Женщина в лиловом - Марк Криницкий

Она вздохнула. Глаза ее опять мгновенно сверкнули влагой. Она улыбнулась.

— Все равно, Нил, я не оставлю тебя. Я тебя люблю, а та тебя не любит. Она не любит никого. Ты, мой дорогой, не знаешь женщин. У нее ужасное прошлое. Эта женщина способна на все. Ну же, Нил, посмотри на меня по-прежнему. Видишь, я совершенно спокойна. Я бы могла руки на себя наложить, но я этого, видишь, не делаю, потому что я знаю, что все это — вздор.

Она смеялась преувеличенно громко. Но лицо ее было бледно. В движениях и словах была заученность. И за всем этим в глазах стоял непрекращающийся страх. Ее пугало и мучило, что он молчит. Она приготовилась выслушать все и поэтому взяла его за руку и потянула к себе.

— Нил, Нил! Не смей! Я расплачусь. Нил, что это такое в самом деле? Я же ведь не сержусь на тебя. Потом, Нил, я же не маленькая и прекрасно понимаю, что у тебя есть мимолетные связи… Ведь ты — мужчина.

Она тянула его за собой.

— Я так не могу! — сказал он. — Я не знаю, что я должен еще прибавить к сказанному? Кажется, все ясно.

— Ты солгал, Нил. Ты меня обманул. Разве это хорошо? И ты считаешь себя правым. И ты говоришь, что все ясно. Стыдись, Нил. Раньше ты был не таким.

Ее простые слова поднимали в нем стыд, сознание вины. Но он не мог примириться с этим откровенным и наивным насилием над собой.

— Я признаю, что виноват, — сказал он.

— Ну вот и спасибо. Ты признаешь, а я тебя прощаю. От чистого сердца. Ну и пойдем.

У нее дрожали руки и губы.

— Я бы хотел, чтобы вы забыли меня, Сусанночка.

— Нет, этого я не могу. Нил… Я же тебя люблю. Я тебя не отдам, милый. Я вцеплюсь в тебя хоть на площади и буду кричать всем: «Мой, мой!»

Она продолжала его тянуть. В щель растворенной в спальню двери были видны происшедшие в комнате перемены. Кровать была передвинута, и подушки теперь белели прямо против двери. Одеяло было новое, голубое. Пахло знакомыми духами Сусанночки, эссенцией ландыша.

— Как вы не понимаете, Сусанночка, — сказала он, — что я люблю теперь другую.

Он старался говорить с нею возможно определеннее, выражаясь понятным для нее обиходным языком романов.

— Я люблю ее, а она любит меня. Когда-то и мы с вами любили друг друга, но это прошло.

— Нет, Нил.

Она топнула ногой.

— Это неправда.

Он рассмеялся.

— Как неправда?

— Мы с тобою по-прежнему любим друг друга. И ты тоже совершенно так же, как раньше, любишь меня. Да, ты, я знаю, любишь меня, и не сделаешь мне зла. Ведь правда, Нил, ты мне не сделаешь зла?

Она с изумительным доверием посмотрела ему в глаза. Она не допускала мысли, что его чувства к ней могли измениться. Ему сделалось страшно. Он вдруг понял, что сейчас она говорит свои собственные, а не чужие слова. Она действительно его любит. И, кроме того, она слепа и недалека. Он ни в чем не может ее убедить. Если бы он мог, ему самое лучшее было бы уехать, скрыться на время, спрятаться.

Бессильный, он улыбнулся.

— Нил, Нил, вот так! Какая радость! Нил, ты опять мне смеешься. Ты простил, забыл. Мой дорогой!

Она опять искала руками вокруг его шеи. Ее грудь плотно наваливалась на него. Ее ласки раздражали его своею примитивностью. Он чувствовал, что мог бы ответить на них, но для этого должен был опять сделаться прежним. Может быть, это даже было бы спокойнее. Он вспомнил, как рисовал он всегда себе совместную жизнь с Сусанночкой. Сделалось чего-то жаль. Мелькнуло знакомое, близкое в чертах ее лица.

— Нил, Нил, смотри, ты забыл меня. У тебя страшные, чужие глаза. Неужели ты мог меня забыть, ту, которая так любит и любила тебя? Нет, ты засмеялся опять. Когда ты смеешься, мне не страшно.

Внезапно руки ее ослабели. Она присела на стул у двери в спальню.

— Нил, мне вдруг сделалось сразу нехорошо. Я не знаю, что со мною, Нил.

Она смотрела на него с вопросом, точно он один мог ответить на него. Губами она чуть черпнула воздух и тотчас сжала их, как от внутренней боли.

— Я боюсь… да, я боюсь, что это — правда, — прибавила она, вглядываясь в его лицо и точно вдруг читая в нем новое.

— Но это же ложь… Нил, мне страшно.

Она поднялась и крепко обвила его поверх рук. Ее руки, точно налитые, вздрагивали. Дрожь расходилась по плечам, и постепенно ее тело ритмически заколебалось. Из груди вылетало с перерывами глухое клокотание. Это были не слезы, а нервный, истерический припадок.

