В простор планетный (с иллюстрациями) - Абрам Палей

Но во все времена существовали люди, которые любили людей всеми силами души.

И победили в конце концов они, а не человеконенавистники. Почти четыреста лет назад великий человеколюбец Радищев написал: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала». Эти слова рядом с другими памятными изречениями выбиты на здании Пантеона Человечества.

Победил Радищев, а не Нерон, не Гитлер.

«А ведь сколько раз я читал эти слова и не прочувствовал их как следует! А должен был! — писал Мерсье. — Без любви к людям нет подлинной литературы и искусства. Без нее немыслимы были бы Шекспир, Гете, Чехов, Пушкин, Мопассан.

«Последний день Помпеи» — картина Брюллова… Я так часто стоял перед ней.

Что интересовало меня, геолога и вулканолога? Бешеное пробуждение Везувия.

Ну да, я видел на этом полотне гибнущих людей. Но почувствовал ли я их трагедию?

Теперь я понимаю, что эта картина вовсе не об извержении, а о людях. О том страшном потрясении, которое они испытали — и все вместе, и каждый в отдельности.

А ведь эта картина напоминает о всех великих потрясениях, пережитых человечеством. Художник, живший за несколько столетий до нас, видел каждого из изображаемых им людей. И значит, он был душевно гораздо здоровее меня.

А те, кто всходили на костер и эшафот, кто страдали на каторге и в ссылке за то, чтобы приблизить счастье человечества! Бруно, декабристы, Вера Фигнер, Морозов, Уриэль Акоста… Разве перечислишь! Знал я все это? Знал, конечно, как и все. Вспоминал? Очень редко. Дело — да, нужное человечеству дело заслоняло для меня эти мысли о них.

Победили борцы за счастье людей, а не рабовладельцы, не деспоты и тираны.

Сейчас по вине других людей страдают люди очень редко. Но катастрофы не исключены: достигнув одной огромной и трудной цели, человечество всегда будет ставить перед собой другую, еще более огромную и трудную. А пути в неведомое всегда трудны, опасны, могут грозить гибелью людей.

Есть и теперь мучительные страдания неразделенной любви, горечь творческих неудач, страх неизбежной смерти и тяжкая, неутолимая боль от невозвратимой потери близких.

А думал ли я о страдающих людях?

Думал, конечно. Не думать невозможно. Но думал абстрактно. Не болел болью отдельного человека. И не радовался его радостью.

Как хорошо работают моечные машины: взяли с транспортера посуду, в несколько мгновений привели ее в порядок. Сколько раз я любовался их работой. И радовался оттого, что не надо делать это руками, как когда-то. Их конструкторы с любовью думали о людях, которые будут ими пользоваться, оттого эти машины так совершенны. А вот представлял ли я себе наглядно мужчину, женщину, ребенка, которым легко, у которых отдыхают мозг, нервы, мышцы, не занятые скучным делом, чтобы сохранить силы для интересного? Нет, не представлял, это скользило мимо меня.

Ну хорошо, надо, безусловно надо любить современников. А тех, которые отделены от нас столетиями и тысячелетиями прошлого и будущего? Ведь их еще или уже нет.

Наверно, они есть. Человечество — единое целое в своем прошлом, настоящем и будущем. Современники наши — лишь звено в этой неразрывной цепи. В каждое мгновение настоящее превращается в прошлое, а будущее — в настоящее. Мы всегда работаем для будущего — как можно не любить тех, для кого работаешь?

Потомки — это мы в будущем.

А те, которые были до нас, — ведь мы их живое продолжение. И неверно, что от них остались только атомы, вошедшие в общий круговорот материи. После них осталась преображенная ими Земля, весь накопленный объем знаний, произведения искусства и литературы — вс», что они сделали, чем мы живем и что продолжаем. Они — это мы в прошлом.

Не любя предков и потомков, невозможно любить современников.

Но разве можно любить целиком все прошлое человечество? Разве можно любить Торквемаду, Петлюру, палачей, садистов, деспотов — а их так много было!

Нет, конечно, нельзя. Но противоречия никакого нет. Надо любить людей. Но те, кто по своему желанию причиняют страдания другим, — не люди».

Далее Мерсье рассказал о том, что пришлось ему пережить после запрещения работать. На своем опыте он убедился в том, как тягостна вынужденная праздность. Она ничего общего не имеет с добровольной праздностью ради отдыха. Быть оторванным от всякой работы, да еще на неопределенный, быть может очень длительный, срок! Ничего не может быть страшнее и мучительнее. И только то доброе есть в этом угнетающем состоянии, что оно дало Пьеру возможность и время тщательно размыслить о своем тяжком недуге и хорошо понять его.

Каждый читатель пытался поставить себя на место Мерсье. И тогда ему казалось, что он попал в тесное замкнутое помещение, не ограниченное ни стенами, ни крышей, но из которого тем не менее нет выхода, и даже биться головой о стену нельзя, так как нет стены. А деваться тоже некуда.

Но вот работа над книгой закончена. Пьер почувствовал себя опустошенным, погрузился в апатию. До него смутно, как из другого мира, доходили отклики на его исповедь. Словно в полусне, он разговаривал с женой и дочерью, подчас невпопад отвечал им. Анна, прочитав книгу в один присест, прилетела к родителям, возбужденная, полная желания сейчас же высказаться. Но, увидев отца, сразу поняла, что сейчас не следует говорить с ним об этом.

Трудно сказать, сколько времени продолжалось бы такое самочувствие Пьера, если бы не произошло нечто совершенно неожиданное. Его вызвали по теле.

Появился Олег Маслаков.

— Пьер Мерсье, — назвал он по имени и фамилии, как было принято при официальных обращениях, — мне необходимо поговорить с тобой.

Председатель Мирового Совета говорил очень сдержанно, но Пьер заметил в его взгляде уже знакомое отечески заботливое выражение.

— Я слушаю тебя, — тихо сказал он.

— Нет, это очень важный разговор. Если можешь, прилети, буду ждать.

Глава 16

По знакомой трассе

Казалось бы, нынешние средства связи почти совершенны. Человек, находящийся даже на другом земном полушарии, во время разговора как бы присутствует возле тебя, ты видишь его во весь рост, объемно. Правда, не можешь пожать ему руку или обнять его. Но изобретатели работают над передачей осязательных ощущений. Первые опыты уже дали обнадеживающие результаты. Среди электромагнитных волн передатчика выделены такие, которые передают ощущение прикосновения. В приемнике заложены рецепторы, моделирующие кожные осязательные тельца. Прикасаясь к объемному изображению сколь угодно отдаленного предмета, вы ощущаете сопротивление. Но пока — только это.