Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая - Дмитрий Мережковский

<1928>

Жилье

   Сосны в пыльной пакле.Домик вроде сакли.Над стеной гора…На крыльце в плетушкеДетские игрушки,Шишки и кора.

   В комнате прохладно.Борщ ворчит так складно…Темный лик в углу.В жарком устье печкиАлые колечки…Кошка на полу.

   На скамейке фиги,Клочья русской книги,Мятый самовар.В складках занавескиРдеет в мутном блескеРаскаленный шар.

   Выйди, встань у входа:Вверх до небосводаМертвых скал разбег.Даль-Прованс-Европа…Здесь во дни потопаРусский встал ковчег.

1928

В метро

В стеклянном ящикеСлучайно сбились в кучуСто разных душ…Выходят-входят.Как будто рок из рога бытияРукой рассеянною сыплетОбрывки слов, улыбки, искры глазИ детские забавные ужимки.Негр и француз, старуха и мальчишка,Художник с папкой и делец с блокнотом, —И эта средняя безликая крупа,Которая по шляпам лишь различна…На пять минут в потоке гулком слиты,Мы, как в ядре, летим в пространство.Лишь вежливость, испытанная маска, —Нас связывает общим безразличьем.Но жажда ропщет, но глаза упорноВсё ищут, ищут… Вздор!Пора б, душа, тебе угомонитьсяИ охладеть, и сжаться,И стать солидной, европейскою душой.

В углу, в сутане тусклой,Сидит кюре, добряк круглоголовый,Провинциал с утиными ступнями.Зрачки сквозь нас упорными гвоздямиЛучатся вдаль, мерцают,А губы шепчутПо черно-белым строчкамПривычные небесные слова…Вот так же через площадь,Молитвенник раскрыв,Сомнамбулою тихойПроходит он сквозь строй автомобилейИ шепчет-молит-просит, —Всё о своей душе,Всё о своем спасеньи…И ангелы, прильнув к его локтям,Его незримо от шоферов ограждают.

О Господи, из глубины метроЯ о себе взывать к тебе не буду…Моя душа лениво-бескорыстна,И у тебя иных забот немало:Там над туннелем хоровод миров,Но стройность сложная механики небеснойЗамутнена бунтующею больюТвоей бескрылой твари…Но если можно,Но если ты расслышишь,Я об одном прошу:Здесь на земле дай хоть крупицу счастьяВот этому мальчишке из отеляВ нелепой куцей куртке,И старику-посыльному с картонкой,И негру хмурому в потертом пиджаке,И кроткому художнику — соседу,Задумчиво сосущему пастилку,И мне — последнему — хотя бы это летоБеспечностью веселой озари…Ты знаешь, — с каждым днемЖить на твоей земле становится труднее.

<1930>

Картофельная идея

Я давно уж замечаю:Если утром в час румяныйВы в прохладной тихой кухнеКротко чистите картошкуИ сочувственно следите,Как пружинистой спиральюВниз сползает шелуха, —В этот час вас посещаютУдивительные мысли…Ритм ножа ли их приносит, —Легкий ритм круговращенья, —Иль движения Жильберты,Добродетельной бретонки,Трущей стекла круглым жестомНад карнизом визави?

Мой приятель, Федор Галкин,У стола, склонясь над чашкой,В кофе бублик свой макаетИ прозрачными глазами,Словно ангел бородатый,Смотрит томно на плиту…Если б он поменьше чавкал,Если б он поменьше хлюпал,Как насос вбирая кофе, —Он бы был милей мне вдвое…Потому что эти звуки,Обливая желчью сердце,Оскверняют тишину.

