превыше всего я возношу любовь, и быть ей горнилом, преобразующим человека, и быть ей краеугольным камнем для построения иного мира. Любовь побуждает меня защищать гонимых и бросать вызов деспотам; ради любви к добру я сражаюсь со злом, ибо невозможно любить бедных и не биться за них. Завтра я буду распят, и смерть моя обратится в бурю любви, которая повергнет в прах крепостные стены душегубов, меня распинающих.

Говорит Иисус Варавва:

— А правда ли, когда ты говорил, чтобы кесарю воздавали кесарево, ты призывал смириться и платить подати Риму? Знаешь ли ты, что платить эти подати — значит признавать власть императора-язычника превыше власти Господа Бога? Знаешь, что из-за отказа платить налоги гибли целые поколения израильтян, а многие израильтяне готовы умереть и теперь? Знаешь, что сопротивление поборам стало ярким факелом самых грозных наших восстаний?

Говорит Иисус Назарянин:

— Как мог бы я восхвалять поборы, делающие бедных еще беднее, отнимающие хлеб у детей бедняков? Но я не возвел в религиозную заповедь отказ платить подати. Когда у дверей храма слуги первосвященников спросили меня, надо ли платить налоги, они хотели узнать, не бунтовщик ли я, подстрекающий нарушать законы цезаревы, чтобы в подобном случае схватить и судить меня как врага их политики. Но Сын человеческий не угодил в западню и ответил им, что любовь к богу не имеет ничего общего с уплатой налогов. То, что я предлагаю, — несравнимо более величественно и обновляюще. Я предлагаю изменить этот несправедливый мир и сделать мир иным, где ничего не будет дано цезарю и все будет отдано Богу.

Говорит Иисус Варавва:

— К завоеванию царства Бога Израилева мы шли вместе, хотя того и не знали, равви. На костях наших предков нечистые воздвигли свои роскошные дворцы, кровью наших предков полили свои бескрайние виноградники, а иноземные стражники охраняют стены Святого города; Израиль — это пес, привязанный к позорному столбу захватчиками. Но написано: настанет день, когда Иаков пустит корни, Израиль даст ростки и цветы его, и плоды покроют землю. И еще написано: с господом восторжествует и прославится род Израилев.

Говорит Иисус Назарянин:

— А я говорю тебе, Иисус Варавва, что Царство Божие — это не клад, зарытый в чистом поле и ждущий, пока отроют его руки, богом избранные; это и не сад плодовый, уготованный только нам, израильтянам, а горизонт, открытый для всех людей мира сего, и в первую очередь для бедных, которые ныне — последние. Отец небесный не только Бог евреев, а единый Бог всех сущих и пока еще неведомых народов. Цепи, опутывающие руки человека, не будут разорваны одной нацией, мнящей себя для того предназначенной, а Отцом небесным, который растворит двери Царства всякому, кто постучит в них с любовью к ближнему и с верой в справедливость. Царство Божие подобно малому зернышку, которого в поле не видно среди остальных, но потом, когда оно выбьется ростком из земли, станет самым высоким кустом с такой роскошной листвою, что птицы будут вить гнезда в его тени, и не только воробьи, ласточки, вороны и дикие голуби Палестины, но птицы любой страны, любого оперения, любой песни.

Говорит Иисус Варавва:

— Ты говоришь так, будто бы сегодня ничего не случилось, равви. Будто ты и слыхом не слыхивал, что завтра тебя будут сечь бичами и прибивать к перекладине римские легионеры по наущению иудейских жрецов. Говоришь, словно ты и не видел, как разбежались кто куда твои ученики; будто и не слышал, как толпа требовала твоей смерти. Не спрашивал ли ты себя, что останется от твоих проповедей о Царстве Божьем после того, как ты в муках умрешь на столбе? Не боишься ли, что твое учение будет навсегда погребено вместе с твоими останками и что жертвуешь ты собой без всякой пользы?

Говорит Иисус Назарянин:

— Ты до сих пор не ведаешь, что Мессия, Сын Божий — это я, тот, кто с тобой говорит, Иисус Варавва. Я пришел в мир как свет, чтобы всяк, кто верует в меня, не остался во тьме. Сын человеческий был предан одним из своих апостолов и отдан в руки первосвященников и книжников синедриона. Они приговорили меня к смерти и отдали во власть язычников, язычники станут издеваться надо мной, истязать меня и убьют, но на третьи сутки я воскресну. Мир меня больше не увидит, но те, кто меня любит и следует моим заветам жить по справедливости, меня увидят, да. И я попрошу Отца небесного дать им другого заступника, который был бы с ними навечно, — дух правды. Я ухожу, чтобы вернуться, Иисус Варавва.

Говорит Иисус Варавва:

— А я скажу тебе про себя: я выйду из этой темницы, чтобы снова, как раньше, ни перед кем не гнуть спину, драться за свободу и равенство. Со мной рука об руку будет биться несметная масса безвестных мятежников, которые скорее погибнут в страшных мучениях и не устрашатся видеть, как четвертуют их отцов и братьев, чем склонят голову перед кем-либо, кроме Бога. Мы — или наши сыны, а не они, так наши внуки — освободили Иерусалим от ига, которое его гнетет.

Говорит Иисус Назарянин:

— Я предрекаю, Иисус Варавва, что никто в мире не будет сражаться с таким геройством, какое вы щедро проявите, когда встретите врага в тысячу раз более могучего, чем вы. Придет час, и весь народ последует за вами, как река овец, обращенная в бурный поток храбрых львов, и вы разобьете вдребезги римский гарнизон Иерусалима и повергнете закаленные в боях центурии, которые пошлет против вас легат Сирии, и примкнут к вашему восстанию бедные евреи всей Палестины. Суверенная империя цезарей (чьи легионы захватили самые дальние города и усмирили самые строптивые земли) будет вынуждена бросить против вас всю свою безмерную мощь, чтобы заставить вас сдаться или истребить вас навеки. На ваши головы и на ваши семьи обрушатся страшные беды, но вы не отступите. Каждый почти безоружный зелот встанет перед десятком римских солдат в латах, с копьями и на борзых конях, но вы не отступите. Голод и проказа кинутся на вас яростными волчицами, псы будут терзать ваших мертвых братьев, огонь испепелит кровли ваших домов и колыбели ваших детей, вы преклоните колена пред одром и прикоснетесь губами к смертельной ране родителя, но вы не отступите. Ваши женщины испытают муки еще более страшные, нежели ваши... И блаженны будут бесплодные, блаженны будут утробы не родившие и сосцы не питавшие, ибо большее бедствие постигнет ту, которая увидит сына своего, в муках погибшего, так станут говорить матери, но и они не отступят. Непобедимое войско римское должно будет убить последнего из вас, должно будет сровнять с землей город и храм, а победные стяги врага будут развеваться только над рядами виселиц с повешенными и над столбами с распятыми[42]. Истинно говорю тебе эти пророческие слова, Иисус Варавва, хотя знаю, что мои предсказания великих несчастий не сломят тебя, и ты без страха пойдешь навстречу своей смерти, как всегда шел и раньше.