Он ввел ее в спальню и запер дверь.

— Я схожу с ума, Нил.

Она билась, царапая его за плечи.

— Ты мне изменил… Ты… которого я считала скалой.

Она выкрикивала, торопясь, точно боясь, что ее покинет дар речи, и опять из груди вылетали эти страшные звуки, которых он не слыхал никогда. Это даже не было рыдание, но что-то гораздо более безнадежное. Руки ее беспомощно обвисли, плечи жалко покривились, и только губы так же ритмически быстро дрожали, как и все тело.

«Да, я жесток, — подумал Колышко, — и чересчур хочу быть счастливым».

Усадив Сусанночку на кровать, он сам уселся рядом. Ему захотелось ее во что бы то ни стало ободрить и утешить. Хорошо. Если это так для нее тяжело, он еще раз взвесит свое чувство к «той». Ведь он же не мог думать, что она настолько мучительно относится к тому, что было между ними.

Ведь они, в сущности, были пока ничем не связаны друг с другом. Хорошо, он подумает. Пусть только она успокоится, говорил он.

Но она отстранилась.

— Нет, нет, не надо. Ты нарочно.

Он старался сдержать ее дрожь, крепко стиснув ее плечи, проходя пальцами по ее дрожащим рукам.

— Ты нарочно говоришь, чтобы я успокоилась. Ты опять лжешь. Ты научился у нее, у той. У нее все ложь. Я боюсь ее.

Она втянула голову в плечи, закинув ее назад.

— У нее глаза точно из синею стекла. Она хочет меня убить.

— Да успокойся же, — просил он. — Когда ты успокоишься, мы поговорим.

— Нет, теперь я уже не успокоюсь. Я пропала. Знаю это.

Она качала головой, продолжая откидывать назад затылок, точно его тянули косы.

— Я для тебя слишком глупа. Теперь тебе нужно умную.

Она глядела на него с растущим ужасом, точно перед нею вдруг обнажилось самое темное дно истины. Он обнимал ее плечи, а она сжималась больше и дальше, стараясь глубже уйти сама в себя. Может быть, она надеялась примириться с совершившимся. Это было бы самое лучшее. Все-таки она очень благоразумная женщина. Начинала расти надежда.

Он целовал ее руки.

В дверь осторожно постучали. Сусанночка вскочила с постели. Он подошел к двери и спросил удивленно:

— Кто?

Гавриил сделал маленькую щелку. Он манил его пальцем.

— Что случилось?

Пригнувшись, он сказал таинственно:

— Вера Николаевна… вас просят…

— Это она? — вскрикнула Сусанночка.

Он поразился быстрой переменой в ней.

— Ты должен ее принять. Сейчас же. Гавриил, просите в гостиную. Это ужасно: я вся заплаканная. Я хочу, чтобы ты принял ее в моем присутствии. Ведь ты не стыдишься меня?

XXV

Она торопливо мыла глаза над умывальником.

— Какое счастье! Я увижу вас вместе. О, ты можешь быть уверен, что я буду тактична. Ты же меня не знаешь, Нил. Я прожила до тебя большую и мучительную жизнь. Ты все считаешь меня девочкой. Ну пойдем. Во всяком случае, мы с тобой друзья? Да? И пожалуйста, не робей таким образом. Я хочу, чтобы ты смотрел ей гордо в лицо.

Она сжимала и перебирала по одному его пальцы.

— Вот так. Милый, неужели ты все-таки думаешь, что твое счастье для меня безразлично и я такая эгоистка? Я только думаю, что она тебя не любит.

В ее глазах Колышко читал сейчас что-то материнское. Это тронуло его, как неожиданность. Несчастный и виноватый, он целовал, согнувшись, ее руки. Его душили слезы, а она следила за ним, тихо лаская его глазами. Горе преобразило ее и сделало вдруг красивой особенной красотой, какой он не замечал раньше.

— Пойдем же и… прости меня, если можешь, — сказал он, сразу переходя с нею на ты.

Он еще не знал, что скажет Вере. Что значит этот ее внезапный визит? Просто порыв страсти? Или новый обдуманный шаг? В дверях он задержался, не зная, следует ли ему пропустить вперед Сусанночку.

— Ах, Боже мой, Нил, иди же! — крикнула она.

Колышко понял, что ему следует держаться откровеннее и проще. Вера поднялась к нему навстречу с диванчика, сломленная, каждая черточка ее лица, взгляд вытянутых в длинные щелки глаз, нервность движений выдавали боль. Она не рассчитывала здесь встретить Сусанночку. Вероятно, она приготовилась к сцене. Голову она, однако, держала, вытянув вперед и подавшись всем телом навстречу. Что-то до крайности сухое и гордое было в ее маленькой фигурке, говорившей: «Я никогда не падаю ни перед каким препятствием».

Что-то даже хищное и жуткое.

— Я не надеялась здесь встретить вас, — обратилась она к Сусанночке, вытягивая тонкие губы и выцеживая сквозь них слова небрежно и вместе значительно.