Первый человек - Ксавье-Мари Бонно

— Папа, как ты думаешь, я могу вылечиться?

— Да, сын. Сильная воля побеждает все.

21

Это был не голос. Это было напряжение. Властная сила велела ему:

«Не потеряй ее!»

«Почему?»

«Вспомни! На ней прямая юбка, туфли у нее на высоком каблуке, а чулки такие тонкие, каких на ней никогда не было раньше. Но она страдает, как те, другие. Ее надо освободить».

Молодая женщина перешла бульвар и спустилась в метро. Стук ее каблуков по мокрому асфальту был ритмичным и быстрым, как мелодия молитвенного барабана: тук, тук, тук. Потом — щелчок дверей, вонючие испарения поезда метро, резкий голос, объявляющий, что двери закрыты.

Молодая женщина села на откидное сиденье. Юбка приподнялась, сильнее открыв ее длинные ноги. У женщины были сочные губы и тяжелый взгляд. Поезд подъехал к станции «Ришар-Ленуар». Женщина встала и поправила на себе пальто.

«Продолжай идти за ней!» — велела сила Отрану.

Женщина жила на первом этаже одного из домов на улице Шмен-Вер. Напротив — книжный магазин, где продавали по дешевке книжонки о мистике, ладан для стеклянных шаров и всякую буддийскую дурь. Медленно наступала ночь. Темнело, и молодая женщина зажгла свет. Занавески на ее окнах были слишком толстыми, сквозь них ничего нельзя было рассмотреть.

«Иди!» — велела сила.

Какой-то мужчина набрал код входного замка, открыл массивную дверь и придержал ее, впуская Отрана в дом.

— Спасибо!

Ни комнаты консьержей, ни консьержа или консьержки. Справа внутренний двор с площадкой для мусора. Прекрасное место, где можно укрыться за железными контейнерами и сидеть, не сводя глаз с двери и маленького слухового окна, которое, должно быть, принадлежало ее квартире. Из этого окошка был слышен стук кастрюль, но ни одного слова. Она живет одна.

Через какое-то время, которое показалось ему вечностью, окна одно за другим погасли.

«Не жди больше!»

Дверь он открыл без проблем. Молодая женщина смотрела пошлую телепередачу, где публика хлопала в ладоши каждый раз, когда ей приказывали хлопать. На ней было просторное африканское платье-бубу, игравшее роль домашнего халата. Телевизор был настроен на большую громкость, и она не сразу услышала странную просьбу.

Пощечина ее удивила. Удар словно рассек ее голову пополам и сбил с ног. Она встала. Лицо у нее горело, как после падения с лошади во время скачек с препятствиями. Ее глаза выкатились. Она хотела закричать, но мокрая от пота ладонь сжала ей горло, и вопль остался в животе.

Боль была ничем по сравнению с этой невозможностью произнести ни звука. Как публика на телевидении могла смеяться над своей немотой?

Новая пощечина разорвала ей губу. Она проглотила кровь. В свете, шедшем от телеэкрана, она увидела лицо того, кто ее держал. От этого безволосого мужчины пахло лосьоном после бритья и старостью — тем запахом, который шел от ее деда, когда тот подыхал в доме престарелых.

Она знала этот запах. Она помнила это лицо демона. Сами лица не изменяются. Это прошлое слой за слоем неизбежно ложится на лица и изменяет их.

Длинные и тонкие, как острие оружия, пальцы вошли в нее. Она почувствовала тупую боль и тепло. Потом топор обрушился в первый раз.

Она стала проваливаться в черную пустоту, как будто без конца падала в глубокую пропасть. Она вспомнила себя в старом кафетерии, где стены были оклеены афишами кинофильмов. Вспомнила мужчину, который смотрел на нее, а потом застенчиво улыбнулся. Сколько раз она говорила, что ее жизнь остановилась в тот день? Что все, что прожито потом, не должно было бы существовать. А что было до того дня… то было свыше ее сил.

Ее правый глаз уже ничего не видел. Но левым она видела, как сквозь грязное стекло, лицо безволосого. Он ей улыбнулся. Нет сомнения, это тот мужчина из кафетерия! Ее страдания в конечном счете ничего не значат, потому что ее любовь вернулась из небытия. И эта любовь больше никуда не уйдет, а навсегда останется там, где она хотела остановить свою жизнь, как останавливают кадр на экране. Все остальное больше не важно.

Топор обрушился во второй раз.

22

На решетке, окружавшей больницу имени Поля Жиро в Вильжюифе, висели два больших плаката:

Выпуклые красные буквы на больших белых простынях.