— Федор! — вдумчиво сказал я,Чистя крепкую картошку:— Днем и ночью размышляяНад разрухой мировою,Я пришел к одной идее,Удивительно уютной,Удивительно простой…Если б, друг, из разных нацийОтобрать бы всех нас, зрячих,Добрых, честных, симпатичныхИ сговорчивых людей, —И отдать нам во владеньеНежилой, хороший остров, —Ах, какое государствоВзгромоздили бы мы там!Как хрусталь оно б сиялоНад пустыней мировою…Остальные, — гвоздь им в душу! —Остальные, — нож им в сердце! —Пусть их воют, как шакалы,Пусть запутывают петли,Пусть грызутся, но без нас…

Федор Галкин выпил кофе,Облизал усы и губыИ ответил мне сердито,Барабаня по столу:— «Я с тобою не поеду…В детстве я проделал опыт, —В детстве все мы идиоты, —Сотни две коровок божьихЗапихал с научной цельюЯ в коробку из-под гильз.В крышке дырки понатыкал,Чтобы шел к ним свет и воздух,Каждый день бросал им крошки,Кашу манную и свеклу, —Но в неделю все подохли…От отсутствия ль контрастов,От избытка ль чувств высокихИли просто от хандры?Не поеду!» Федор ГалкинРаздраженно скомкал шляпуИ, со мной не попрощавшись,Хлопнул дверью и ушел.

1932

Вадим Гарднер

«Купол церкви православной…»

Купол церкви православнойБледным золотом блистаетНад туманным финским лесом.Тучи серые проходят.Бродят тучи над Суоми.Чернокрылые вороныПролетают над полями.Дождь да дождь… Холодный ветер.Время сумерек вечерних.Где-то пес завыл, залаял.Завывает так же ветер.Робки в золоте осины —Эти вечные трусихи…Там у самой у дорогиВ старой кузнице краснеетВ очаге огонь ретивый,И пылает, и искрится.Алым блеском озаренный,Показался Ильмаринен[48].

1932

Закат

Вечерние краски вокруг.Закат заалелся желанный,Сиренево-розовый юг,А север — зелено-шафранный.

Розовеется облачный вал,А над ним и под ним другие.Ты, Бог, зачаровалВоздушные стихии.

Вся нежность любви моей —В той облачности лиловой.Вся страстность — в огне мечейНа столпах сосны суровой.

И в жилах огневыхНа западе молчащем —Отраженье бурь моихВ минувшем и в настоящем.

Отзвучья моей души —Цвета и черты небоскатов,В благоговейной тишиПылающих закатов.

И величественность тутОтвагою дышащей думы,Когда слова поютО рассеяньи мглы угрюмой.

Здесь и верность, и правда моя,А подчас и глубокие раны.Здесь и гроз золотых острия,Пронзающие туманы.

1932

Ра-Аполлону

Сребристо-серых тучПередо мной завеса.Я жду, когда же лучОсветит ветви леса.

Кручинюсь глубокоО радужном поэте,Подолгу нелегкоБез света жить на свете.

Даждьбог[49] иль Аполлон[50],Иль Ра[51] пламенноликий,Прославь наш небосклон,О солнце, бог великий!

Светлы тобой веснаИ зорь багряных книги.Ра чертит письменаВсех радостных религий.

Небесный Фараон, —Блесни златой ладьею!Всплыви! Плыви, Аммон,Межоблачной стезею.

1933

Сафические строфы

Зелены еще у сирени листья.Все желтей кругом, все желтей шиповник.Серый полог туч удручает. Ветер   Клонит деревья.Моросит подчас. Иногда бичамиХлещет крепкий дождь. Много луж повсюду.Уж мороз не раз покрывал их коркой.   Снег уже падал.Старых вётел ряд у воды озернойВсе еще стоит в золотой одёже,И не все, не все оголились óкрест   В роще березы.Неприветлив день, этот день осенний,Тусклотой своей он тоску наводит.Если хворь к тому ж человека мучит,   На сердце хуже.Кто здоров теперь в пору злых побоищ,В пору скорби, нужд, голодухи, гнева,Разрушений… Страх за себя, за ближних   Все испытали.Вот и дождь опять, и еще мрачнееНа душе моей. Мша над хмурым лесом,Над речушкой той, над озерной зыбью   Снова кочует.

1942