На наших глазах - Валентина Хадсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я ничего не забыл, — сквозь зубы цедит Артём. — Где он?
Генрих притворно удивляется.
— Погоди… Кто? Ты о ком сейчас? А? И… Как там тебя? Алёна, да? Ты что, привела с собой Тёмочку? Спасибо, вот уж не думал, что ты догадаешься. А где же твой прихвостень, Ромка? Он и в детдоме паршивым другом был, и, наверное, сейчас таким же остался…
— Где? — выдыхаю я.
— В детдоме. Со мной и твоим братом. Кстати, если хотите забрать его, пляшите: он приперся ко мне, разбудил и начал нести какую-то пьяную околесицу. Я, конечно, тоже был не стёклышко, но от такого даже протрезвел. А я ненавижу трезветь.
Из квартиры донёсся чей-то стон, и Артём рванулся вперёд, столкнувшись с Генрихом. Тот, не ожидав такого напора, обхватил парня за плечи.
— Воу. Тише-тише приятель. Ты что, так рад меня видеть?
— Пусти!
— Да заходи, ради Бога. Я уж думал, никогда больше здесь не появишься, а ты вон как рвёшься.
— Заткнись.
Артём вырвался и прошёл в комнату. Я зашла следом за ним, прижимая руки к губам. Генрих, посмотрев на меня, замялся.
— Ты извини, что неубранно. Некому возиться. Девушку всё никак не заведу, а самому проще выкинуть, чем поставить на место. Вот так.
— Всё… Н-нормально, — его слова никак не вязались с тем грозным впечатлением, которое он произвёл на меня с самого начала. Они были… Человеческими.
В комнате, на низком диване, заляпанном чем-то белым, в полузабытьи лежал Саша. Я с трудом узнала его: закатившиеся глаза, бессвязный лепет из приоткрытых губ, грязная, порванная рубашка, свежий синяк под глазом. Я, едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться, бросилась к нему.
— Саша!.. Сашенька! Господи, как ты?
— Плохо ему, — Генрих шмыгнул носом. Артём шагнул к нему, явно собираясь ударить. Парень отступил чуть-чуть назад. — Эй, спокойней! Это не я его так разукрасил.
— А кто?!
— А я знаю? Как-то не успел поинтересоваться. Я же говорю, ввалился ко мне посреди ночи, разит от него, как… Как от меня. Глаз уже заплывать начал, еле уговорил промыть. Ну вот… Ввалился, кричал, кинул мне деньги, сказал: "делай что хочешь, но Рому убери"…
Я повернула к нему голову, забыв, что нужно дышать.
— Убей, значит, — поясняет парень, стараясь не смотреть мне в глаза. — Тут я уже протрезвел, говорю, что не собираюсь этого делать. А он как заладит: "если тебе ещё больше денег нужно, ты, говорит, скажи, я привезу или чек выпишу". Какой чек? Он на ногах не держался.
— Постой. Скажи ещё раз, что он у тебя попросил?
— Ромкину голову, вот что, — огрызнулся Генрих. — Зачем она ему, сами у него спрашивайте. А я в это лезть не собираюсь. На вот, забери, я ничего не взял.
Парень отдал мне пачки денег. Кажется, Саша снял со своего счёта в банке всё, что было. Я со смешанным чувством испуга и благодарности смотрела на Генриха. От моего взгляда он, похоже, смутился.
— Спа… Спасибо, Генрих, — тихо выдавила я, и, не выдержав, заплакала. Артём погладил меня по плечу.
— Не думал, что ты можешь быть таким благородным, — произнёс он.
— Я же тоже человек, — Генрих пожал плечами.
— Я сомневался.
— Слушай, катись-ка ты отсюда, а? Серьёзно. Забыл, чем наш последний разговор кончился?
— Ну да, — Артём повернулся к Саше и поморщился, как от нестерпимой боли. — Кто ж это его?
Его голос дрогнул. Генрих обратил на это внимание и прищурился.
— Так-так. Наша голубая собачка сменила хозяина? Ты что, снова взялся за старое, да? Ну ты даёшь… А я решил, что ты исправился. Стал пай-мальчиком, так сказать. А ты только притворяешься хорошим, да?
Артём стиснул зубы. Я заворожённо следила за парнями, боясь открыть рот. Что-то происходило сейчас, что-то важное, от чего стоило держаться подальше. Я буквально повисла на Артёме, не давая ему сунуть руку в карман: не хватало ещё застрелить человека, который буквально спас моего брата. И, похоже, не только его…
— Артём, пожалуйста, пойдём, — всхлипывая, умоляю я. — Мы должны отвезти его домой. Пожалуйста!
Артём смотрит на меня долго. В глазах медленно исчезает ненависть, остаётся только боль.
— Пошли, — цедит он. Я помогаю ему перевернуть Сашу на спину. Идти он не может, а мы вдвоём не можем удержать его на ногах. Генрих, глядя на нас, понимает это и, тихо выругавшись, отстраняет Артёма. С видимой лёгкостью берёт его на руки и аккуратно несёт к выходу, помня, что дверные проёмы очень узкие. Я, стараясь не отставать, придерживаю Сашину голову и быстрой скороговоркой шепчу слова благодарности, не понимая, что благодарю Генриха вслух, а не про себя. Парень изредка отнекивается, тихо говорит, что не такой уж он и монстр, и что, в конце концов, они с Сашей почти братья… Ну, были когда-то. Я до сих пор не могу осознать слова Генриха о том, что и он, и Рома и Саша были в одном детском доме. А ещё того, что Саша, мой добрый Саша приехал к нему и просил… Просил…
Я чувствую, что снова разрыдаюсь. Слава Богу, мы уже на улице. Спотыкаясь о какие-то банки, идём к машине, петляя между куч мусора. Генрих старательно смотрит под ноги.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, идёт ли за нами Артём. Он немного отстал, но уже догоняет нас. Я понимаю, что он смотрит куда-то мне за спину, и тоже оборачиваюсь.
Под аркой, у выхода из двора, стоит человек. На его лицо не падает свет, и я не сразу узнаю Рому. А когда узнаю, бросаюсь к нему на встречу, забыв про обиды, опасения и злость.
— Ромка!..
Я всё-таки плачу. Реву ему в плечо. Как тогда, вечность назад, на Арининой вечеринке. Он крепко прижимает меня к себе, так, что я почти не могу дышать, и быстро целует мои волосы, шею, щёки.
— Алёнка, девочка моя… Ну что ты, что ты. Не надо, не плачь, а то я сейчас тоже расплачусь. Что случилось? Что такое?
Я, не в силах вымолвить ни слова, тяну его за рукав к Генриху. Рома подходит ближе. Их взгляды сталкиваются.
— А вот и опоздавший, — Генрих недобро щурится, останавливаясь.
— Снова ты, — Рома быстро смотрит на Сашу, потом делает шаг вперёд. Я бросаюсь между ними.
— Нет! Рома, пожалуйста, послушай!..
— Ты снова взялся за старое? — Рома почти кричит. — Снова воруешь людей и избиваешь их по подворотням? А потом грабишь, чтобы купить себе ещё пару ящиков дешевого пива, да?
