Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаю. И девушку звать Лена? – мрачно спросил я, хотя нет ничего смешнее делить далекую женщину, находясь в камере смертников.
– Почему Лена?.. Ольга. Недалеко от музея – коньячный завод «Квинт». Спросишь на проходной Нестерову.
– Я вижу, ты тоже время зря не терял.
– В общем, это все. Уцелеешь, постарайся это использовать. В одиночку не действуй, свяжись с прокуратурой, с командующим гвардией, с военной контрразведкой. И смотри: второй раз Хоменко живым тебя не выпустит.
– Ладно, будем живы – не умрем.
– Ты уж пойми меня правильно, Володя. Я пока здесь сидел, с самого 6 февраля между прочим, о многом передумал. Времени хватило… Жаль только, что сам не смогу рассчитаться.
Он опустил ноги на пол, сел.
– Лежи, – сказал я.
Но ему надо было облегчиться, и я помог пройти к ведру. Потом я снова укрыл его одеялом. Света в окошке добавилось. Валера не спал, глаза его блестели, как обычно блестят, когда из человека истекает последняя энергия, а вся воля и сила остаются лишь в горящих зрачках. Я попытался развлечь товарища по судьбине свеженькими анекдотами, но Валера сказал:
– Давай помолчим.
– Давай, – невесело согласился я.
Вдруг приспичило: курить захотелось. Содержимое моих карманов вместе с сигаретами вычистили бравые полицейские. Я постучал в дверь, появился заспанный старшина. Попросил у него сигарету. Дед достал, прикурил, сунул в окошко, покосился на лежащего, молча ушел.
– Курить будешь? – спросил я у Скокова.
Он кивнул, я сунул ему в рот сигарету. Валера затянулся пару раз, вернул обратно. Я мусолил ее дальше, выплевывая крошки табака, докурил до крошечного состояния, затушил и миллиметровый остаток спрятал под нары.
– Может, у него еще ключи от дверей попросить? – предложил я.
– Тебя сейчас переведут в другую камеру. Будешь прорываться – не забудь про меня, – вдруг заявил Валера. – Тебя увидел – сил прибавилось. А если не выдержу, бросишь меня по дороге, в тягость не буду.
– Не брошу, – сказал я. Но уверенности моей поубавилось.
Через некоторое время дверь камеры распахнулась: на пороге стоял долговязый полицейский. Старик, видно, сменился с дежурства. Я на прощание кивнул Валере, он сделал слабый знак рукой – и нас разгородила железная дверь.
– Руки – за спину!
Два сумрачных непроспавшихся типа повели меня по лестнице на второй этаж. Возле двери с табличкой «Петреску Ф. П.» остановились. Один из конвоиров сказал:
– Сейчас войдем – и ты доложишь: «Бывший тираспольский гвардеец, заключенный…» Как тебя?.. Все ясно?
Меня подтолкнули вперед. Кабинет был вполне приятным. Розовые занавесочки создавали ощущение уюта. Портрет Мирчи Снегура, аккуратно наклеенный на картонку, телевизор, холодильник, в стеклянном шкафу – темно-синий, монолитный ряд Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Над диваном висела репродукция «Ливанского кедра» экспрессиониста Кости Чонтвари.
– Хорошо, – похвалил я. – Чувствуется вкус.
Хозяин, в очках, ослепительный пробор в смоляных волосах, с прищуром наблюдал за мной, сидя на диване. Он был в гражданском – в безупречном синем костюме. «Под цвет томов Ленина», – подумал я.
– Вежливые люди, входя в чужой кабинет, здороваются и называют себя, – мягко заметил Петреску.
«Каков нахал!» – подумал я, а вслух сказал:
– О, да-да, разумеется! Мой визит к вам был полной неожиданностью для меня. Владимир Раевский, потомственный дворянин. К вашим услугам.
– Весьма польщен. Федул Петреску. – Он чуть ли не встал, чтобы броситься жать мне руку – так мне показалось. – Волею судьбы вынужден обитать в этих стенах. Вы похвалили мой кабинет – это приятно.
– Да, – сказал я, – в подобных стенах редко увидишь картины, тем более такого тонкого художника, как Чонтвари.
– О-о, – вскинул брови Петреску, снял очки и аккуратно стал протирать их чистейшим платочком. – Я понимаю, что вижу перед собой поклонника этого художника?
– Да, – не ударил я в грязь лицом, хотя и был строевым офицером, – но в его наивном экспрессионизме мне более привлекательны городские пейзажи, например, «Римский мост в Мостаре».
– Вот как? А мне вот по душе кедр: ветви, будто взметенные взрывом, а вернее, астральным тяготением к высшему космосу.
Он закончил протирание очков, аккуратно сложил платочек и спрятал его в боковом кармашке. Я заметил, что рядом со шкафом часть стены была занавешена. Там явно кто-то стоял: слышалось сдавленное сопение. Федул понял, что я уже догадался, и, усмехнувшись, произнес с легкой укоризненкой:
– Стефан, что ты там застрял?
