Жемчужины Подмосковья - Василий Николаевич Осокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как не петь нам? Мы счастливы!
Славим барина-отца.
Наши речи не красивы,
Но чувствительны сердца».
Марфино. Церковь, построенная Велозеровым.
Пьеса закончилась, и публика, стоя, приветствовала автора. Он вышел на сцену и снова раскланялся. Но хозяин предложил посмотреть еще один водевиль, на этот раз на французском языке.
С одпой из скамей тихо и незаметно поднялся молодой человек - ему надоело слушать и смотреть. Он подошел к старой церкви и невольно залюбовался стройностью ее очертаний. Затем взгляд его упал на невысокий памятник за оградой церкви. Он силился прочитать надпись, но в сумерках не смог.
В это время появилась фигура со свечой, и молодой человек узнал старого дворецкого. Оказывается, тог шел, чтобы в маленьком флигельке приготовить постель одному из гостей.
Молодой человек спросил, чья это могила и что написано на камне. Вместо ответа старый дворецкий поднес свечу к плите, и вот что можно было разобрать:
«Архитектор Владимир Белозеров, скончался под розгами в лето от Рождества Христова 1707. Прими, господи, душу раба твоего».
- Раньше здесь камень другой лежал, - охотно пояснял дворецкий. - Серый замшелый камень, на нем никакой надписи не было. Да мы-то знаем, кто под ним лежит. Ну, а как наш барин не очень-то жалует Голицыных, - надо сказать, что допрежь они владели Марфином, - то наш и повелел эту надпись высечь. Дескать, вот, мол, какие у нас довольные крестьяне - пастушки пляшут, и какие у вас несчастные - до смерти засеченные. А ведь что завтра-то будет…»
Тут старый слуга вдруг испугался ненароком сорвавшихся слов, рука его задрожала и чуть не выронила свечу. Но молодой человек обнял старика и просил рассказать историю архитектора Белозерова. Старик начал рассказывать.
Владимир Белозеров сызмальства помогал приглашенному архитектору в постройке господского дома. Выказав недюжинные дарования к черчению и рисованию, был послан Голицыным в заморские земли для обучения разным наукам и, пробыв там пять лет, вернулся домой.
Низкая изба с убогой, обветшалой утварью, запах свежей соломы, приятный и чуть терпкий аромат сена, родная деревня… Зеленые лапы елей, чуть покачиваясь, кивают из ближнего леска, снег, снег слепит, сверкает. Небо, ах, какое небо на родной стороне! Как же раньше не замечал он всей этой красоты? И убогие, убогие хижины… Почему они стоят посреди великолепия лесов? Другие жилища должны быть тут…
Он вздрогнул и руки его легли на листок бумаги, находившийся па лавке. Приспособил чистую доску, что покрывала кадку, и начал рисовать. Зачеркнул, опять провел несколько линий. Нет, никак не выходит, видно, не привык еще, не освоился с родными местами. Все не то.
Прошел месяц, уже масленица подходит, господа как будто забыли про него, на работу не посылают, к себе не зовут. Перед самой масляной пришел баринов приказчик Евсейка, нетерпеливо стукнул кнутовищем в дверь. В избу не вошел - велел к барину идти. Барские хоромы - заповедная для холопов сторона. Слонялась там только челядь да изредка туда привозили провинившихся. Другие весь век прожили, а барина в его доме так и не видели, разве что на охоте.
Без страха шел Владимир к барину, хотелось работать, рисовать, чертить, как в Париже, одобрения получать, но самое заветное желание - увидеть творение рук своих, влитое в это небо, деревню, далекий бор.
Не в силах преодолеть нетерпение, он бежал по узкой тропке, переходящей в широкую расчищенную от снега аллею, обсаженную теперь голыми белыми березами вперемежку со старыми липами. Елок барин не терпел, в парке и вокруг дома все срубили и посадили липу, березу и клен.
Широкая лестница барского дома открылась перед его глазами, мелькнули наверху платье какой-то барыни и кафтанчик на барчонке. Сверху спускался сам барин, сухопарый, бледный, в седоватом, осыпанном пудрой парике. Сердито поблескивали из-под нависших бровей глаза. Тонкая нервная рука указала путь вниз по лестнице, в комнату управляющего. То, что барин не поздоровался с ним и не ответил на его поклон, удивило Владимира, тоскливо сжалось сердце, как перед несчастьем.
Марфино. Надгробный камень на могиле архитектора Белозерова.
Нет, предчувствие на этот раз обмануло. Барин только строгости на себя напустил. Сам же, взяв за руку, мягко сказал:
- Ну, Владимир! Обучен ты на мой кошт разным хитростям в заморских землях. Теперь с тебя должок надо получить. Сострой ты мне, брат, каменную церковь - деревянная-то, вишь, развалилась.
С упоением принялся Владимир за работу! Чертил, высчитывал и рассчитывал, и снова рисовал и чертил. И вот стоит она, церковь, всем на загляденье! Уже построили ее, и не раз вызывали «архитекта» к высоким именитым гостям, и Голицын покровительственно похлопывал его по плечу; объявил, что сделает его начальником над всеми своими строениями во всех вотчинах и поставит на богатое жалование.
Да случилась вдруг страшная беда.
В одну из бессонных лунных ночей, когда Владимир мечтал о новых сооружениях, взглянул он на свое детище и сердце вдруг похолодело. Показалось ему на миг, что церковь рушится. Когда еще строили ее, закралось у Белозерова сомнение - не провалится ли вниз купол… Сейчас среди ночи он вскочил и снова начал проверять чертежи и выкладки. Да, так и есть, тяжеловат купол для стен.
Конечно, какие-нибудь полвека, а то и век строение простоит, а дальше… А дальше его детище может обрушиться и придавить людей, и тогда вечный позор…
А между тем все исправить нетрудно. И сооружение, пожалуй, будет более могучим, красивым. Надо лишь изнутри укрепить купол пилонами. Никому ни слова не говоря, Белозеров за несколько дней составил проект пилонов - колони, поддерживающих своды.
Однако Голицын тем временем уехал и, как сказал управляющий, надолго. Что же делать? Ждать его возвращения - а если он не вернется год, два, у него ведь не одно Марфино. А ну как и вовсе не приедет - здоровье от бесконечных пиров у него уже не такое, как прежде. Ну, как новый хозяин не будет благоволить? Белозеров пошел к управителю, тот - к матушке-барыне. Барыня соизволила допустить архитектора к ручке, и когда тот рассказал ей, что такое пилоны и показал привезенную из Франции картинку, когда увидела она мягкий полукруг коринфских колонн, вспыхнули ее глаза. То-то будет новый восторг, а у соседних помещиков то-то зависть!…
Приказала открыть церковь и