Побег Тома Отрана поднял целую административную бурю в системе исправительных учреждений. Директор государственной службы исполнения наказаний устроил разнос дирекции государственных больничных учреждений, которой была подчинена лечебница в Вильжюифе. Санитар, который должен был наблюдать за общим залом, был сразу же наказан — понижен в квалификации и отстранен от работы. Персонал сумасшедшего дома сразу же начал забастовку. Бастующих поддержали синдикалисты из остальных отделений.

Побег Тома Отрана выявил серьезные неполадки в работе этой лечебницы для тяжелобольных, в первую очередь — в вопросах ее безопасности, которую не мог обеспечить слишком малочисленный персонал.

Медсестра в халате с круглым значком Всеобщей конфедерации труда на отвороте, белую ткань которого пересекала, словно шрам, надпись «Я бастую», протянула двум сыщикам из уголовной бригады полиции Марселя отпечатанную на ксероксе бумажку.

— Спасибо, — поблагодарил ее Карим.

— Нас надо поддержать. То, что здесь происходит, — это серьезно.

Карим хотел начать разговор — в основном на социальные темы, но немного и о требованиях забастовщиков. Однако де Пальма пресек эти намерения, сказав:

— Мы ищем отделение имени Анри Колена.

— Психиатрическое? Вы в этом уверены?

— Да.

Во взгляде медсестры мелькнуло разочарование.

— Вы из полиции?

— Вы очень хорошо ставите диагноз, — процедил сквозь зубы де Пальма. — Сразу видно, что изучали психиатрию.

Она смерила его взглядом.

— Пять санитаров находятся под угрозой наказания, а они ничего плохого не сделали! Они рискуют потерять от трехсот до четырехсот евро в месяц. И это при наших заработках.

— Я вас понимаю, — согласился Бессур.

— В побеге виноваты те, кто сделал ремонт в отделении, а не санитары, которые выполняют свою работу. У нас здесь не тюрьма!

— Вы совершенно правы!

Де Пальма поднял глаза к небу.

— Мы здесь для того, чтобы вернуть убийцу в дом зомби, а не для разговоров о проблемах психиатрии.

— О'кей, о'кей, — вздохнув, подчинилась медсестра. — Это отделение находится в самой глубине больницы. Вы его ни с чем не спутаете: настоящая крепость. Туда просто так не попадают. Вас кто-нибудь ждет?

— Да, доктор Кауфман.

— Тогда проблем нет.

Отделение имени Анри Колена находилось в самом конце территории лечебницы. Парадный двор, как в большой семинарии, затем — прямые безлюдные дорожки и по обеим сторонам каждой — оголенные зимой каштаны. Вдоль дорожек стояли одноэтажные дома из обтесанного камня. От одной службы к другой вели переходы с крышами из волнистых листов железа.

Большинство корпусов были отремонтированы — постепенно, один за другим. Но лечебница сохранила аскетический вид, характерный для психиатрических больниц конца XIX века. Стены из известняковых блоков, темно-красные крыши и высокие окна строгой формы со скругленными углами как будто охраняли тайны трагедий, которые разыгрывались в этих стенах. Охраняли оборотную сторону человеческой души.

Погода была хмурая. Дождя не было, но небо, которое отражалось в окнах служб психиатрического отделения, было словно в серых кляксах. В начале одной из дорожек появилась машина скорой помощи, подъехала к одному из корпусов и остановилась перед его дверями. Два санитара вывели за руки одетого в лохмотья больного, который шел согнувшись пополам, и сели в нее вместе с ним.

— Я ненавижу это место! — заявил Бессур и объяснил: — Я боюсь сумасшествия, по-настоящему боюсь.

— В некоторых культурах считают, что сумасшедшие обладают особыми способностями, — заметил Барон. — Что они видят то, что мы не можем видеть.

— Ты что, веришь в это? Ты?

— Нет. Но я не боюсь сумасшедших.

В конце дорожки возвышалась стена, окружавшая отделение имени Анри Колена. Это была тюрьма в миниатюре — ограда, решетки из толстых прутьев. Самое дно психиатрии. Последнее место встречи, последний привал для тех, кого не хотят нигде, даже в тюрьмах. За этими решетками жили японец-людоед, террористы из «Аксьон директ» [31], которых долгое заключение свело с ума, и те, к кому применили статью 122 нового уголовного кодекса: «Человек не несет уголовную ответственность, если в момент преступления он страдал психологическим или нервно-психологическим заболеванием, из-за которого он не мог поступать осознанно или контролировать свои действия».