Занавес отодвинулся, появился крепкий парень с вислогубым ртом, таких в школе одноклассники всегда дразнят губошлепами. Губошлеп был во вчерашней команде – я его признал. Сейчас вместо автомата он держал паяльную лампу.
– Вы любите Льва Толстого? – между тем спросил хозяин кабинета.
Русский язык у него был безупречным.
– Да, разумеется, – ответил я, размышляя, на какую тему покалякать еще.
– Я тоже. – Он достал трубку, стал набивать ее табаком. – «Амфора», – сказал он, заметив мой взгляд. – Люблю хороший табак. В наше военное время это редкость. Говорят, к очкам трубка не идет, но я без нее не могу.
– Вы не угостите меня сигаретой? – спросил я.
– К сожалению, я курю только трубку… Так вот, мой любимый герой – Пьер Безухов. Знаете, внутренне он мне очень близок.
Тем временем Стефан раскочегарил паяльную лампу, и она утробно загудела.
Я сидел напротив окна и вдруг увидел, как кто-то, видно, с крыши, стал осторожно спускать веревочную петлю. «Уж не хотят ли меня повесить над окном, как стрельца после бунта? – пришла на ум поганая догадка. – Вот и курить не дают, чтоб сигареты не переводить. Интеллектуально беседует, видно, со своими остолопами не разговоришься…»
– Вот вы думаете: «Полицейский – какая тут может быть тонкая натура!» – Тут он вспомнил, что я до сих пор стою, и предложил: – Садитесь, пожалуйста.
Я оглянулся – Губошлеп из своего угла толкнул ногой табуретку, и она, проскользив по паркету, остановилась точно у моей задницы. Мне это понравилось.
– А где Безухов?
– Несу, – ответил Губошлеп, пошуршал за занавесом, вернулся с бюстом размером с небольшой кочан капусты. В нем я признал Грибоедова.
– Представляете, – обратился уже ко мне Федул, – нашли в подсобке. Черт знает что. Прекрасная работа, бронза…
– По-моему, все же это Грибоедов, – заметил я.
– Ну что вы! – укоризненно покачал головой Петреску. – Это Пьер Безухов. Правда, с небольшим изъяном. Но Стефан сейчас устранит.
– Может, лучше во дворе? – спросил тот.
– Нет, здесь. Я буду смотреть, а то ты что-нибудь напортишь.
Губошлеп притащил деревянный ящик, установил на него бюст, подкрутил пламя горелки – оно стало почти синим.
– Левое или правое? – спросил он.
Федул на мгновение задумался, скосил на меня глаза:
– А вы как думаете?
– Что?
– Какое ухо лишнее – левое или правое?
– У Грибоедова не было лишних ушей, как и у нас с вами.
– Ну как вы можете, – Федул смотрел на меня с сожалением. – Мы ведем речь о Пьере Безухове. – Он выдохнул и уже властно приказал: – Давай левое!
Пламя уперлось в бронзовое ухо, аккуратно и плавно стало вылизывать его. Я поежился. Запахло бензином. Висельная петля как раз остановилась на середине высоты окна.
Тут Федул глянул на часы, произнес невнятное восклицание и сказал:
– Мне надо срочно отдать необходимые распоряжения. Вы подождете меня здесь?
– Да, разумеется, – охотно согласился я.
Он вышел, вместо него появились двое похмельных – мои конвоиры. Они прислушались к утихающим шагам начальника, после чего недобро ухмыльнулись.
– Ну, как он? – спросил тот, что был ниже ростом.
– Перечит, – ответил Стефан.
– А представился? – спросил другой.
– Нет. Шефу пришлось напоминать.
– Гадина бескультурная. Мы же тебя учили! – Низкорослый подошел ко мне и крепко саданул в челюсть.
Я упал вместе с табуретом. Пока я барахтался, диалог продолжился.
– Что он еще натворил?
– Дерево ему не понравилось на картине. Некрасивое, говорит. Что тебе больше нравится? – повернулся он ко мне.
– Городские пейзажи, – опробуя после удара челюсть, прошамкал я и почувствовал, как в печень вошла нога. Изогнувшись от боли, я подумал: «Хорошо бьют, знаючи».
– Еще чего было? – продолжал интересоваться коротышка.
– Скажу, – сурово отозвался Губошлеп. – Ухо ему не понравилось у памятника.
– Вот же урод! – возмутился коротышка.
– Ничего святого нет! – поддакнул длинный. – Памятник обидеть.
– Беззащитный.
– А вот я сейчас ему самому ухо поджарю! – неожиданно развеселился Губошлеп.
Я подумал, что он шутит. После интеллектуальной беседы это был слишком резкий переход. Но он не шутил. Двое схватили меня сзади за руки, а Стефан поднес горелку. Я почувствовал резкую боль, затрещали волосы. Вывернувшись, я пнул Стефана, он рухнул вместе со своей лампой, удержав ее в горизонтальном положении; потом я рывком назад опрокинулся вместе с конвойными. Когда вошел Петреску, мы все сидели на полу. Короткий испуг промелькнул в его глазах, он оглянулся на дверь и быстро спросил: