Невозможное завтра - Эйвери Уильямс

Он кажется очень даже пустующим. На подъездной дорожке нет ни одной машины, свет не горит ни внутри, ни снаружи. Если я и собиралась увидеть что-нибудь, то мне нужно попробовать зайти со двора. Я прячу велосипед за соседским деревом и приближаюсь к дому, тихо шагая.

Меня переполняет какое-то странное чувство возбуждения. На этот раз я охочусь, слежу снаружи, я монстр в тени. Я так привыкла к обратной роли.

Боковые ворота закрыты, но я легко их перепрыгиваю и приземляюсь с мягким ударом на заднем дворе. Осторожно я движусь к высокой стене, полностью от пола до потолка стеклянной, и заглядываю внутрь, используя айфон Кайли в качестве фонарика.

Не знаю, что я собиралась обнаружить – доску Кира, увешанную фотографиями с лицами девушек, перечеркнутых крест-накрест? Импровизированную лабораторную? Но все, что я вижу, так это кухню с блестящей медной посудой над плитой и кучу бумаг на гранитной стойке. Семейные фотографии в рамке украшают стену, ведущую в гостиную, в которой возле белого кожаного дивана перед огромным телевизором стоит пара шлепанцев. В углу находится аккуратная куча коробок с вещами от переезда, ожидающих, когда их откроют и разберут.

Я выдыхаю задержанное дыхание, и окно сразу же запотевает. Я шагаю назад, засовывая телефон в карман, и отступаю обратно на улицу.

Я почти, что у ворот, когда ощущаю щекочущее чувство в волосах, как у кошки, хвост которой становится вдвое больше по сравнению с его нормальным размером. Я поворачиваю голову так быстро, что мой хвост ударяет мне по губам.

В окне на верхнем этаже шевелятся занавески. Кто-то наблюдал за мной.

Я мчусь туда, где оставила велосипед, грубо дергаю его в свою сторону и ударяюсь голенью о педаль. Слезы застилают глаза, и я сжимаю губы, чтобы не завопить.

Только тогда я чувствую вибрацию, исходящую от телефона, втиснутого в задний карман. Я вытаскиваю его из кармана, и меня ослепляет внезапная яркость экрана. Новое письмо.

Тема письма гласит, что Рид Сойер хочет добавить Вас в друзья на Фейсбуке.

Глава 16

Ростом Джули едва ли была хотя бы пяти футов[10], но в толпе после школьных занятий она идет с невероятной скоростью. Я несколько раз чуть было не потеряла из виду ее солнечно-белые дреды. И вот, наконец, она проскальзывает мимо дубовой двери, которая ведет в музыкальный класс, я быстро следую за ней и останавливаюсь у входа.

Я слышу, как изнутри класса раздаются приглушенные ноты пианино. Я поднимаю голову, удивленно обнаруживая для себя, что не узнаю мелодию.

Кир умел играть на пианино. Каждый из нас, Воплощенных, мог, в той или иной степени. Когда ты живешь так долго, как мы, ты находишь, чем себя занять. Кир мог исполнить ноктюрн Шопена, а также Гносианну Сати с безупречным техническим мастерством, но без единой капли страсти.

Я замираю, мои пальцы нащупывают ручку деревянной двери. Кир никогда бы не смог сыграть на пианино с такой глубокой печалью. Эта игра была с эмоциями, с человечностью – и более того, думаю, это могло быть оригинальное исполнение. Я делаю глубокий вздох и захожу.

Внутри я обнаруживаю Джули, склонившуюся над пианино; ее небольшое тело утонуло в голубом пончо не по размеру и мешковатых залатанных джинсах. Ее пальцы порхают над клавишами с умелой грацией, мелодия изменяется от высоких до низких нот, от классических порывов до смутных, пропитанных джазом бурь.

Я жду, не прилагая никаких усилий для того, чтобы показать свое присутствие, но, кажется, она не понимает, что я здесь, до тех пор, пока я не становлюсь прямо напротив нее. Ее руки отдергиваются от клавиш, она испуганно выдыхает.

– Кайли! Ты напугала меня.

– Извини, – улыбаюсь я. – Я не хотела. Я просто хотела спросить у тебя кое о чем. Скоро будут зимние танцы и нам нужна группа, которая бы там сыграла. На танцах. Мы все надеялись, что вы ребята – ты и Эли и... – я обрываюсь, потому что понимаю, что не знаю имени третьего члена группы, парня, который играет на банджо.

– Это не очень хорошая идея, – говорит она быстро, ее губы сжимаются в тонкую линию.

– Это отличная идея, – возражаю я, удивленная. Кир подскочил бы от такого шанса, зная, что это был отличный способ понаблюдать за школьниками. – Вы всем нравитесь.

– Мы не можем. – Ее голос дрожит и неожиданно звучит таким хрупким.

– Но... – мой голос прерывается, когда, к моему крайнему удивлению, она начинает плакать.

– Прости, – говорю я и спешу к ней, неловко похлопывая ее по плечу, пока она трясется. – Что не так? – спрашиваю я спустя некоторое время.

– Все дело в Эли, – наконец выдавливает она из себя. – Я просто... так переживаю за него. – Она поворачивает свое заплаканное лицо к окну. Мое сердце пропускает удар.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что переживаешь за Эли? – спрашиваю я. И вдруг я в состоянии повышенной готовности. Она подтягивает колени к груди.

– Просто он... в последнее время не похож на себя. Он такой отстраненный. И грубый. И продолжает забывать слова из наших песен. – Она вытирает глаза запястьем. – Прости, что загружаю тебя вот таким вот.

– Да все нормально. – Мое сердце скачет, как лошадь, как реактивный двигатель. Я обхватываю себя рукой. – Когда это началось? – до меня доносится мой вопрос.

– С тех пор, как убили того учителя, – шепчет она. – Поначалу я могла понять, знаешь, мы ведь все были взбудоражены.

– Знаю. – Садится солнце. Луч света исчезает из окна.

– Короче, мы ищем нового вокалиста. Мы собирались встретиться в среду, чтобы провести прослушивание. Он так и не объявился, что совсем на него не похоже.

– Да, здесь много девушек, – сказала Джули в холле тем вечером, на «Щелкунчике». – И именно поэтому здесь не может быть никакой ошибки.

Они занимались прослушиванием вокалистов.

– Самой ужасное в том, что мы выступаем сегодня на Острове Сокровищ. Это наше самое огромное выступление. Я просто надеюсь, что он сможет собраться. А если не сможет... ну, что же, мы должны будем заменить его. Он даже играть больше не может. Как будто стал другим человеком. Я только надеюсь, что он не, ну знаешь, не подсел на что-то. – Она обхватывает колени руками, выглядя еще меньше, когда сворачивается в клубок.

Страх и уверенность разжигается внутри меня, как у меркнущего солнца. Добродушный скрипач неожиданно становится груб к своим друзьям? Забывает свои песни? Я вспоминаю, что он не смог припомнить, как одалживал мне свою скрипку на вечеринке в Монтклер.

– Судьба, – сказал он, когда мы столкнулись с ним в коридоре. – Если она вообще существует.