Морской герой - Коре Холт

— Давай спрашивай, коли ты не шведская сволочь.

— У тебя есть парень?

— Есть. Гроза Каттегата. Он мой суженый.

— Хо-хо. Не так уж ты плоха, когда такие пули отливаешь. Сказала бы что-нибудь больше на правду похожее.

— Я и так говорю правду. Когда умру, в церковных книгах запишут: «Она сожительствовала с Турденшолдом».

Он наклоняется и дышит ей на нос.

— Пойду принесу тебе воды, — говорит он и выходит из подвала без рубашки.

Выходит и наталкивается прямо на короля с его свитой высших офицеров. Король с выражением закаменелой тоскливой ненависти на лице показывает на его обнаженное туловище.

— Проучить.

Один капитан — тот самый, что поощрил Луку, поставив его сторожить пленных, подходит и бьет матроса кулаком по лицу. Потом отправляет обратно на корабль.

Кустерский лоцман Халфвард Брюнхильдссон сидит и дремлет, приглядев себе удобное местечко в тени под деревом. Он курьер, вольный человек на службе у шведского короля Карла, но как мышь грызет старый сухарь, так грудь его точит давний страх. У него такое чувство, будто он играет в карты сразу двумя колодами и все время в руке должен быть туз. Поймают на жульничестве — стоять ему перед ружейными дулами, сознавая, что это конец.

Он открывает глаза. И внизу на склоне видит ее.

Она идет вместе с пленными горожанами, которых шведы пригнали сюда. Молодая, полногрудая, но красивой не назовешь — близко посаженные глаза, кислое лицо, в уголках поджатых губ притаилась ненависть; такую и приветливое слово не проймет. Кари Расмюсдаттер из Фредриксхалда, замужем за сержантом Гауте, многодетная мать.

И Халфвард сразу вспоминает — не меньше трех раз, а то и четыре, он сталкивался с ней, когда заходил с шведским письмом в крепость или выходил оттуда. Она видела его там. Смотрела сперва с удивлением, потом с радостью, потом с ехидством, как будто углядела случай присвоить монету, предназначенную для другого.

Он понимает: если она увидит его здесь, молчать не станет, выдаст. Чтобы купить себе свободу, а вернее, потому что ей сладко глядеть, когда другому горько. Ему нельзя попадаться ей на глаза. И хотя она идет в другую сторону, спиной к нему, Халфвард распластывается на траве.

Лежа вот так и вдыхая запах прогретого солнцем мха, он вдруг ловит себя на жалости к ней. Его жизнь в ее нечистых руках. Нечистых потому, что, надо думать, давно не мыла, а еще потому, что она способна продать его жизнь ради малой выгоды для своей. И все же он жалеет Кари Расмюсдаттер из Фредриксхалда. У нее старый муж, который живет на свой лад, не понимая ее. Достойный человек, но он годится ей в отцы. Небось другие женщины дразнят ее. Они замужем за молодыми парнями, своими сверстниками. Никто не спрашивал ее. Не предоставил свободу выбора. Все топтали ее. И когда Гауте умрет, не будет ей пенсии от казначейства в Копенгагене.

Душа его полнится страхом, но в то же время она обогащена способностью понять другого человека, и он распространяет это понимание на тех, кто осудит его, если он однажды будет разоблачен и расстрелян как лазутчик. Халфвард снова сидит. Кари Расмюсдаттер пропала из виду. Но все холмы, все берега залива Дюнекилен кишат матросами и солдатами. Они волокут бревна для плотов. К шведским судам направляются лодки. Скоро начнется разгрузка.

И все, кого он здесь видит, какие бы чувства они ни питали к королю Карлу, — все причастны к его войне и ждут не дождутся ее конца. Но разве мир не отступает дальше с каждым днем, что минует, не приблизив победу? Вот и ты, Халфвард, сопричастен войне за их спиной. Может быть, ты уже продлил ее? Что ни день, убивают все новых людей. А ты по-своему продлеваешь войну.

Эта мысль посетила его впервые. Он наклоняется и стонет. Словно чья-то тяжелая рука стиснула его сердце. Последствия твоих поступков еще не кончились. Из-за тебя переменился ход событий. Многие умрут потому, что тебе понадобилось быть причастным. Игра пошла бы иначе, если бы ты только доставлял письма в штаб-квартиру короля, не заходя с ними в крепость Фредрикстен.

Он поднимается и бежит. Они будут плевать ему вслед, все до единого, когда сегодня или завтра его поведут с завязанными глазами на расстрел. Кари Расмюсдаттер покажет на него: «Я видела его…» В ответ король скажет: «Расстрелять…»

Он бежит в лес и сталкивается с Каспаром Брюном, степенного вида пожилым вяловатым священником — и тоже лазутчиком. Они встречались на островах, когда Гроза Каттегата бросал там якорь. Оба вздрагивают, оба насторожены, священник чуть меньше, он сжимает в руках свою старую Библию и готов проклинать всякого, кто скажет доброе слово о Грозе Каттегата. Знает, как себя вести, чтобы выжить. Зато и возвращается к командору с важными сведениями о противнике и его передвижениях.

