Весна Гелликонии - Брайан Олдисс

— Нет, я же говорил, что туда тебя могут лишь выбрать.

— А как я могу выдвинуть туда свою кандидатуру?

— Акха поможет тебе, когда в этом возникнет необходимость. Сейчас, когда ты стал одним из нас, я вот о чем думаю. Слышал ли ты об ордене, который стоит даже выше Хранителей?

— Нет, отец, я не обращаю внимания на слухи.

— Но иногда все же полезно прислушиваться к ним. Слухи — это зрение слепого. Но если ты такой недоверчивый, добродетельный, тогда я ничего не скажу тебе о Берущих.

— Берущие? А кто они такие?

— Ну уж нет, я не скажу тебе ни слова. Зачем тебе забивать себе голову всякими тайными организациями или россказнями о скрытых озерах, свободных ото льда? Самые, казалось бы, бесспорные вещи могут оказаться ложью. Мифом. Как сказание о черве Вутры.

Юлий рассмеялся.

— Хорошо, отец. Ты уже достаточно заинтриговал меня. Прошу тебя, расскажи мне все.

Сифанс прищелкнул языком, замедлил шаг и скользнул в ближайшую нишу.

— Ну, если ты настаиваешь. Ты, вероятно, помнишь, как живет чернь в Вакке. Дома громоздятся друг на друга без всякой системы. А что, если предположить, что горный хребет, в котором находится Панновал, подобен Вакку — или, другими словами, он представляет собой тело с различными взаимосвязанными частями — селезенкой, легкими, печенью, сердцем. А что, если предположить, что над нами и под нами расположены такие же огромные пещеры, как наша? Ты думаешь, это невозможно?

— Да.

— Но я говорю, что это возможно. Это гипотеза. Давай предположим, что где-то за Твинком существует водопад, который падает из пещеры, расположенной над нашей. И что водопад падает до уровня ниже уровня нашей пещеры. Вода течет туда, куда ей заблагорассудится. Предположим, что она впадает в озеро, воды которого настолько теплые, что на них не может образоваться лед. И давай представим себе, что в этом благословенном месте живут Берущие, самые могущественные существа. Они берут самое лучшее, что есть в этом мире. Им принадлежат и знания, и сила. Они хранят их в ожидании победы Акха.

— Они таят их от нас?

— Что ты сказал? Я не расслышал. Надеюсь, тебе понравилась эта забавная историю?

— А что, в Берущие тоже выбирают?

Отец Сифанс прищелкнул языком.

— Да разве можно проникнуть в такое избранное общество? Нет, мой мальчик, там нужно родиться. Оно состоит из нескольких могущественных родов, где прекрасные женщины поддерживают тепло домашнего очага. Наверное, они по своему желанию могут покидать царство Акха и так же легко возвращаться. Да, для того, чтобы приблизиться к этому избранному обществу, потребовалась бы революция.

Отец Сифанс хихикнул.

— Отец, ты смеешься надо мной.

Старый священник с задумчивым видом склонил голову.

— Ты беден, друг мой. И, наверное, таким и будешь. Но ты не прост, и поэтому из тебя никогда не выйдет настоящего священника. Однако именно потому я так люблю тебя.

Они расстались. Слова священника повергли душу Юлия в смятение. Да, он не настоящий священник, как сказал Сифанс. Любитель музыки, и больше ничего.

Он плеснул ледяную воду на разгоряченный лоб. Вся иерархическая лестница священнослужителей вела лишь к одному — к власти. Она не вела к Акха. Вера не давала четкого объяснения того, как религиозное рвение могло бы сдвинуть с места каменное изображение. Слова веры вели лишь к туманной неясности под названием святость. Осознание этого было таким же грубым, как прикосновение полотенца к лицу.

Юлий лежал в спальне, и сон не шел к нему. Перед его глазами стоял отец Сифанс, у которого была отнята жизнь, которого лишили настоящей любви и который сейчас жил среди призраков неосуществленных желаний. Но ему, наверное, уже было безразлично, верят ли во что-либо люди, находящиеся на общественной лестнице ниже его. Его полунамеки и уклончивые ответы свидетельствовали о его глубоком недовольстве собственной жизнью.

Охваченный неожиданным страхом, Юлий подумал, что лучше умереть мужчиной в дикой пустыне, чем сдохнуть как мышь здесь, в безопасной мгле Панновала. Даже если для этого пришлось бы расстаться с флуччелем и сладостными звуками «Олдорандо».

Страх заставил его сесть в постели. В его голове шумело. Юлия била дрожь.

В порыве ликования, подобного тому, который охватил его, когда он входил в Рек, он громко прошептал:

— Я не верю. Ведь на самом деле я ни во что не верю!

Он верил во власть над себе подобными. Он видел это каждый день. Но это находилось в области чисто человеческого. Вероятно, он действительно перестал верить во все, кроме угнетения человека человеком. Это произошло во время обряда казни, когда люди позволили ненавистному фагору перегрызть горло молодого Нааба, лишив его навсегда речи. Может быть, слова Нааба еще сбудутся, священнослужители переродятся, жизнь их наполнится смыслом. Слова, священники — это действительность, реальность, а Акха — ничто…

В шелестящей тьме он прошептал слова:

— Акха, ты ничто.

И не умер на месте. Его не поразил божественный гнев. Лишь ветерок продолжал шелестеть в его волосах.

Юлий вскочил и побежал. Пальцы стремительно читали рисунок на стенах. Он бежал, пока хватило сил и пока не заныли кончики стертых пальцев. Затем, тяжело дыша, он повернул назад. Он жаждал власти, а не подчинения себе подобным.

Буря, бушевавшая в его мозгу, утихла. Он вернулся к своей постели. Завтра он будет действовать. Хватит с него священников.

Задремав, он вдруг вздрогнул. Он снова очутился на покрытом льдом склоне холма. Отец покинул его, уведенный фагорами, и Юлий с презрением зашвырнул копье отца в кусты. Он вспомнил движение своей руки, свист летящего копья, которое воткнулось в землю среди голых ветвей, ощутил острый, как нож, воздух в своих легких.

Почему он вдруг вспомнил все это? Почему ему пришло это на ум?

Поскольку он не обладал способностью к самоанализу, этот вопрос остался без ответа, и ему оставалось только забыться во сне.

Следующий день был последним днем допросов У силка. Допросы разрешалось вести только в течение шести дней, после чего жертве предоставлялся отдых. Правила в этом отношении были строгие, и милиция бдительно следила за их соблюдением.

Усилк ничего существенного не сказал. Он не реагировал ни на побои, ни на уговоры.

Он стоял перед Юлием, который восседал в инквизиторском кресле, искусно вырезанном из цельного куска дерева. Это подчеркивало разницу в их положении. Юлий внешне был спокоен. Усилк, оборванный, с согбенными плечами и ввалившимися от голода щеками, стоял с ничего не выражающим лицом.