Очутившись лицом к лицу с соучастником, Халфвард отводит душу. Его исповедь не лишена хвастовства. Хвастовство прибавляет мужества человеку, жизнь которого под угрозой.

— Восемнадцать раз, — говорит он, — приходил я в крепость с письмами короля Карла! Восемнадцать раз письма распечатывались, и я получал в награду миску постного супа и пригоршню табаку!

— Не такая уж малая честь, — сухо замечает священник.

У Каспара Брюна есть с собой склянка с водкой. Он охотно наливает Халфварду и себе. Гомон тысяч людей на берегу доносится до них, словно гул далекого прибоя. У Халфварда мелькает мысль, что священник не так уж серьезно подходит к своему поручению, слишком осторожничает, и вылазки на берег нужны ему, скорее, чтобы отвлечься от однообразного корабельного быта.

Он продолжает исповедоваться.

— Сдается мне, никто не оказал норвежцам столько услуг, сколько я, и никто не причинил шведам столько вреда!..

Внезапно — кажется, один глаз священника сверкнул торжеством, а другой ненавистью? — внезапно ему приходит в голову, что Каспар Брюн отнюдь не лазутчик Турденшолда в Швеции, напротив — он шведский лазутчик в отряде Грозы Каттегата. У него вырывается крик. Ему вдруг представляется, что он окружен сплошь врагами, у всех предательство на уме, что еще не родился человек, заслуживающий доверия, все прогнили до мозга костей. Что он исповедался предателю, который тут же побежит и продаст его исповедь по сходной цене.

Но он ошибается.

Священник Каспар Брюн, притом что неглубокий человек, предпочитающий покойное существование, притом что с одинаковой иронией глядит на тех, кто отдает приказания, и на тех, кто их выполняет, столько повидал страдальцев, что понимает Халфварда. Понимает и страх его, и подозрения и пытается их умерить. Он не так глуп, чтобы воскликнуть: «На меня ты можешь положиться!» Просто он громко хохочет, как принято у мужчин, наливает Халфварду еще чарочку, сам делает глоток и спрашивает:

— Так ты говоришь, король Карл в Дюнекилене?..

— Ну да. Прискакал сегодня утром!

— Раздобудь лодку и греби в отряд к Турденшолду. Командор должен возможно скорее узнать о том, что король здесь!

Не моргнув глазом, священник возлагает на Халфварда наиболее опасную задачу, понимая в то же время, как важно поскорее убрать выбитого из колеи человека отсюда, где он в любую минуту может натолкнуться на ту женщину из Фредриксхалда, о которой говорит.

Они расстаются.

Священник углубляется в лес и находит тихое место, где можно отоспаться. Лучше держаться подальше от Дюнекилена, если Гроза Каттегата и впрямь прорвется сюда.

А после боя можно и поспешить навстречу.

Халфвард, обливаясь потом, снова смешивается с толпой матросов и солдат, которые волокут бревна к воде. Кто-то из них умрет по его вине?..

Ее нигде не видно?..

Теперь дело за тем, чтобы раздобыть лодку.

Лежа в полузабытьи, Улауг, словно сквозь туман, видит наклонившегося над ней человека. Он говорит, что сходит за водой. Оставшись одна в подвале, она поднимает руку и смотрит на нее. Рука где-то далеко-далеко… Однако она растет на глазах и окрашивается в ярко-красный цвет, он сперва напоминает кровь. Потом к красному примешивается желтизна, похоже на заход солнца. «Но ведь это моя рука?» — соображает она. Напрягаясь, подносит руку ближе, к самому глазу. Глаз и рука неотступно глядят друг на друга. Если это ее рука, стало быть, и глаз ее, но в этом она не уверена. Она видит прожилки, видит морщины на шершавой коже и вспоминает, что вроде бы работала когда-то в каком-то доме, носила воду и дрова и вечером эта рука часто болела. Кажется, она пробовала отмыть руку? Они сварили мыло — ну да, она точно помнит, сварили мыло, она и ее младшая сестра, которая потом сбежала с моряком в Копенгаген. Отмыли руки и все тело, и у нее была помолвка, и после ее смерти в церковных книгах запишут, что она сожительствовала с Грозой Каттегата.

Вот только одного она не может вспомнить. Кажется, кто-то поджег дом, в котором она работала? Какой-то близкий ей человек — то ли знакомый старик, то ли женщина, что шла вместе с ним. Как же это было? Она проводит рукой по бедру, где затаилась боль, и вскрикивает. Голова вдруг проясняется, она мгновенно все вспоминает — и негромко бранится, после чего молитвенно складывает руки, чтобы просить прощения за то, что свершила. Но вот беда, она не знает, кому молиться.